Ночь уже распахнула просторные звездные крылья над океаном. Ветер утих, но невидимые волны по-прежнему суетились и шумели внизу. Беседку освещал лишь неяркий зеленоватый свет, мягко льющийся с потолка. Зорову, однако, было не до красот звездной летней ночи в океане. Холодной змеей заползло в душу чувство, что все это когда-то с ним происходило: и эта ночь с бриллиантовыми россыпями звезд над головой, и глухой рокот волн, и беседка с темными фигурами за большим овальным столом, и рассказ о загадочных событиях более чем трехвековой давности, каждое слово которого — словно шаг в таинственное и зловещее подземелье… Борясь с ознобом, он обхватил плечи руками. Пауза грозила затянуться: де Виньон молчал, погрузившись в раздумье, и застывшее лицо его в зеленоватом свете напоминало маску. Чалмерс деликатно кашлянул. Де Виньон встрепенулся, с трудом освобождаясь от тягостных дум, и с усилием провел ладонями по лицу, будто пытаясь размягчить, размять его теплом и силой рук. Удалось ему это плохо, маска лишь чуть изменила выражение, и даже губы едва повиновались ему, когда де Виньон заговорил:
— Да… Много тайн и загадок хранит история человечества, но Август Кауфман, похоже, подобрался к самой главной тайне. Тайне тайн. Я не буду подробно пересказывать «Завещание Кауфмана», вы скоро сможете с ним познакомиться. Скажу главное. Подвергнув системному анализу большую часть известных, менее известных и почти неизвестных исторических событий, историю развития культуры, науки — в общем все то, что в широком смысле можно назвать ИСТОРИЕЙ ЗЕМНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ, Кауфман предложил гипотезу, вероятность которой по оценке мегакомпьютера на целый порядок превысила вероятности всех остальных, вместе взятых эволюционных гипотез, объясняющих, почему земная цивилизация развивалась так, а не иначе. А именно: на протяжении нескольких тысячелетий на земную цивилизацию периодически, с различной интенсивностью и с переменным успехом воздействовали две полярные силы высшего порядка. На интуитивном уровне человечество осознало эти воздействия, назвав эти силы соответственно богом и дьяволом.
Зоров непроизвольно вздрогнул, вспомнив свой недавний диалог с Вязом.
— На первый взгляд значение открытия Кауфмана, — а он говорит об этом в своем «Завещании» не как о гипотезе, а как об открытии, — не столь уж велико. В конце концов большая часть человечества верила в тех или иных богов, а все земные религии без исключения основывались на противоборстве двух начал — творящего или доброго и разрушающего или злого. Иными словами, краеугольным камнем любой религии или, что в принципе одно и то же, любого духовного пути познания истины (в отличие от пути научно-материалистического) является признание божественности всего сущего; божественные силы созидают, творят, а силы антибожественные разрушают, стремятся все обратить в хаос. Очень существенно, что духовный и научно-материалистический пути развития шли параллельно, практически не пересекаясь, если не брать во внимание время от времени предпринимавшихся попыток экспериментальных исследований некоторых паранормальных явлений и артефактов. И лишь Кауфман, дав материалистическую трактовку открытых им полярных сил высшего порядка, соединил два пути постижения истины в самой, пожалуй, главной точке. Не ограничившись констатацией факта, Кауфман высказывает глубокие идеи о физической сущности этих сил, вводит понятие многослойных воздействий и иерархии слоев.
И опять Зоров подивился схожести некоторых своих мыслей с идеями жившего более трех веков назад человека по имени Август Кауфман…
— Очень интересен исторический анализ Кауфмана. Крупнейшие, глобально-поворотные события в истории Земли нашли неожиданное и изящное объяснение. Гибель Атлантиды и конец легендарного золотого века, расцвет и крушение Римской империи, титанический взлет человеческого духа в эпоху Возрождения и темный, мрачный застой средневековья, Ренессанс, потрясения великих революций, закончившиеся коммунистическо-фашистским кошмаром, Неовозрождение начала XXI века… Весьма впечатляет коротко, практически тезисно изложенная Кауфманом его теория зарождения и развития полимонотеизма. Но, бесспорно, самым поразительным разделом «Завещания Кауфмана» является тот, в котором он прогнозирует развитие человечества на четыреста лет. Причем в данном случае вместо слова «прогнозирование» следовало бы употребить другое — ясновидение. Ибо точность и конкретность предсказания грядущих событий буквально ошеломляет. Так, например, атомная трагедия на Ближнем Востоке была предсказана Августом Кауфманом с точностью до месяца. Фантастически верно угаданы им и многие последующие события. В бесстрастное, академически-суховатое изложение порой вкрапляются тревожно-настойчивые интонации. Особенно это становится заметным, когда Кауфман говорите проекте «Ковчег»: «Реализация проекта есть тактическая сверхзадача человечества, которая позволит ему выжить и перейти к решению сверхзадачи стратегической. Поэтому к работам по проекту должны быть привлечены лучшие умы и специалисты планеты», — это дословно. И я могу, как историк, заявить со всей ответственностью, что более трехсот лет все происходило почти в полном соответствии со сценарием Августа Кауфмана. Земная история знает немало великих прорицателей, но даже самый известный из них — Нострадамус — сильно проигрывает в сравнении с Кауфманом. К сожалению, наиболее поврежденным оказался конец записи, излагающий события нашего времени. Тем не менее одна из сохранившихся фраз весьма примечательна. Привожу дословно: «В 2343 году космическая ветвь человечества принесет плод, имя которому будет — Оракул Вселенной, и постигнет он сущее, и проведет сестер и братьев над бездной, и все вместе они воздвигнут новый большой дом». Перекликается с пророчеством Дальвиры, не так ли, Александр?
И тут будто какой-то переключатель щелкнул в мозгу Зорова. Он перестал удивляться. Совсем. Нет, он продолжал понимать, что услышанное им носит экстраординарный характер. И уже начинал осознавать, что ему во всем этом уготована совершенно особая роль. Но… будто весь спектр эмоций, как-то: удивление, изумление, обалдение и прочие «ения» — оказался вычеркнут из его психоэмоциональной сферы. А осталось… нет, что-то осталось, конечно. Ведь не мог же тот индеец ну совсем не удивиться. (Одним из ходовых анекдотов времен молодости Зорова был такой: чудо-медицина XXI века воскресила индейца, замерзшего в веке XVIII; когда его привезли в Нью-Йорк и показали Эмпайр-Стейтс-Билдинг, индеец хладнокровно произнес: «Хороший вигвам, однако. Большой», — и принялся раскуривать трубку.)
— Жаль, трубки нету, — пробормотал Зоров.
— Что вы сказали? — наклонился к нему де Виньон.
— Да так… ничего. А что касается вашего вопроса, экселенц де Виньон, то отвечаю: да, весьма перекликается. Только Дальвира назвала имя — Алзор, а Кауфман — год моего рождения. Интересно, не правда ли? Мне вот тоже… оч-чень интересно. И как вы все это объясните мне, простому смертному, о мудрейшие из мудрейших?
— Запредельное торможение, — буркнул Лоусон. — И не только у уважаемого Александра. Предлагаю попить вина.
— Вы, очевидно, хотели сказать — выпить вина, Лэмюэль? — Ольга Уинсток-Добровольская поспешила скрыть свое явное смятение за дымовой завесой иронии. «У меня так не получится — подумал Зоров. — Меня если уж несет, так несет…»
— Именно попить. Без всяких ограничений, кто сколько захочет, — сказал Лоусон мрачно. Откуда-то из стены выехал столик на колесиках, уставленный разными бутылками.
— Русские люди издревле славились безудержным пьянством и лихой удалью, — громко сказал Зоров. Схватив первую попавшуюся бутылку, он небрежно срубил ребром ладони горлышко и несколькими большими глотками опростал содержимое. Круг Шести тихо, но удивительно синхронно ахнул.
— Бургундское 1748 года, — сказал Чалмерс. — А вы молодец, Зоров. Особенно здорово у вас получилось это… шшш-их! — и бутылка открыта. Тем более, если учесть, что спиртное, насколько я знаю, вы употребляете крайне редко.
