Войдя в приемную, он едва сдерживал рвущееся из груди дыхание. Но сумел этого не показать, дружелюбно кивнул Валентине Сергеевне и вошел в директорский кабинет.

Садиться не стал, остановился у окна. С крыльца заводоуправления спускались Секаченко и Тесменецкая. Бойцы Виктора Сергеевича продолжали жаться к могучим тополиным стволам. Начальник службы безопасности обернулся и, как будто, кивнул им.

Жалобно скрипнула дверь, и сквозь дверной проем в кабинет ввалился Эдуард Петрович. На лице его лежала озабоченность.

– Извини, Ефим Алексеевич, – сказал он.

– Ничего, я понимаю, – отозвался майор.

Директор прошелся по кабинету, остановился у своего письменного стола и пояснил:

– Пришлось москвича проводить и еще кое-кому пару слов сказать… Ну, что слышал, нашу беседу?

«Какую?» – готово было спрыгнуть с языка у Ефима, но он сдержался.

– Слышал, – кивнул он.

– Видишь, как все закручивается… – директор продолжал стоять, в кресло не садился. – Чувствую: ГПУ этому «Спецприбору» нужен. Его они на поселке ищут.

Директор завода помолчал, а потом сказал, будто шпалу уронил:

– Мы должны найти его раньше, Ефим Алексеевич!

Мимикьянов молчал.

– Мы должны найти его раньше! – с силой повторил Недорогин. – С Чапелем вместе или без Чапеля! Потому что, если мы его не найдем, может случиться такое, что даже представить страшно… Причем, скорее всего, ни я, ни ты, Ефим Алексеевич, на этом свете долго не задержимся.

– Это почему? – спросил Ефим.

Недорогин подошел к окну, остановился рядом с ним и, рассматривая пустую площадь перед заводоуправлением, произнес:

– Тот, кто имеет в своих руках ГПУ, в довесок к нему имеет и еще одну небольшую вещицу. Называется она – власть над Миром. Зачем ему те, кто про это знает? Или догадывается? Ну, а с помощью Главного Пульта управления сделать нас с тобой не существующими, так же просто, как нам сделать не существующими двух муравьев на асфальте. Понимаешь меня, майор?

Но и после беседы с генеральным директором Машиностроительного майор Мимикьянов понимал очень мало.

Однако, все-таки, нужно было что-то предпринимать. Прежде чем покинуть заводоуправление, он решил навестить коллегу.

Поднявшись вверх на один этаж, майор прошел по длинному коридору, повернул, миновал еще один туннель с бесконечными шеренгами дверей в высоких стенах. Пока шел, на пути ему не встретился ни один человек.

«Вот провались я тут сквозь землю, и свидетелей-то не найдешь!» – почему-то подумал он.

Попав, наконец, в короткий темный коридорный аппендикс, майор постучал в кабинет без номера.

Не дожидаясь ответа, толкнул дверь, покрытую вишневым простеганным кожзаменителем.

Ренат Николаевич пил чай из крутобокой пиалы.

Его белый пиджак висел на плечиках у входа. Ворот розовой шелковой рубашки был расстегнут и широко распахнут, а крупный, с кулак, узел галстука в мелкую бело-синюю полоску приспущен до середины груди.

В комнате царила атмосфера Востока.

Хозяин кабинета находился в углу просторного помещения. Он сидел на банкетке с короткими ножками. Столик перед ним был совсем низким, – пара ладоней от пола, не больше. На столике – высокий медный чайник с гордо изогнутой шеей и тарелка с крупными кусками халвы. Окна в кабинете были забраны частой деревянной решеткой. Проникающие сквозь нее лучи солнца приобретали уютную матовую мягкость.

Когда-то Сибирская степь была хоть и окраинной, но неотрывной частью мусульманского Востока.

И бич мира Чингисхан, и разрушитель Москвы хан Тохтамыш и властитель Средней Азии железный хромец – Тимур Тамерлан, родной дед великого математика, астронома и философа средних веков Улугбека, считали ее своей землей. Они проходили по ней во время своих боевых походов на Запад, просто жили или отдыхали на ее спокойных неоглядных просторах.

Еще перед последней войной двугорбый верблюд с мохнатой серой гривой и яркий разноцветный бухарский халат были привычной частью городского пейзажа. Теперь Восток ушел отсюда, откатился за каменистые казахские степи. И все-таки его незримое дыхание задержалось в городских лабиринтах. Как, например, в этом кабинете начальника службы безопасности Машиностроительного завода имени Бачурина.

– Вай, Ренат Николаевич! – вскричал Ефим. – Извини, что помешал. Не сердись, дорогой! Только скажи, что занят, сейчас повернусь, дверь закрою и совсем уйду!

Ренат оторвался от пиалы с живительной влагой и сделал вид, что обиделся.

– Зачем так говоришь, почтенный? – почти вскричал он. – Обидеть хочешь, да? Для меня гость – подарок! А такой гость – большой подарок! Садись! – указал он свободной рукой на стоящий у столика маленький, словно бы детский, стул. – Чаю хочешь?

– Не откажусь! – сказал Ефим, с трудом устраиваясь на сиденье для лилипутов.

Ренат птицей взлетел со своего места и, повиснув над пультом внутренней связи, начальственным голосом сказал:

– Катя, у нас гости! Пиалку занеси и еще чего-нибудь там!

В комнате висела тишина, мягкая и плотная, как восточный халат. Но, казалось, сквозь нее едва слышно, но все же долетают звуки с улиц давно исчезнувшего средневекового Самарканада: звон колокольцев на круто изогнутых шеях громадных верблюдов. Напевный крик муэдзина, раздающегося с верхушки вознесенного в синеву минарета. И слитный рокот людских голосов. Если хорошо прислушаться, можно было даже различить слова отдельных разговоров. Например, вот такой беседы.

– Скажи мне, Насреддин, – спрашивает один мужчина с грустными глазами. – За что Всемогущий и Всемилостивый Господь посылает мне несчастья? Ведь я никогда не грешил, вел праведный образ жизни и всегда почитал Аллаха, как единственного Господина в небе и на земле. Но вчера я был богат и уважаем, а сегодня я потерял все свое состояние и, друзья проходят мимо моего дома. За что Он наказывает меня?

– А вот, послушай, меня, – отвечал пожилой, до черна загорелый человек в чалме зеленого цвета, говорящей о том, что он совершил паломничество в священный для каждого мусульманина город Мекку. – Сегодня я был за городом и видел, как в рот одному человеку, который только что плотно пообедал и прилег немного отдохнуть под чинарой, залез злой дух ифрит. Но, кроме меня, это увидел и проезжавший мимо всадник.

Он ударил лежащего своим хлыстом и, не дав проснувшемуся опомниться, стал новыми ударами принуждать его бегать по поляне вокруг дерева. Бедняга умолял оставить его в покое, но всадник не прекращал своего жестокого дела.

Не выдержав тряски, демон выпрыгнул у бедняги изо рта и стремглав помчался в степь.

Тут только запыхавшийся бегун понял, от какой беды его спас безжалостный всадник. Он хотел поблагодарить своего спасителя, повернулся, но никого не увидел. Должно быть, тот ускакал на своем быстром скакуне.

– И что означает твой рассказ, достопочтенный Насреддин? – подумав, спрашивал грустный слушатель.

– Он означает вот что, – Ходжа указал пальцем на небо. – Посылая нам несчастья, Всемилостивый и Всемогущий Аллах не всегда наказывает нас за наши прегрешенья. Иногда, таким образом он спасает нас от более страшных бедствий. Мы и не подозреваем о них, но эти невидимые нами несчастья уже готовы вонзить в нас свои острые зубы. Не ропщи на Всевышнего, человек! Если бы ты знал будущее, ты бы с утра до ночи благодарил Его за свою внезапную бедность!

– Спасибо, Ходжа! Теперь я понял тайну своей жизни! – отвечал утешенный бедняк.

Эту притчу как-то рассказал Ефиму цыганский барон Варга. Она запомнилась Мимикьянову и в сонной атмосфере кабинета Рената Абсалямова, так напоминающего восточную чайхану, почему-то сама собой выплыла из глубин памяти.

В дверь тихонько стукнули, через секунду она бесшумно открылась и на пороге появилась молодая черноглазая женщина в длинном, по щиколотку, облегающем платье сиреневого цвета. Ее голова была повязана шелковой зеленой косынкой, концы которой заячьими ушками торчали на затылке. В руках она держала никелированный подносик. На нем – большая белая пиала и несколько тарелочек с восточными сладостями.