Майор знал: Генерал очень любил карты, особенно старые. В шкафах, что стояли у него в кабинете, хранилась целая картографическая коллекция. Время от времени, Гергелевич, вывешивал одну из карт в столовой, на обозрение себе и гостям дома. Увлекающийся коллекционированием старый конструктор не раз показывал гостям дома, и в частности Ефиму, свои сокровища.

Но эту карту с Атлантидой Ефим у него никогда не видел.

И понятно почему. Космических пришельцев, неопознанные летающие объекты и домовых Гарри Григорьевич считал выдумкой невежественных людей. Он на корню пресекал даже попытки начать разговор о подобных вещах. Атлантида также, входила в перечень тем, на упоминание которых в своем присутствии Генерал наложил табу – строгий запрет.

Удивительным было то, что Гергелевич почему-то сам нарушил свое табу и повесил прямо у себя перед глазами эту фантастику.

Размышления майора прервала Генриетта Павловна.

– Ефим Алексеевич, можно вас на минуту. У меня лампочка в кухне над мойкой сгорела. Я ее никак вывернуть не могу. Вы не могли бы вашу мужскую силу применить, а?

– Грета, ты, что это гостя работать заставляешь? – недовольно приподнял мохнатые брови хозяин.

– Так Ефим Алексеевич же у нас, как свой, – пожала сильными плечами сибирская немка.

– Должен же я отблагодарить хозяйку за чай! – сказал майор и отправился вслед за Генриеттой Павловной. Они прошли по длинному темному коридору, и они оказались в просторной кухне. Ее стены до уровня человеческого роста покрывала бежевая керамическая плитка. Она смотрелась совсем новой, но, если присмотреться, приблизить глаза, становилось заметно – по глазированной поверхности змеились тонкие, как волос, извилистые трещинки. Плитка была ровесницей много чего повидавшей квартиры.

Центром кухни, бесспорно, являлся старый сервант. Своими размерами и архитектурой он напоминал дворец. Граненые стекла в его дверцах вздрагивали при каждом шаге и нежно звякали.

Рядом с сервантом висела большая плоская тарелка. На дне тарелки цветными красками был изображен средневековый замок. Его стены и башни вырастали прямо из обрывистой скалы. Позади замка – высились темно-синие горы.

Рыцарское гнездо смотрело на мир с мрачностью и угрозой.

Под картиной вилась надпись, сделанная на немецком языке ломким готическим шрифтом. В переводе на русский она значила: «Замок Альтан. Заложен в 1313 году от рождества Христова. Да защитит его Господь!»

Майор в свое время рассматривал декоративную тарелку очень внимательно. Судя по надписи на обратной стороне, она была сделана мастерами знаменитого германского города Мейсена ровно через шестьсот лет после основания замка, в 1913 году, – последнем мирном году перед началом Первой Мировой войны.

Мимикьянов кое-что знал о замке «Альтан», и потому не считал зловещий облик замка лишь созданием пылкого воображения романтически настроенного немецкого художника начала прошлого века. Совсем нет. Даже не подозревая о том, что произойдет через несколько десятилетий, мейсенский живописец чуткой душой художника ощутил настоящий характер этого места, его историю и судьбу. Судьбу загадочную и страшную.

В кухне сладко пахло ванилью.

«Наверное, Генриетта Павловна пекла плюшки, – подумал Мимикьянов, – Или это снова – запах ушедшей жизни? Тех событий, что за полвека кинематографической лентой промелькнули в этом непростом доме? Прошлое всегда пахнет сладким. Будущее – надеждой. А настоящее? А настоящее – тревогой», – беззвучно сказал майор самому себе.

В отличие от стен и серванта, кухонный стол с вытяжкой и мойкой был совсем новым.

С лампочкой над раковиной все, действительно, обстояло не просто. Светильник был вмонтирован в дно навесного шкафа так неудобно, что смена лампочки оказывалась на самом деле задачей не для женских рук. Пришлось попросить у хозяйки плоскогубцы и нож.

Не успел майор вынуть перегоревший источник света, как требовательно запиликал входной звонок.

Экономка пошла открывать.

– Кто там? – спросил Ефим у Генриетты, когда она вернулась.

– Мюллер опять нарисовался, – ответила она.

Майор вставил лампочку в патрон.

– С того света, что ли? – пошутил он, вставляя в пазы матовый экранчик.

– С этого, – ответила сибирская немка. – У нас в поселке так Секаченку с «Локомотива» зовут.

Мимикьяновская Интуиция вздрогнула и замерла, а его волчьи уши встали торчком. Ефим закрепил экранчик на положенном ему месте и повернулся к экономке:

– И что ему надо?

– Ну, откуда же я знаю? – повела плечами гражданка Эссель.

– Так уж ничего и не знаете? – демонстративно усомнился майор. – Уж вы-то Генриетта Павловна? Никогда не поверю!

– Ну, он без меня с хозяином разговаривает… Но я немного слышала, конечно… – потупилась экономка.

– И что слышали, Генриетта Павловна?

Женщина приблизила лицо к Ефиму и прошептала:

– Все про какой-то ГПУ спрашивает…

Ефим приложил палец к губам.

Оставив Генриетту Павловну в кухне, он тихо выбрался в коридор. Стараясь ступать бесшумно, майор направился к столовой. Ее стеклянная дверь с деревянным перепончатым переплетом была плотно закрыта. Но, разумеется, она не могла обеспечить полную звукоизоляцию. К тому же, разговор явно шел на повышенных тонах.

– Только не надо! – звучал голос Секаченко. – Не надо меня за нос водить!

– Виктор Сергеевич, ты русский язык понимаешь? Нет у меня никакого ГПУ! Нет! И ни у кого нет. Потому, что этого ГПУ давно нет на свете! – с непривычным для него раздражением отвечал Гергелевич.

– А, может быть, вы хотите ГПУ москвичам продать, а? – не обращая внимания на слова Гергелевича, громко произнес начальник службы безопасности акционерного общества «Локомотив». – Этим приезжим москвичам за большие деньги?

– Ничего я не хочу! И никаких москвичей не знаю!

– Ну, чего вы упрямитесь? – стоял на своем Виктор Сергеевич. – Цена не устраивает? Так скажите, сколько! Вы, Гарри Григорьевич, запомните, я этих москвичей в капусту изрублю. А ГПУ из поселка не выпущу!

– Руби! Не выпускай! – ответил хозяин дома. – Только никаких москвичей я не знаю.

Голоса замолчали.

Внезапно дверь распахнулась, и перед майором неожиданно вырос сам Виктор Сергеевич Секаченко.

– А это кто? – обернулся Виктор Сергеевич вглубь комнаты. – Дядя Никто? Или, Гари Григорьевич, это – ваша собачка? Мы же видели, как этот москвич к вам зашел! Мы же не дети, знаем, за кем смотреть!

Секаченко сгреб рукой ворот майорской рубашки и потянул его внутрь комнаты.

Видимо, просто сработал рефлекс. Во всяком случае, ничего похожего Ефим делать не собирался и потом в случившемся себя упрекал.

Он перехватил своей ладонью руку противника у запястья и, резко шагнув назад в коридор, дернул его за собой. Виктор Сергеевич вылетел из столовой, как пробка из бутылки.

Подобного обращения с собой он никак не ожидал и растерялся. Потому и к удару в солнечное сплетение оказался не готов. Виктор Сергеевич охнул и согнулся крюком. Ефим захватил его правую руку болевым захватом и потащил к входной двери. Около нее Секаченко попытался высвободиться, но Ефим так нажал на сустав, что начальник службы безопасности только зашипел и оставил попытки вырваться из плена. Открыв свободной рукой замок, майор выбросил незваного гостя на лестничную клетку.

– Ну, сволочь, – прорычал Виктор Сергеевич, разгибаясь, – ну, змееныш, теперь с тобой другой разговор будет… Теперь тебе уезжать не надо! Здесь навсегда останешься. Трупаком.

Ефим вышел на лестницу и прикрыл за собой дверь.

– Не кричи так громко! Воробьев на улице распугаешь! – с неожиданной для самого себя злобой произнес он.

Секаченко сунул руку за борт пиджака и вытащил пистолет.

– Я тебя, слякоть столичная, убивать не буду, я сейчас тебе яйца отстрелю! – оскалившись, выдохнул он.

Ефим подобрался.

Он решил сделать ложное движение в право, затем, резко уйти влево, и по стенке достать противника. План являлся не идеальным: стрелок вполне мог среагировать, изменить направление ствола и всадить в него пулю.