Есть у меня горячее желание немедленно доказать, что «Вавилушка» тут совсем ни к чему, а пилу, как нарочно, в стволе зажало — не протащишь.

— Вырубай, пока к березе не приросла! — допекает длинновязый.

— Это тебе не в лапту шариком стрелять, — подсыпает сдобный.

Креплюсь, помалкиваю. У Вовки Дружкова глаза навыкате, слезы по щекам ползут серенькими букашками. Растирает их грязным кулаком, смотрит на меня жалобно. «Вот уж, думаю, ни за что не заплачу! Хоть сто самых обидных прибауток выдумывай!»

— Заторопили пилу, наперекос пошла, — не сердится, спокойно объясняет дедушка. — Придется другой раз заново начинать. Пилу не нажимай, легко и ровно пускай. Она сама возьмет, сколько следует.

Перенимаю науку. Легко ручку в сторону Никифора Даниловича пускаю, ровно и плавно ее на себя беру.

— Так, так! Не торопись, всему свое время.

Похоже на то, что дело на лад пошло. Пила не дребезжит, а посвистывает, заныривает блестящим полотном в крутую древесину. И руки, чувствую, дрожать перестали.

— Теперь нажмем!

Дедушка вдруг бойким молодчиком встрепенулся. И я на добрый зов горячим усердием отвечаю. Веселее запела, заиграла, застукала проворными ручками по березе остро наточенная, на полный мах разлетавшаяся пила. Желтые опилки на землю, на траву, на бахилы светлыми струйками так и брызжут.

Ленька Зинцов, загоревшись, подскочил на подмогу.

— Давай, давай, не задерживайся — я сам подрублю! Пошел топором работать. С одной стороны пила березу, не задерживаясь, точит, с другой — приятель мой усердно и сочно тяпает. Дохнула, зашевелила береза густолистой вершиной: раскачивается тихонько, то отпустит пилу, то, назад отклоняясь, прижмет ее. Тут на силу не надейся, момент лови! Прислушиваюсь, когда дедушка ручку пошевелит, без слов его команду угадываю.

— Пошла, пошла! — на весь лес загорланил Ленька, отскакивая в сторону.

Как ей не хотелось! Она еще раз выпрямилась перед тем, как упасть. Вздрогнула, качнулась легонько и, набирая скорость, с шумом и треском рухнула всей громадой, взметнув кверху осыпавшиеся сосновые иглы, комья земли, расшвыряв подвернувшиеся под ствол поленья.

Это я такую огромную, такую сувилую уронил! Даже не верится.

А дедушка хлопнул сзади ладонью по плечу, кашлянул:

— В нашем полку прибыло. Не робей, кашевар, из тебя выйдет толк!

— А бестолочь останется, — не удержался, ввернул-таки насмешливое словцо Степан Гуляев.

Ленька, отправляясь на свою полосу, подрягал над головой пальцами.

— Пильщик, не роняй нашу марку!

Работать на пару с Никифором Даниловичем было не так чтобы очень легко, но все-таки приятно. Роняя деревья, он так всем пластом их укладывал, что и без козел, поддерживаемые поленьями и перекладинами, они всегда на весу держались, пилу не зажимали.

И было у дедушки такое словцо, от которого и обмякшие руки сразу крепчали.

— Веселей! — крикнет неожиданно, когда тяжелое полено начнет клониться, готовое отскочить от длинной плахи. Тогда уже совсем не уследить, с какой быстротой пила мелькает, одно «тук-тук» беспрерывно в ушах раздается.

Любил дедушка, чтобы полено от плахи чистенькое, без малой защепины отлетало. Тонкие обломки на концах, которые у нас лычами называются, терпеть не мог. «Не пильщики, — скажет, — здесь работали. Пильщики такого сраму не допустят». И когда пила не успевала лыч отмахнуть, он всегда сердито лаптем его отбивал. И у меня интерес явился, чтобы без лыча полешки на землю пускать. И рубашка вдоль спины давно сырая, и в глазах серые кружочки мельтешат, а все стараюсь быстрее пилу руками подталкивать.

— В одну залогу без малого сажень накатали, — присаживаясь «прохолодиться» на ветру, прикинул дедушка на глаз дровяную россыпь. К погонным метрам, к непонятным кубометрам он привыкнуть никак не может и, затвердив накрепко сажени и аршины, прикидывает всю работу на старую мерку.

За переводчика у деда Сергей Зинцов. Так подсчитывает:

— Погонная сажень, это, примерно, три и семь десятых кубометра получится.

— По рублю без гривенника?

— Девяносто копеек за кубометр.

Дальнейшие подсчеты Никифор Данилович самостоятельно продолжает.

— Три по девяносто, это будет… это будет, — прикусывая и отпуская бороду, вслух решает он задачку на устный счет. — Это будет два семьдесят. А десятые как?

— Десятые всего шестьдесят три копейки стоят.

Денежные дела нас, младших, мало интересовали. Считай не считай, тебе в карман больше гривенника на семечки не перепадет.

— Три тридцать три, — распустив сдвинутые у переносья брови, вывел окончательный результат Никифор Данилович. И сам удивился:

— Три тройки сложились. Такой счет на редкость получается! Счастливое число!

Перед обедом дедушка святого креста с молитвой всевышнему на лоб себе не кладет, чертей и леших только в сказках признает, от сельского попа в сторону отворачивается, а в три тройки, как в добрый знак, верует.

— Примета хорошая, — говорит мне одобрительно. — Удачливым в работе будешь. И заработок для начала недурной!

— На троих поделить — все тройки поодиночке разлетятся, — улыбается Сергей Зинцов.

— Ничего не разлетятся. Три единички получится — опять тройка — не уступает дед, будто у него из рук пойманное счастье отобрать хотят. — Причисляй к своим кашеварским рупь одиннадцать, — говорит мне строгим тоном.

Степаны про «рупь одиннадцать» услыхали, тоже в чужой дележке живое участие приняли. Любят в голове деньгами шевелить. С малолетними любителями пилы да колуна у них простой разговор: «Помоги — и обратно беги». Удивляются на дедушкину щедрость, прикидывают:

— За девяносто копеек в городе килограмм хорошей колбасы можно купить — во как сыт будешь целый день! — отмеривает Степан Осипов ладонью на высоте подбородка. — Остальное на пряники.

— А что ему пряники! Пряниками маленьких ребятишек кормят, — не дает своего согласия на сладкое Степан Гуляев. Прищелкивая костистым пальцем над выпирающим острым кадыком, он предлагает употребить деньги на какие-то капли, о которых Осипов даже слышать не хочет, немедленно обращая внимание на сизый нос своего напарника.

— От живительных-то капелек вон какой звездой он у тебя засиял!

— Али шутки не понимаешь?!

— Дурная шутка. И не к месту, — завязывая Вовке до крови сшибленный палец, сказал Сергей Зинцов.

Не вникая в спор, которому моя первая сажень дров причиной, объясняю дедушке Дружкову, что у нас дома почитать нечего, надо бы какую-нибудь книжку купить.

— Почитай отца с матерью, — наставительно замечает дед. — А деньги понапрасну на ветер не бросай, за них спину ломать приходится. А рупь с копейками, я скажу, чтобы не брал — это по твоей доброй воле заработаны.

Добрый дедушка Дружков, и строгий тоже: от насмешки зашипит, не за свое дело берешься — предупредит. Из всех советов у него постоянный и главный: с правильной стези не сбивайся!

— А теперь отправляйся кашу варить, — напомнил он.

Веселым и богатым, бесконечно счастливым возвращался я к землянке памятной тропинкой. И ноющая боль в руках была приятной, и потная рубашка прохладой свежила спину, и красивые голицы, в которых лишь по ярмарке гулять, теперь нисколько меня не смущали.