Живет Федя в помещичьем доме и год, и два, и больше. Сдружился он со старым конюхом. Был Семен в молодости художником. Картины его в Москву показывать возили, барина за те картины деньгами и медалями награждали, а самого художника и знать никто не знал.

И задумал Семен откупиться от помещика, отдать ему все, что было дорогого и заветного, только чтобы самому свободным человеком стать. Но вместо освобождения послали Семена на конюшню, чтобы там под плетями забыл он свою холопскую гордость, до старости лет дрожал и гнулся перед барином.

Жалел и любил Федюшку старый художник. И стал он обучать мальчика всему, что сам умел. Любознательный и понятливый получился из Федюшки ученик. Научил его Семен такие картины рисовать, что приезжие гости барина стали на них заглядываться. И все рисует он леса да поля, озерные заводи да луга зеленые. А у самого из головы дума не выходит, как бы убежать к отцу с матерью.

Вот раз перед большим летним праздником, когда к помещику должны были его именитые гости съехаться, приходит хозяин к мальчику злой-презлой.

— Ты что, — говорит, — это, оборвыш бездомный, моими красками рисуешь да мужикам на стены ляпаешь?!

Узнал он, видно, что нарисовал Федюшка одну картину да и бросил ее из окна деревенскому мальчику, своему товарищу. И залютовал помещик.

— Ты, — говорит, — нарисуй мне такую картину, чтобы гости, которые ко мне съедутся, поглядели и диву дались. Изобрази мой бор так, чтобы деревья ветвями шумели, чтобы от них смолой пахло и чтобы в тот лес можно было гулять пойти. Сделаешь — отпущу к отцу с матерью, а не сделаешь — плетями засеку, собаками затравлю. Так и запомни.

Только насчет отца с матерью обещания Федя уже не раз слышал. А чем больше старается, чем лучше картины делает, тем крепче держит его помещик. Даже на улицу из дому выпускать перестал.

— А теперь, — говорит хозяин, — засажу я тебя одного в комнате, и никто, кроме меня, к тебе ходить не будет, пока ту картину не сделаешь. Так старайся, чтобы люди, глянув на нее, от удивления ахнули.

Заперли Федю на замок, а в окна железную решетку вделали и оставили одного. А чтобы не умер с голоду, в двери окошко проделали, через него есть Федюшке в каморку подавали.

Рисует он на холсте зеленый луг. Рисует лес, который сквозь решетку издали виднеется. Нет возле него ни одного человека, с кем бы словом можно бы перемолвиться. Только заходит порой страшный барин с витой плетью в руке — проверить, не бездельничает ли мальчишка, посмотреть, как работа поддается, да припугнуть его покрепче. А ночью за решеткой возле окна старый конюх Семен появляется, шепчет что-то Федюшке, подсказывает, что и как нужно сделать, чтобы помочь ему от беды уйти.

Потом и сам мальчишка заперся изнутри, не пускает к себе барина.

— Не мешайте, — говорит, — мне: работа полным ходом идет. — Будет, мол, точно к сроку такая картина, каких не было. Мол, приказ ваш я строго выполню: глянете на нее— и ахнете.

Сказал так и снова за работу принялся. Только пилку маленькую железо резать попросил.

— Потому нужна, — сказал, — что необычная картина будет.

В званый день чуть свет стали съезжаться гости на двор к помещику. А ему не терпится новую картину показать. А нет картины, тогда у всех на глазах запорет он мальчишку— для гостей это тоже утеха. Собрались они у двери с окошечком, а оно изнутри забито наглухо. И раз и два постучали в дверь — не отпирает Федюшка и голосу не подает.

Озверел помещик. Приказал он дверь топорами выломать. Впереди гостей с хлыстом в руке кинулся он в пролом да и оторопел: будто не в Федюшкину темную каморку попал, а на прогулку на рассвете с гостями вышел.

Открылся перед ним широкий луг в утренней росе. Розовая заря по траве тонкий свет раскинула. Вдали сосновый бор шумит, густо свежей смолой и земляникой пахнет. Лучше, чем заказывал помещик, нарисовал Федюшка картину.

Только туда-сюда, а художника нигде не видно. Проложен по луговой росе узенький след, будто только сейчас прошел по траве босиком мальчишка и скрылся в сосновой чаще.

Забыл помещик, где он находится. Закричал, затопал ногами:

— В лес убежал, разбойник! Догнать его! Затравить собаками!

И кинулся разъяренный на мальчишеский узкий след по лугу. Налетел он грудью на перепиленные и выгнутые прутья железной решетки, на вделанные в них пучками острые стальные иглы. Тут, как и обещал маленький художник, ахнул барин и повалился на пол весь в крови.

С того дня пропали из барского дома и Федюшка и старый конюх Семен. Где они — никто не знает. Но и сейчас показывают в музеях картину, где словно живой раскинулся окрашенный зарей широкий росистый луг и ведет по нему одинокий узкий мальчишеский след к дальнему сосновому бору.

Кем написана картина, как она здесь появилась — ни один человек сказать не может. Называют ее картиной неизвестного художника. Но кто знает Федюшкину историю — и картину его сразу узнает. Все ветки на соснах в той картине зеленые, лишь одна порыжела — от крови помещика.

— Вот какую память оставил о себе маленький художник, — заключила бабушка Васена.

Посмотрела на наши исписанные опоками рубашки и в назидание добавила:

— А рубашку свою он берег, опоками ее не разрисовывал. И вы до другого случая свои камешки приберегите.

Павка выдержал испытание на терпеливость: как ни зудели руки, как ни хотелось царапнуть их сквозь повязки ногтями, он ни разу тайком от бабки Васены не заглянул под марлю, не сковырнул ни одной болячки. И, как достойная награда за примерное терпение, освобождение от повязок пришло раньше, чем ожидала сама лесная докторша.

Перед нашим уходом из избушки она посмотрела Павки-ны руки и сказала:

— Больше перевязывать не будем. Пусть вольным воздухом подышат.

— И спать вместе с ними можно? — оживился Павка.

— С руками-то?.. А то как же! Обязательно с ними. Руки не отвинчиваются.

— Нет, я говорю: с ними, — просиял ободренный веселым настроением бабушки Павка и обернулся в нашу сторону: — Вот с ними.

— Спать можно, а воевать — подождать. Нину сюда присылайте, загостилась она у Василия Петровича.

«Королева» за день всюду побывать успевает, а на ночлег всегда к бабушке отправляется. А мы поскорее в свою маленькую комнатку: рады, что все четверо вместе. Было даже немножко на торжество похоже, что с отдельной койки наш друг в общий круг вернулся. Ему поначалу и лучшее местечко в серединке.

Зинцов, конечно, к Павке под бок: целую неделю под одним одеялом не спали. Я в таком случае уже не за маленького иду, а наравне со старшим другой край постели замыкаю.

— Костя, не боишься, что домовой первого тебя с краю потащит? — через двоих серединных обращается ко мне Костя Беленький.

— На что ему такой маленький, он кого подлиннее выберет.

Если с краю спать, можно и посмелее стать и себя от шуточки с намеком оборонить. Чувствую, как взрослею я, впервые уложенный с краю.

Уже взрослый, читаю эту пометку в дневнике Кости Беленького и подсмеиваюсь над собой, маленьким. И все-таки я согласен с тем — маленьким — Костей Крайневым: не только в труде и в бою мужает человек. Вырастает он перед товарищами и перед самим собой, когда совсем малютке оставленную в грязи калошу достанет, шибче других в четыре пальца свистнет, за одно опускание на дно озера пять раковин соберет и над водой поднимет. В дни нашего детства мы даже от новой рубахи заметно взрослели, а от смелой сдачи на тумак и на слово — тем более.

Припоминается пробуждение после ночи, впервые проведенной не в середине, а на краю широкой постели.

…Ясное солнечное утро над Белояром. Голубое высокое небо с белыми барашками облаков в верхнем переплете окна. Тесно сдвинувшись, мы лежим на тюфяке, набитом соломой. По гладкому сухому стеклу летает большая зеленая муха и громко жужжит. Ленька до половины выползает из-под одеяла и, вытягивая руку, целится прихлопнуть ее.