С другого берега пригибают красные листья к зеленой воде мягкие, гирляндами перевитые, диковинные деревья. Выпрямляясь, они снова уходят за реку, подпирая вершинами белое облако. Пестрые пичужки с маленькими крылышками летают над волнами, над лесом, звенят серебряными голосами. Так и хочется за ними погнаться.

— Т-ш-ш!.. Зеленая змейка! — торопливо шепнула сова. Желтые глаза ее сердито округлились, серые перья взъерошились, кривой клюв часто-часто защелкал.

И видно мне, как над мохнатым камнем, укрытым среди цветов, поднимается, трепещет раздвоенным языком пузырчатая голова, слышится тонкий змеиный посвист. В ответ на него раздается сердитое шипение. Тряхнулись, зашелестели потревоженные цветы и травы. Припадая к земле, извиваясь по синей воде, ползет, подплывает, подбирается к нам с разных сторон змеиная злая стая. И нет рядом защитного гибкого прутика, нет по берегу сыпучего песка, на котором змея спотыкается.

А ушастая сова на крыло поднимается, над травой быстрым летом стелется, клювом бьет в гадючьи головы.

— Гибкое, приклонись! Высокое, задержись! — гудит над водой совиное заклинание.

Высокое дерево послушно пригнулось над рекой, положило красные листья к моим ногам.

— Беги, не оглядывайся! — оберегает, торопит меня серая защитница.

И зеленая сторожевая змейка не дремлет на высоком камне. Быстрой пружинкой развернулась, мелькнула над цветами шипящей лентой, отрезая путь. На лету ударило ее совиное крыло, в жесткую траву с размаха опрокинуло.

— Беги быстрее!

Подо мной гнутся синие волны, кружатся над головой быстрокрылые птицы, под ногами мнется странное дерево, перевитое нарядными гирляндами. Змеи с берега пустились в погоню — плывут, нацелив стрелками землистые головы. А ушастая сова на безопасный берег меня выводит.

— Здесь подожди, — говорит она строго. — Единого слова не оборони. Малой веточки не сломи.

Взвилась над вершинами качающихся деревьев, перекувырнулась в воздухе три раза — подлетает к ней белый филин. Переговариваются торопливо и громко на своем, на птичьем, непонятном мне языке. Пропали с глаз.

А в красном лесу над синей рекой такие дива открываются, что от одного погляденья жарко становится. С калиновых кустов, где известная мне ягода растет, кисти сочного винограда низко свешиваются. С другой стороны спелые сливы покачиваются, сизым налетом по лиловому подернулись. Расписные орехи, переплетенные золотой соломкой, зеленые^ стручки с шоколадными ядрышками, малина рассыпчатая, наливистые яблоки и много всего другого, разного, от чего глаза разгораются, понавешано тут и там.

Под кустами густой папоротник зубчатые листья развернул. К каждому зубчику прозрачные леденцы приклеены, сладким маком посыпаны. В кудрявой траве сахарные грибы прячутся, шоколадными зонтиками прикрываются. От вкусного соблазна недавний наказ ушастой совы будто ветром из памяти выдуло. Хочется сахарный гриб, вприкуску с зонтиком, на зубу попробовать.

— Слепого крота припомни! — прозвучало над лесом, едва рука в траву потянулась.

— Голубую змейку не забывай! — повторился голос, когда, не удержавшись, нацелился я на расписной орех, перевитый золотыми соломками.

Впервые, наверно, в тот раз я перед сладким богатством покорно глаза потупил. С той поры и в деревенских садах чужие яблоки не трогаю, хотя очень мне они нравятся.

Скоро и сова от белого филина вернулась, хорошими глазами на меня поглядела.

— Белый филин белую дверь стережет, — доверила мне совиный секрет. — Скоро он в теплое дупло спать уйдет, нас в дороге останавливать не станет. Т-ш-ш, т-ш-ш, язык затвори! Не стучи по лесу громкими ботинками!

Повела меня через качающийся лес на белую землю. И под ногами мягкий белый камень, и сторонами — белый камень, и впереди каменная стена белеет.

Блестящий ключик у меня в руке шевелится. Сам находит узкую щель, отпирает тяжелую дверь.

Тут открылась просторная комната. Нет в ней ни окон широких, ни переплетов решетчатых, а светло, как в солнечный день на улице. Стены в комнате белым изразцом обложены, высокий потолок голубым светит. По четырем углам четыре печки жарким огнем пылают. На каменном полу сердитая старуха сидит, длинной кочергой горячие поленья ворошит — густой дым из подземелья кверху тянется.

«Так вот почему, — приходит догадка, — поля и луга за нашим селом, озера и перелески сквозь прохладную росу начинают вдруг густым дымом куриться. То подземные печи топятся».

От жары старуха совсем разомлела, а дело свое не бросает: длинная кочерга от печки к печке так и летает, нам дорогу перегораживает.

Повеяла сова ленивым крылом, опахнула старую свежим воздухом — задремала она, как сидела. Длинная кочерга вдоль стенки легла.

— Спи, не просыпайся! На обратном пути не встречайся! Т-ш-ш, т-ш-ш, — шепчет сова.

А чудесный ключик мою руку сам направляет, потайную дверь открывает, помогает пробраться через узкие норы, через темные коридоры, выводит к серебряной площадке, за которой стоит золотая дверь. На литом серебре чугунные сторожа стоят, тяжелые копья в руках держат.

— Слушай, слушай! Здесь Улыбинка живет, — шепчет издали притихшая сова. — В золотую дверь один, один пойдет, кто волшебный ключик Ясинки несет. Подходи смелей к затворенным дверям, покажи его чугунным сторожам.

— Здесь моя дорога кончается, здесь твоя забота начинается.

Сказала-пропала, а напутственное слово мне оставила.

Под ногами литое серебро звенит, тонкий ключик подземную стражу слепит. Чугунные сторожа расступаются, золотая дверь открывается.

Ох, какое под землей великолепие! На гранитных подпорах огромный зал весь зеркальным хрусталем блестит, разукрашен драгоценными каменьями. Под мраморным сводом рубиновые звезды горят, тонкий месяц над ними по кругу ходит. Маленькие кузнецы по веселым наковаленкам бойкими молоточками бьют, певучие струны куют. Дверей в большом зале перечесть нельзя.

По плитчатому полу живые куклы бегают, красными каблуками звонко постукивают.

— Улыбинка! Где ты прячешься, Улыбинка? — закричали дружно, обрадовавшись маленькому бушлатику со светлыми пуговицами. — Сюда беги скорее! К нам новая игрушка пришла.

И выходит на зов золотокудрая девочка, в голубое одетая. Настоящая девочка, какие на земле живут. Ласковая она, и немножко печальная.

— Правду подружки мои говорят, что ты новая игрушка? — тихо спрашивает Улыбинка.

А я и в самом деле словно заводная игрушка стал: ничего ей не отвечаю, только согласно головой покачиваю. Черный бушлатик без меня моими руками управляет — опускает их и поднимает.

— Игрушка, игрушка! — наперебой кричат развеселившиеся куклы.

— Давай с нами в кораблики играть.

— Давайте в кораблики играть, — согласилась Улыбинка. — По воде будем плавать.

Маленькой рукой гладкую плиту подняла — быстрая река под высокими сводами вспенилась. По волнам две легкие лодки плывут, белыми парусами покачивают. И представляется мне, что я — это уже не я, а бывалый матрос с большого корабля. Знаю, как нужно крепкие узлы вязать, умею летучим парусом управлять.

Хорошо идет наша лодочка. Довольна Улыбинка, что умею я руль держать, с волны на волну перескакивать. Приотставшим подружкам платком помахивает.

— Нет, ты не игрушка, — говорит мне задумчиво. — Игрушки всегда смеются. Игрушки такими не бывают. Ты человек с красивой земли. На земле живет моя матушка. Там зовут ее Добринкой. Унеси меня к моей матушке!

Лишь сказала — подул в подземелье ветер, замерцали под сводом рубиновые звезды, тонкий месяц над ними быстрее заходил по кругу: распахнул высокие двери сердитый подземный царь.

— Где ты бегаешь, Улыбинка? — грохочет он громким голосом. — С каким гостем там разговариваешь?

— У нас новая игрушка! К нам новая игрушка пришла! — отзываются быстро живые куклы. — Мы в корабликах по воде плаваем.

— К берегу приставайте! Сюда проворно бегите! — ветром дышит на волны подземный царь.

Паруса гнутся и выпрямляются. Ускользает наша лодка дальше-дальше, правит к двери по сверкающей струе.