Роджер постоянно напоминал себе, ради чего они появились здесь ранней весной, едва дороги освободились от снега, а Мазур-Делавал — ото льда. Они с Дейнси приехали поддержать Пони Виндон. Нет, не королеву Джилсепони, а именно Пони Виндон — их дорогого друга. И видя искривленные в презрительных гримасах лица придворных, которым словно делалось дурно от одного их присутствия, Роджер в очередной раз убеждался, насколько Пони сейчас нуждается в их поддержке.

А жизнь Пони в Урсале и в самом деле становилась все тяжелее. По улицам столицы беспрестанно расползались гадкие слухи; люди шептались, что король и королева давно забыли о супружеском долге и даже почти перестали разговаривать друг с другом. В любом кабаке Урсала и окрестных селений можно было услышать грязные шуточки про «королеву из народа».

И вся эта мерзость имела корни здесь, в роскошных дворцовых покоях, на ухоженных аллеях и лужайках прилегающих к замку садов. До чего же Роджеру хотелось вытащить меч и призвать всю эту придворную дрянь к ответу!

— Как только она выдерживает это день за днем? — тихо спросила Дейнси. — Как сносит все эти вызывающие взгляды и даже не пробует ответить?

— А ты представляешь, что произойдет, если она так поступит? — ответил Роджер. — Это просто приведет двор к распаду и причинит ее мужу еще большие страдания. Не забывай, что Дануб — король. Получается, что тогда ее жизнь станет еще тяжелее.

— Если наш король допускает, чтобы его жена страдала и мучилась, надо бы ему для вразумления хорошенько двинуть коленкой под зад, — заявила Дейнси.

Простая житейская логика была для этой женщины броней, защищавшей от презрительных взглядов высокородных вельмож. Роджер даже засмеялся — насколько его жена не разбиралась в изощренных хитросплетениях придворной жизни.

Если бы все было так просто!

— Не найдется ли еще каких-нибудь бродяг, которых вам было бы благоугодно поселить в Урсальском замке? — язвительно осведомился герцог Калас, заметив королеву на балконе, откуда она глядела на простор Мазур-Делавала.

Вопрос неприятно задел Джилсепони, однако она удержалась от язвительного ответа. До чего же глуп этот Калас! До чего глупы все эти чванливые и кичливые придворные! Им невдомек, что Роджер He-Запрешь более чем кто либо заслуживает право на кров в Урсальском замке. Кто считал, сколько жизней спас юный Роджер во время войны с демоном-драконом? Пятьдесят? Или в сто раз больше? Щупленький парнишка, он в одиночку отправлялся в занятую поври Кертинеллу, чтобы спасти узников из лап этих чудовищ. А как решительно помогал он ей и Элбрайну во время другой войны — с отцом-настоятелем Марквортом, — прекрасно сознавая, что в случае поражения пощады они не дождутся. И все это время придворная знать преспокойно сидела в замке, попивая вино и болтая о всяческих пустяках. Они не знали (да и вряд ли желали знать) о том, что творилось далеко на севере, в той же Кертинелле, где кровожадные поври едва не казнили несчастную вдову, посмевшую взять лишний сухарь. Эти придворные никогда не участвовали в честных и открытых сражениях. Их битвы велись исподтишка, не нарушая «правил приличия», у жертв за спиной.

Когда Калас подошел и встал рядом с ней, упершись сильными руками в перила балкона, Джилсепони недовольно прищурила глаза.

— Вы никак не можете понять, что некоторым здесь не место, — заметил герцог.

Королева повернулась к герцогу, и их взгляды скрестились.

— Тогда как для других людей замок является родным домом, — закончил свою мысль Калас.

Теперь понятно, зачем он явился сюда, подумала Джилсепони. До недавнего времени герцог, как и все остальные придворные, подчеркнуто сторонился ее. Сейчас же он, похоже, был готов ринуться в бой. И это тоже понятно: Калас только что вернулся из Йорктауна, от Констанции Пемблбери.

— Она настолько раздавлена, что даже не может выносить дневного света, — продолжал Калас, глядя на раскинувшийся внизу город. — У Констанции отняли все, что составляло смысл ее жизни. По сути, отняли и саму жизнь. И все из-за мелочной ревности женщины, которая не имела права становиться королевой.

Джилсепони резко обернулась. Ее глаза метали яростные молнии. Герцог тоже повернулся и, не дрогнув, в упор посмотрел на королеву.

Тогда, не сдержавшись, она ударила его по лицу.

В какой-то момент Джилсепони показалось, что теперь между ними произойдет настоящее сражение!

Но Калас только презрительно рассмеялся.

— Разве вам мало, что вы отняли у этой несчастной женщины любимого человека, отца ее детей? — спросил он. — Вы хотите полностью ее уничтожить?

— Я не предпринимала никаких действий против Констанции, — ответила королева.

— Значит, она может вернуться в Урсальский замок?

— Нет, — быстро возразила Джилсепони.

Герцог вновь рассмеялся, еще более презрительно, после чего повернулся и зашагал прочь, всем своим видом показывая крайнее неудовольствие.

— Вы считаете меня мелочной и ревнивой, — бросила ему вдогонку Джилсепони, едва веря, что эти слова сорвались с ее губ.

В самом деле, почему она должна оправдываться перед герцогом Каласом?

Тот остановился и медленно повернулся к ней.

— Я могла бы намного суровее обойтись с Констанцией, — продолжала женщина, сама не зная, почему вдруг решила заговорить об этом.

Возможно, потому, что она и так слишком долго была вынуждена терпеть отвратительные шутки, грязные сплетни, шушуканье у себя за спиной и откровенно враждебные взгляды.

— Я лишь ответила на ее действия.

— И все потому, что Дануб ее любит? — осведомился герцог.

— Как раз потому, что он ее не любит, — возразила королева.

— Разумеется. Он любит Джилсепони, — издевательски усмехаясь, заметил Калас.

Его слова больно задели женщину, ибо ей, по сути, было нечем возразить на этот сарказм. Отношения между королевской четой в последнее время действительно стали прохладными. Весьма прохладными.

Вопреки своему же решению не говорить об истинной причине изгнания Констанции, Джилсепони все-таки рассказала Каласу о том, как Констанция приказывала подмешивать ей в пищу отвар особых трав, которые та получала от настоятеля Огвэна, и как главный повар Кеникан, не в силах ослушаться, добавлял в кушанья королевы значительные его порции.

На герцога Каласа этот рассказ особого впечатления, на первый взгляд, не произвел. Во всяком случае, его лицо осталось бесстрастным.

— Если Констанция пыталась помешать вам произвести на свет еще одного наследника престола, я не вижу в этом поступке ничего дурного, — без обиняков заявил герцог. — Как видно из ваших же слов, это мнение разделяют многие, включая и саму церковь.

— Одно это позволило бы мне обвинить ее в заговоре против государства, — напомнила ему Джилсепони. — Но Констанция на том не успокоилась. Она попыталась отравить меня, думая, что сумеет вновь оказаться в спальне Дануба.

Калас презрительно отмахнулся.

— Это вы так считаете, — с прежним равнодушием сказал он. — И вновь должен вам напомнить: многие и здесь были бы на ее стороне.

Джилсепони плотно сжала свои полные губы.

— Неужели, проведя в замке несколько лет, вы все еще не поняли, что вам здесь не место? — дерзко спросил герцог. — Неужели вы тешите себя надеждой, что дети, рожденные от вас, смогут претендовать на престол? Для королевства будет лучше, если вы останетесь бесплодной, чем бы это ни было вызвано.

Королева едва верила своим ушам! Она знала, что при дворе часто обсуждали то, о чем сказал сейчас герцог. Та же мысль повторялась и в нескончаемых сплетнях и слухах. Однако Джилсепони и представить себе не могла, что придворные, в том числе и Калас, решатся открыто заявить ей об этом!

— Дети Констанции Пемблбери имеют все права быть наследниками престола, — продолжал герцог Калас, решительно выпятив свою квадратную челюсть. — Их родословная чиста и вполне позволяет мальчикам претендовать на корону. Сыновья Констанции сознают свою ответственность перед людьми и перед Богом, которую вам в силу вашего происхождения никогда не постичь. Если им доведется взойти на престол, и Мервик, и Торренс будут править со здравомыслием, свойственным людям благородного происхождения, и с должным пониманием естественного порядка вещей. Они были рождены и воспитывались для этого!