Комиссаром у Корнилова был человек ещё более смутный, чем он сам. Это Борис Викторович Савинков — тот самый, знаменитый эсеровский террорист, причастный к многочисленным политическим убийствам. После революции 1905 года он эмигрировал за границу, жил там неизвестно на что, писал романы, с началом войны вступил во французскую армию, а в апреле 1917 года вернулся в Россию. Террористическим прошлым никто бывшего бомбиста почему-то не попрекнул — наоборот, Савинков сразу же оказался доверенным лицом Временного правительства, комиссаром в действующей армии. С чьей подачи, интересно, такое доверие? Наводка на ответ: впоследствии, уже открыто занимаясь террором против Советской России, Савинков теснейшим образом сотрудничал не только с польской разведкой, что вполне естественно, поскольку его боевики базировались в Польше — но и с французской, и деньги на свои милые шалости получал нешуточные.

Летом 1917 года именно Савинков оказался в роли комиссара Юго-Западного фронта, командующим которого 8 июля назначили Корнилова — практически сразу после того, как Керенский стал премьер-министром.

А ведь интересные тянутся ниточки и любопытные на них завязываются узелочки, не правда ли? Куда ни плюнь — натыкаешься не на англичан, так на французов, и все почему-то в связи с именами будущих героев белого движения и антибольшевистского сопротивления.

Третьим в этой компании был некий штабс-капитан Филоненко, комиссар 8-й, корниловской армии. Узнав об этом назначении, солдаты 9-го бронедивизиона, имевшие счастье служить под его началом, писали Керенскому, тогда еще военному министру, а также Совету:

Для полноты картины надо еще упомянуть некоего Завойко, который был, выражаясь современными словами, агентом и пиарщиком Корнилова. Сын адмирала, он по стопам отца не пошел, а предпочёл бизнес — спекулировал землёй, лесом, торговал нефтью, занимался какими-то банковскими операциями. Лишь в мае 1917 года, аккурат после того, как Корнилов был назначен командующим 8-й армией, Завойко тоже снесло в сторону фронта. Он поступил добровольцем в Дикую дивизию, но почему-то тут же нарисовался в штабе армии, став адъютантом командующего.

Естественно, такие карьеры и такая реклама стоят больших денег. Впрочем, кто платил, угадывается легко — тот самый, упомянутый Сталиным «союзный капитал», который один только и был заинтересован в продолжении этой войны.

Корнилов любил позерство не меньше Керенского. Став главковерхом, он уже на следующий день послал правительству телеграмму (тут же попавшую в печать), где требовал для себя свободы действий, так, чтобы отвечать только «перед собственной совестью и всем народом». Если говорить более конкретно, генерал захотел самостоятельности в оперативной работе, права назначать и смещать всех военачальников, ну и, естественно, снова заговорил про военно-полевые суды и смертную казнь.

От идей «оперативной самостоятельности» Корнилова генералы, надо полагать, содрогнулись — но пока дело дойдет до очередного наступления, он станет либо главой государства (поручив армию кому-нибудь другому), либо никем, а насчет расстрелов они и сами были не прочь. Штатским финансистам телеграмма тоже понравилась — решительно говорит генерал! Не хуже Керенского, и намного короче. Его стали раскручивать еще активней.

3 августа он представил правительству свою программу, а через неделю, 10 августа, ее новую версию, модернизированную штабс-капитаном Филоненко и одобренную также Савинковым. Кроме мер, принимаемых к армии, о которых уже неоднократно говорилось, комиссары предложили кое-что еще. В частности, перевести на военное положение железные дороги. Отказ железнодорожников выполнять распоряжение начальства должен был приравниваться к отказу солдата выполнить приказ — и караться, соответственно, смертной казнью, для чего на крупных станциях предполагалось создать «военно-революционные суды».

Впрочем, одними железными дорогами Филоненко не ограничился — ну чего мелочиться! Согласно его плану, на военное положение предполагалось перевести еще и заводы, работавшие на оборону, а также угольные шахты: запретить стачки, политические собрания и любые общественные организации, установить для рабочих минимальные нормы выработки, при невыполнении которых отправлять виновных на фронт. Я не к тому, что меры были плохие — нечто подобное часто вводят во время войны в самых разных странах, без различия режима. Я к тому, что не надо обвинять большевиков, мол, они придумали «трудовые армии»… Они всего лишь старательно и хорошо учились у своих предшественников, при этом не забывая использовать их ошибки (естественно, в правительстве мгновенно произошла утечка информации, и корниловские планы полетели в жернова большевистской пропаганды).

Правительство повело себя так, как и должно было — ни да, ни нет, а вместо конкретного ответа долгий нудный торг с генералом. С одной стороны, Керенский вроде бы и понимал, что порядок наводить нужно, с другой — все эти меры казались ему слишком радикальными… Но министр-председатель решал далеко не всё в стране, а к тому времени уже почти ничего не решал. Слева от него формировалась в боевые отряды окончательно озверевшая от беспросветной жизни масса простого народа, а справа господа либералы готовили диктатуру, пытаясь опереться на армейские штыки. Правда, они не учли того, что солдаты — это не оловянные фигурки, а такие же мужики, как и слева, только в шинелях и с винтовками. Зато это изначально, ещё с 1914 года, учитывали большевики.

Предвкушение диктатуры носилось в воздухе. Никто не соблюдал никакой конспирации, даже для виду.

8–10 августа в Москве, подальше от мятежной столицы, прошло так называемое «совещание общественных деятелей». Среди его делегатов были богатые промышленники, кадеты, военные, коммерсанты, политические деятели либерального и консервативного толка и пр. — в общем, все, что правее социалистов. 9 августа совещание отправило Корнилову приветственную телеграмму, которая заканчивалась так: «Да поможет Вам Бог в Вашем великом подвиге на воссоздание могучей армии и спасение России».

А 12 августа, также в Москве, открылось Государственное совещание, на которое собралось около 2,5 тысяч делегатов, от министров до представителей профсоюзов и Советов. Здесь присутствовали уже все силы и все политические ориентации, кроме одной — левых радикалов.

Совещание было отмечено тремя демонстрациями, хотя и разного рода.

Керенский одарил присутствующих демонстрацией красноречия, ибо к тому времени ничем другим уже не располагал. Его вступительная речь продолжалась два часа — он снова говорил о революции, обещая как левым, так и правым «ниспровергнуть железом и кровью» все попытки покушений на нее. Было бы красиво, если б не комичная внешность Александра Федоровича и его полное бессилие, о чем присутствующим было отлично известно.

Корнилов продемонстрировал себя. Совещание изначально готовилось под знаком приближения ГЕНЕРАЛА. По городу ходили слухи, что к Москве идут войска, стены домов были обклеены приветственными плакатами, всюду распространялись листовки.

Сам приехал на второй день, 13 августа, красиво вышел из вагона в сопровождении телохранителей-туркмен в алых халатах. На вокзале его встречали дамы с цветами, было много офицеров, политиков, разного рода делегаций. Миллионерша Морозова пала перед будущим диктатором на колени. На совещание в тот день генерал не поехал, съездил лишь, как и подобало грядущему спасителю Отечества, к Иверской иконе Богоматери, а потом вернулся в свой салон-вагон и до вечера принимал политических деятелей. На совещании он выступил на следующий день весьма сдержанно, однако после такого начала большего и не требовалось — проглотили бы все, что угодно.