От всей этой истории с переговорами за версту пахнет очередной ленинской провокацией. Но вот кабы узнать: были правые большевики в курсе ее замысла, или же их использовали втемную, основываясь только на политических взглядах и свойствах личности? В самом деле, действия Каменева и компании были предсказуемы — вот и пусть работают с удовольствием. Кстати, у правых останется меньше сил, чтобы мешать ленинцам в других вопросах…

…А потом на Совнарком обрушилось все сразу. И надвигающаяся с Дона тень гражданской войны, и тотальный саботаж чиновников, и продовольственные проблемы, и необходимость с первых же шагов поступаться демократическими принципами, а потом и коммунистическими иллюзиями. Плюс к тому постоянный разброд внутри собственного лагеря и даже собственного ЦК, столкновение мнений и споры, споры, споры…

И над всем этим нависала колоссальная тень Учредительного Собрания. В свое время большевики использовали этот козырь против Временного правительства: они-де затянули, не хотели его собирать, а вот мы соберем немедленно. Теперь приходилось отвечать за свои слова. А положение складывалось не в их пользу.

Дело в том, что в России того времени не было Интернета. Впрочем, не было и телевидения. Да и радио хоть и придумали уже, но еще не провели в массовом порядке. Возможность поговорить с другим городом по телефону воспринималась как чудо прогресса. По правде сказать, и центральные газеты до окраин не доходили. Единственным более-менее надежным средством быстрой связи являлся телеграф — а по телеграфу много не скажешь. Из Петрограда по всей стране ехали агитаторы, но добраться до каждого уездного городка к началу выборов они просто физически не успевали. А до отдаленных территорий за такое время и поезд не дойдет — страна-то у нас ого-го какая! И на меньшей ее части население очень смутно представляло себе, что, собственно, произошло в Петрограде, а на большей ее части народ вообще не знал, что в столице что-то произошло. И выборы неизбежно должны были отразить вчерашнюю и позавчерашнюю ситуацию и фаворитов из прошлого, которое уже умерло, но еще не было похоронено…

…Там, где они вообще состоялись. Вовремя, то есть 12 ноября, в них приняли участие только 39 избирательных округов из 79-ти. Остальные подтягивались позже — кое-где выборы прошли аж в начале января. В конечном итоге набралось 65 округов, а всего по России из 90 миллионов избирателей проголосовало около половины.

Петроград, политический авангард всей страны, не то чтобы выступил за большевиков, но отнесся к ним серьезно. В целом по городу они получили 45,2 % всех голосов, а в Петроградском гарнизоне — 75 %, плюс к тому какое-то количество голосов набрали левые эсеры. Кадеты получили 26,3 %, эсеры — 16,2 %, а меньшевики — 5 %. Как видим, в столице силы были примерно равны. Но в целом по стране, как и следовало ожидать, победили эсеры, считавшиеся «крестьянской партией» — значительная часть избирателей ещё не знала, что новая власть уже дала землю, а те, которые знали, воспринимали это как победу эсеров, поскольку восторжествовала именно их программа, о чём они наверняка все время кричали.

Из 767 избранных депутатов 347 мест (40,4 %) получила партия социалистов-революционеров, 180 мест (24 %) — большевики, 4,7 % кадеты, 2,6 % — меньшевики. Среди региональных партий крупнейшей фракцией (81 депутат) были украинские эсеры. Вместе с прочими социалистическими и либеральными партиями эсеры имели в Учредительном Собрании 62 % голосов. Конечно, далеко не все делегаты успеют, да и соизволят прибыть в Петроград — но большинства Ленину не видать ни при каком раскладе.

…Если смотреть на все с позиций демократической теории, то смысл спора об Учредительном Собрании вообще непонятен. Невооруженным глазом не разглядеть, чем отличалась эсеровская программа от большевистской — там говорилось практически одно и то же. Существенные разногласия были лишь в одном пункте: эсеры считали Учредительное Собрание высшей властью, которая должна определить дальнейшую форму правления, а большевики требовали, чтобы Учредительное Собрание признало и дало статус законной власти уже сложившейся советской системе и, соответственно, Совнаркому. Не все ли равно, какое именно правительство будет реализовывать одну и ту же программу?

Но если взглянуть на ситуацию с точки зрения управленческой практики, то сразу же видно, что это позиции антагонистические. У нас вообще очень не любят признавать по отношению к истории то, что в сегодняшней России знает каждый бомж: дело не в программах, дело в политической воле и в исполнительном механизме.

Возьмём все тот же вопрос о мире. Эсеры в январе, как и большевики в октябре, хотели созвать мирную конференцию. После «декрета о мире» это уже пытались сделать Советы — их предложение попросту не услышали. «Это потому, — говорили эсеры, — что Советы не являются законной властью. А вот если это сделает настоящая власть, избранная Учредительным Собранием, то к ней не смогут не прислушаться». А если не прислушаются — что тогда?

А вот тут-то и начинается самое интересное. Не получив ответа на свои мирные предложения, большевики мгновенно начали сепаратные переговоры с Германией. А как поступило бы «законное правительство»? Девять из десяти, что оно продолжало бы тупо призывать к мирной конференции, в промежутках между обращениями воздевая руки по поводу непонимания Европы. И тянулась бы эта резина до тех пор, пока события не закончились бы естественным образом: либо прямым военным поражением России, либо ее типа победой, после которой она осталась бы с чудовищными долгами и перспективой колонизации, прямой или экономической — как сложится. Один из десяти, что правительство все же пришло бы к идее сепаратного мира, который был бы торпедирован на уровне исполнительной власти. Купить народное представительство невозможно технически, правительство — уже легче, а купить конкретных исполнителей — совсем просто. Мы еще коснемся роли Троцкого в срыве сепаратных переговоров. Можно ли утверждать, что он действовал бескорыстно[220]?

И так в любой области бытия. Если бы большевики честно придерживались демократических механизмов, то итогом работы Учредительного Собрания неизбежно стало бы избрание очередного коалиционного правительства. По сути, в любом составе оно получилось бы реинкарнацией «временных» — бесконечные дискуссии о каждой мелочи плюс полное бессилие во всем, что касается принятия решений, не говоря уже о конкретных действиях. А поскольку туда гарантированно не вошли бы ни Ленин, ни Троцкий, да и вообще никто левее Каменева — сила-то на правых скамьях! — то и большевистская часть правительства получилась бы не лучше социалистической. Нет, они все были бы полны самых лучших намерений и говорили самые красивые слова, вот только ничего не смогли бы сделать. В конце концов они бы подали в отставку и ушли с чувством сбереженной политической девственности…

Россию жалко!

Ленину не было жалко Россию — похоже, он вообще её не любил. Не в этом дело. Важно другое: большевики и страна находились в одной лодке. Спасением для страны были немедленный мир и крепкая власть. Переговоры о мире к тому времени уже шли, а дееспособная власть могла осуществиться в одном из двух вариантов: либо Совнарком, либо колониальная администрация. Если кто считает, что второе лучше — могу порекомендовать… ничего я не могу порекомендовать — это не лечится!

Большевики всерьез намеревались осчастливить мир глобальной революцией. Россия была им нужна как стартовая площадка, не более того — но стартовая площадка была им нужна. Да и о политической репутации приходилось думать — от нее зависела поддержка населения, как нашего, на которое они опирались, так и заграничного, от которого зависело осуществление их великих планов. И теперь они лихорадочно размышляли: как выйти из создавшегося положения с наименьшим ущербом?