Возы уже скрипели, выбираясь за ворота.
Нестерко быстро зашагал за ними.
В саду, за домом, тявкали псы — начиналась собачья панихида.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ТРЯСУН И МАРИСЯ
Панское честное слово — что дышло: куда повернешь, туда и вышло.
Белорусская пословица
Пан Кишковский уехал из Дикулич, и жизнь в имении Печенки вошла в обычную колею. Печенка как залез на псарню, так и не выходил оттуда — даже ночевать оставался со своими разлюбезными собачками.
Писарь Яким Трясун принялся, как обычно, обходить хаты — требовать себе угощения. Где сел, так уж целый день сиднем сидел, не вылезая из-за стола все дела решал, даже недоимки получал.
Мужики принесли Якиму деньги. Он на столе место расчистил и пересчитывать их начал. Бороденкой туда-сюда вертел, денежку к денежке клал. А бумажку одну прямо у всех на глазах хап в карман, словно ее корова языком слизнула.
— Воры, лапотники! — закричал. — Кто рубль утаил? У кого совесть собаки съели?
— У тебя, пан писарь, — зашумели мужики. — Недоимка сполна отдана. Всем миром считали. Смотри у себя в кармане!
— Придет время, посмотрю, — запищал Трясун и за бороденку схватился. — Но, ежели пересчитаю, пенять на себя будете: еще пяти рублей не хватит. Вы что, сермяжники, меня не знаете?
— Знаем, знаем, — вздохнули мужики. — Ты, Трясун, не только со стола бумажку, с неба луну стянешь и будешь говорить, что так и было. Пусть за нами рубль долгу остается.
В тот день засел писарь у братьев Кириллы и Гаврилы в хате. Пить-есть требовал, уходить не собирался. Братья чуть не плачут — работа стоит, в доме уже никакой еды не осталось, а Трясун требует жареного, пареного и вина вдобавок.
— Пойди, брат, к Нестерку, — сказал Кирилла Гавриле, — спроси совета, как от гостя поганого избавиться, да так, чтобы нам за это от писаря никакой беды потом не было.
…А в Нестеркиной хате Януся с утра ни на шаг не отходила от старшей сестры — все выпрашивала сказку.
— Тата всегда мне рассказывает, — говорила Януся, — а ты не хочешь.
— Что я — бабка старая? — отмахивалась Марися.
— Тата разве старый? — не отставала Януся. — А вон сколько сказок знает! Расскажи…
Пришлось Марисе уступить. Выбрала минутку свободную, села возле хаты, и сразу, откуда ни возьмись, прибежали братья с улицы, за ними другие ребятишки — словно только того и ждали.
— Про котика с золотым лобиком, — попросила Януся.
— Слышали уже! — зашумели ребята. — Лучше про Змея Смока с девятью головами!
— Покатигорошек!
— Волшебную дудку!
— Сегодня — про кошель журавлиный, — сказала Марися, когда все расселись под ракитой. — Давно это случилось. Жили дед да баба. Никого у них на свете не было — ни детей, ни родных. Кормились тем, что просо сеяли. Поле у них было махонькое, как наш огород. Варили похлебку да кашу — проса еле-еле до нового хватало. Каждую крупинку бабка выскребала из чугунка.
— Как ты? — спросила Януся.
— Не мешай! — сказали братья.
— Приходит как-то раз дед на поле, — продолжала Марися, — а все просо побито, помято, потоптано. Словно волы по нему ходили. Решил дед посмотреть: кто яс просо изводит? Ночь просидел, день сидит. В полдень прилетает на просо журавль, да не простой, а громадный — с хату. Только спустился, сразу деда увидел и порх обратно в небо.
Вернулся дед домой, рассказал про журавля. Баба говорит:
«Ты ж, старый, раньше охотником был, зверей стрелял, твое ружье и посейчас где-то в клети валяется. Достань его, почисти да ступай просо стеречь. Как журавля увидишь — стреляй. Хоть мясца-то поедим птичьего».
Так все дед и сделал. Лежит возле поля, ждет.
В полдень журавль опять прилетел. Только дед стрелять хотел, а журавль и говорит человеческим голосом;
«Не убивай меня, старинушка!»
А дед к чудесам непривычен был, испугался: птица человечьи слова знает! Ему уж не до стрельбы — руки дрожат, в глазах туман. Но журавль того не замечает, спрашивает:
«Твое просо, старинушка?» «Было мое, отвечает дед, — а теперь нет ничего».
«Я тебя отблагодарю, — говорит журавль. — Чего ты хочешь?».
Дед только руками развел — сам не знаю. И говорит журавлю:
«Живем мы вдвоем со старухой, кашу да похлебку из проса варим. Больше у нас еды никакой не бывает. Теперь совсем беда. Кто нас кормить-поить будет?»
«Раз так, — отвечает журавль, — то идем со мной…»
Глядь — среди поля дорога появилась, вся зеленой травой покрыта, цветами. Журавль впереди шагает, на старика оглядывается — не отстает ли. Сами видели, как журавли-то шагать умеют, а этот ростом с хату.
Пришли к журавлиному дому. Он горит и сверкает, словно золотой. На все четыре стороны по резному крыльцу. На каждом крыльце стража стоит.
Увидала стража журавля, низко поклонилась.
Повели деда в богатый покой, усадили за стол длинный, с нашу улицу, и чего-чего на нем нет: молока и сала сколько хочешь, каша любая, хлеб прямо из печи.
Поели, попили, журавль спрашивает:
«Много ли ты, старинушка, хочешь за свое просо?».
«Что пан даст, тем и доволен буду», — отвечает дед: его от богатой еды разморило — уж и не хочется ничего.
Тогда журавль призывает слугу своего, приказывает:
«Принесли мой кошель».
Принесли. Кошель как кошель — немного меньше тятиной торбы. Дед думает: «К чему он мне?». А журавль говорит:
«Этот кошель, старинушка, не простой. Как только тебе есть захочется, крикни: «Кошель-кошелек, дай мне каши горшок!» Кошель откроется, и чего только ты ни пожелаешь, любая еда-питье у тебя будет. А когда сыт станешь, прикажи: «Питье да еда, забирайтесь сюда!» Все назад в кошель и спрячется».
Отправился дед домой, а дороги той, по которой они с журавлем шли, нет уже. Плутал дед, плутал, пока к полю своему не вышел. Приходит в хату. Бабка голодная сидит.
«Я думала, говорит, тебя волки задрали либо медведь поймал. Ты где был, старый?».
Рассказал ей дед все по порядку, раскрыл кошель и приказывает…
— Что приказывает, Марися? — нетерпеливо переспросил, кто-то из мальчиков. — «Кошель-кошелек, дай мне каши горшок»?
Но Марися смотрела поверх ребячьих голов — на незнакомого мужика, который подходил к хате.
— Здравствуйте, люди добрые! — сказал мужик. — Нестерко дома?
— Здравствуйте, — ответила Марися, — таты нема. К Михайлову дню дома будет. Пока я за него.
— Сказывай, дочка, сказку дальше, — улыбнулся мужик. — Я тут, в тенечке, у амбара пока посижу. Спор один решить нужно, а мой кум у кузни задержался — телегу свою смазывает.
— Ждите, коли не торопитесь, — сказала Марися. «Кошель-кошелек, дай мне каши горшок!» Ты на этом остановилась! — напомнили ребята.
И как только дед приказал, — продолжала Марися, так сразу перед бабкой появились самая лучшая панская еда, питье и даже бочка квасу. Наелась бабка, напилась, стала журавля хвалить.
Потом и говорит деду:
«Давай-ка, старый, позовем в гости всех, кто есть хочет. У нас, может, сто лет гости не бывали. Пусть хорошие люди поедят, попьют, нас добрым словом помянут».
«Зови, — отвечает дед. — Нам еды не жалко».
Ну и позвала бабка к себе всех, кто есть хотел.
А в той деревне староста был. Вредный, вроде нашего Якима. Всегда голодный ходил — такая уж утроба ненасытная. Он вместе со всеми к деду с бабкой заявился. Оглядел избенку и говорит:
«Откуда у вас, старые, угощение может быть? Сами-то небось лыко грызете, а других в гости приглашаете, голяки».
«Ты сначала похлебай, а потом уже хай, — рассердилась бабка. — Наперед ругать — что себя наказать!»
И приказывает деду:
«Доставай кошель!»
Дед достал кошель и говорит…
— Кошель-кошелек, дай мне каши горшок! — хором сказали ребята. — Марися, ты чего опять остановилась?
— Подождите, братики. — Марися встала, шагнула навстречу бегущему со всех ног Гавриле, спросила:
