— Случилось что?

— Хлебца вот… — едва переводя дух, проговорил Гаврила, — от нас с братом… прими, не побрезгуй — сами печем. Тата твой где?

— Чтоб вы все были здоровы да удачливы, — принимая теплый каравай, поблагодарила Марися. Затем подозвала Янусю и велела ей хлеб в хату отнести. — А таты нет, надолго ушел.

— Какая уж нам удача! — махнул рукой Гаврила. — Погибаем вконец. И Нестерка нет… Хоть ты присоветуй, как быть.

Пока Марися разговаривала с Гаврилой, мальчики нетерпеливо ерзали, ожидая продолжения сказки. Они даже начали спорить друг с другом, что будет дальше.

Гаврила вдруг сорвался с места и помчался по улице, словно его ветром понесло. Затем, спохватившись, остановился, поклонился Марисе и снова побежал так быстро, что даже пяток различить нельзя было.

— Молодец, дочка, — сказал мужик, который поджидал в тени амбара своего товарища с телегой и слышал весь разговор Марией с Гаврилой. — Малолетка, а уже вся в отца! Сразу видно — мужицкая дочь, горя хлебнула, беды отведала, в жизни всякого повидала. Хороший совет братьям дала, дочка!..

…Вернулся Гаврила в свою хату, подморгнул Кирилле: все, мол, в порядке, выйди во двор.

Яким кашу с салом — уже третий горшок — уплетал, когда услыхал во дворе шум.

— Хоть ты и старшой, — кричал Гаврила, — а я тебе в обиду не дамся!

— Да как ты можешь, бессовестные твои очи, такие слова мне говорить? — схватился за оглоблю Кирилла.

— Не хочу с тобой жить больше! — сказал Гаврила. — Давай делиться, раз так!

— Делиться захотел? Что ж, давай! Все пополам!

— Да что это с вами? — засуетился Яким. — С чего вдруг? Точно с цепи сорвались!

А сам с горшком каши по избе бегает — боится братьям под горячую руку попасть.

Гаврила с Кириллой тем временем имущество начали делить — каждому по лавке, по три горшка, по одному лаптю недоплетенному.

— И гостя давай делить! — закричал Кирилла. — Отдай мне полгостя! Пусть моя половина гостит в моей половине хаты!

— Ладно, — согласился брат. — Бери свою половину, а я — свою.

— Что вы, мужички, что вы? — начал было отпихиваться руками и ногами писарь.

Но разве с двумя дюжими братьями ему справиться? Ухватили братья Трясуна за руки да ну тянуть в разные стороны! Взвыл писарь, да так голосисто, как не каждому псу удается.

— Ах, так ты мою половину гостя не отдаешь? — Рассердился Гаврила.

— Это ты мою половину не отдаешь! — крикнул Кирилла.

— Ай-ой-уй! — заверещал писарь. — Не надо меня делить! Я сначала у одного побуду, потом к другому перейду! Так на так и выйдет!

— Нет, раз все делим, то и тебя пополам! — дружно ответили братья и снова задергали Трясуна.

Едва удалось перепуганному писарю вырваться из рук спорящих братьев.

Быстро шагал он по улице, испуганно прислушиваясь к доносившимся сзади крикам:

— Где мой гость? Нет, ты скажи, где мой гость?

— Господи, — оглаживал бороденку Трясун, — упаси от таких хозяев! Кыш! — замахнулся он на любопытных ребятишек, шагающих следом. — Чего не видели?

Среди босоногих мальчишек и девчонок писарь, к удивлению своему, не приметил никого из сыновей Нестерка, обычно целые дни проводивших на улице.

«Вот, кстати, где можно перекусить! — подумал Трясун. — Небогато, но сытно. И откуда у этих голопузых что берется? Гроша за душой нет, а живут! Девчонке лет десять, а как взрослая хозяйничает!».

И Трясун заторопился на дальний конец деревни.

А дети Нестерка и их товарищи в это время сидели возле хаты, в тени придорожной ракиты, слушали продолжение Марисиной сказки.

— Так, значит, дед усадил гостей на лавки, приказывает:

«Кошель-кошелек, дай мне каши горшок!»

И сразу же из кошеля появились еда да питье. У старосты даже очи на лоб полезли от удивления. Ну, конечно, он вместе с другими гостями все, что мог, съел, выпил, даже «спасибо» деду с бабой сказал. А сам думу черную затаил:

«Что ж это делается? У самого пана и то такого угощения не бывает, как у босого мужика!»

Утром, только проспался, к пану побежал. Рассказал ему все про кошель. Пан не поверил:

«Пьян ты был, верно. Привиделось!»

Староста посоветовал барину самолично к деду с бабкой зайти, кошель посмотреть.

Старики еще спали, когда пан к ним постучался.

«Заходите, папочек, гостем будете!» — поклонилась бабка.

И староста за барской спиной тоже — ужом — в хату.

«Говорят, у вас кошель есть, вроде скатерти-самобранки, — спросил пан. — Не таитесь, показывайте».

Бабка стянула деда с печи, дед достал кошель и говорит:

«Кошель-кошелек»…

— Ну, вот, опять, — захныкала Януся. — Ты эту сказку никогда не кончишь…

— Вот потому-то сказки вечерами и сказывают, что днем дела делают, — проговорила Марися вставая. — Обождите, братики, обожди, Януся, сейчас доскажу.

К хате Нестерка подъехал на новенькой телеге мужик. Вокруг лошади бегал взад и вперед маленький жеребенок-сосунок. Лошадь не спеша помахивала хвостом, будто отмахивалась от жеребенка.

— Сюда, сюда иди, кум! — крикнул из амбарной тени ранее пришедший мужик. — Посиди минутку, Нестеркина дочь сказку ребятишкам досказывает.

— День добрый, — сказала Марися.

— Уж так и быть, — проворчал приехавший, прошел к амбару и уселся на землю.

— Где мы кончили? — опросила Марися ребят.

— Бабка приказала: «Кошель-кошелек, дай мне каши горшок!» — напомнили братья.

— Верно… Появились всякие кушанья, пан только диву дается: откуда все? Думал, думал и додумался — не иначе, как кошель волшебный. У пана руки загребущи, глаза завидущи. Как это так: у мужика, голого, босого, волшебный кошель, а у него, ясновельможного пана, нет? Взял да и отнял.

Что делать? Дед бабу ругает, баба — деда. Порешили опять к журавлю идти.

Пришел дед на поле, а проса-то уже давно нет: птицы, поклевали, ветры размочили. Сидит дед, ждет 'журавля. День сидит ждет, ночь сидит. Дождался наконец.

«Здравствуй, старинушка. Чего закручинился?»

Рассказал дел, как пан кошель забрал.

«Это не беда, — сказал журавль. — Пойдем ко мне».

Опять среди поля, откуда ни возьмись, дорога с зеленой травой-муравой да цветами появилась. Опять по ней дед до журавлиного дома дошагал.

На все четыре стороны по крыльцу резному и на каждом крыльце стража стоит.

Увидала стража журавля, низко поклонилась.

Зашли в покои.

«Больше кошельков таких нет, — сказал журавль, — но есть у меня бочонок. Не простой, а особый. Как только крикнешь: «Двенадцать молодцов, стать передо мной!», так они из бочонка и повыскочат. А там приказывай им что хочешь».

Поблагодарил дед журавля и пошел до хаты.

Бабка голодная сидит, плачет — ей и кошеля жалко, и есть нечего.

«Иди, — говорит дед, — зови пана в гости. Скажи — чудо заморское ему покажем».

Пан сразу прибежал и кошель с собой принес — боялся, что кошель дворня украдет, пока он в гости ходит. Вот всюду его с собой и таскал.

Дед достает бочонок, приказывает:

«Двенадцать молодцов, стать передо мной!»

Они тут как тут — двенадцать молодцов один к одному и у всех палки-дубинки.

«Давай кошель, — приказывает старик пану, — а то шкуру спущу».

Пан отдал — уж очень испугался палок-дубинок…

В это время писарь Яким Трясун издалека увидел у Нестеркиной хаты ребятишек и телегу с лошадью, возле которой топтался маленький жеребенок. Лошадь и телега были чужие, не дикуличские. Писарь, по извечной своей привычке, захотел подобраться к сборищу неприметнее, прислушаться, о чем речь идет: не о пане ли, не о нем ли, писаре?

Огородами прошел Трясун к Несгеркиной хате, притулился за амбаром. Тихо шел. Мужики приезжие за углом амбара как сидели, так даже и головы на повернули — не слыхали шагов.

Один из мужиков сказал тихо:

— Нестерка дома нет, зря я телегу сюда гнал.

— Телега-то твоя, а лошадь моя, и то я не жалуюсь. Дочка не хуже отца нас рассудит, — отвечал второй, — не смотри, что малолетка: мал золотник, да дорог. Вот пока я тут сидел, Гаврила прибегал, Кириллов брат, — знаешь, возле колодца их хата? Так вот Марися присоветовала, как им от здешнего писаря избавиться… Лучше бы сам Нестерко не придумал!