Пока чабан и Костикэ готовили чамур и плели плетни, мать Костикэ с родственниками и Мариуцей развела костры, начала варить в котлах похлебку, бобы, мамалыгу.

Возле пышнокудрой шелковицы постелили ковры. Поработал — садись, ешь, пей.

На клаку никто с пустыми руками не приходит. Кто с кругом брынзы, кто с меркой кукурузной муки для мамалыги. Ведь известно:, с миру по зернышку — бедному еда на год. Так и здесь: нужно быть другом до конца — если помогать, так уж помогать во всем.

Мариуца решила рано утром загадать свою судьбу: благоприятные приметы для новой хаты или нет? Ой, сколько есть на свете поверий и примет! Увидишь, например, на небе молодой месяц и сразу же хватайся за деньги, которые при тебе. Покажи их месяцу и скажи: «Каким меня встретил, таким и оставь». Тогда быть тебе богатым! Ну, а если у тебя с собой денег нет — худо будет, совсем обеднеешь! У Мариуцы никогда не было денег, их и дома-то редко видели. Так что месяц молодой ей всегда предвещал беду. Но какая беда страшна, если рядом Костикэ!

А вот в понедельник нельзя ничего выносить из дому — ни огня, ни хлеба, ни брынзы. Иначе дом обеднеет, пустым станет. И ничего нельзя пересчитывать хате — не то быть пропаже. А если кто войдет в хату и будет считать что-нибудь, ему нужно сказать: «Считай свои зубы!».

Понедельник, вторник, среда, пятница — плохие дни. Во вторник нельзя свататься, обручаться, устраивать помолвки и сговоры. Этот день недели посвящен богу проклятий Арею. Каким богам посвящены понедельник, среда и пятница — Мариуца не помнила, но раз старики считали эти дни несчастливыми, то она с ними не спорила. Было бы очень трудно жить на свете, если бы их не сменяли счастливые дни — четверг, суббота, воскресенье. Кто придумал все это — Мариуца не знала. Да и никто не знал — шли поверья от дедов да бабок, а те слышали от своих дедов и бабок, а те… Так никогда и не дойдешь до начала!

Мариуца проснулась рано-ранехонько и сразу же принялась считать дни: выходило, что сегодня четверг. Хорошо! И петух прокричал пять раз — совсем хорошо! Вот, правда, он шестой раз кукарекнул — ну, да неважно! Нужно спешить — помочь матери Костикэ приготовить еду для тех, кто придет на клаку первыми. Ведь Костикэ, наверное, уже работает!

Мариуца надела свое лучшее платье, заколола косу самым красивым гребнем. На шею надела ожерелье. Ведь она сегодня должна быть самой красивой из всех девушек села!

…Когда, уже ближе к полудню, каруца с полицейскими и запыленными арестантами появилась на околице, клака была в разгаре. Мелькали соломенные шляпы, островерхие шапки, яркие рубахи. С обеих сторон обмазывали чамуром плетни. Угловые столбы сложили из камня-песчаника. На траве сидели и лежали успевшие проголодаться строители.

— Милости просим, дорогие гости! — поклонился Костикэ, когда каруца подъехала к будущей хате. — Милости просим дорогих гостей!

— Поесть с дороги, конечно, не мешает, — милостиво согласился Цопа.

— И я что-то перекусить захотел, — сказал Бэрдыхан и потянулся к своему припасу.

— Эх, так не годится! — воскликнул Митикэ. — Раз мы на клаке, то вся еда в общий котел! Верно, мош Илие?

— Таков обычай, — подтвердил копач.

Митикэ и Фэникэ, не обращая внимания на истошные крики Бэрдыхана, принялись разгружать каруцу.

Бэрдыхан бросился было спасать свой припас, но кто-то ловко подставил ему ножку, и толстяк тяжело плюхнулся на землю.

Возница охотно помог братьям счистить каруцу и перетащить всю снедь к Мариуце.

Калачник Тимофтэ сразу же словно приклеился к котлам. Он начал распоряжаться, будто находился на своей кухне. Девушки, помогающие Мариуце, сразу, почувствовали в Тимофтэ знатока кухонных дел и охотно ему подчинились.

— Ой, что же я завтра есть буду! — стонал Бэрдыхан. — Я же помру с голодухи, люди добрые!

Митикэ и Фэникэ вытащили свои дудки и заиграли веселую величальную песнь в честь Мариуцы — будущей хозяйки хаты.

— Пусть сегодня веселятся люди, — подхватил кто-то из строителей задорный напев.

Когда полицейские изрядно выпили, Цопа воинственно ухватился за саблю и распорядился;

— А теперь — шагом а-арш!

— Ваше благородие, — сказал Митикэ. — Неудобно получается — поели, попили, а работать? Хозяин обидится — ведь клака, обычай…

— Так что ж, по-твоему, — осоловело смотря на Митикэ, произнес Цопа, — я должен мундир снять и в глину лезть? Я…

— Что вы, ваше благородие! Вы идите в дом старосты, в холодок, спать! — доверительно сказал Митикэ. — А арестантики пусть потрудятся. Мы за ними присмотрим.

— Молчать! — махнул рукой Цопа. — Я тебе, дударь, не доверяю. Вот мошу Илие доверяю. Он не обманет. Мош, а мош!

— Здесь я, — подошел к Цопе мош Илие.

— Карауль… Понял? Головой отвечаешь… И чтоб этот мой советчик. — Цопа кивнул на полицейского, — не заснул, поглядывай…

— Присмотрю, что же, — согласился мош Илие.

— А ты смотри за мошем, — наказал Цопа полицейскому. — Ясно?

Он шагнул, пошатнулся, осклабился:

— В голове — вьюга… Все гудит, кружится! Гей! Хочу барашка — толстенького… молоденького… кругленького. Начальник конвоя должен спать в хате, а не как свинья — под забором. Лист зеленый… Гей!..

И Цопа, держась обеими руками за рукоятку сабли, поплелся к дому старосты.

Второй полицейский остался лежать под шелковицей. Он равнодушно взирал на клаку. В ладони его приятно холодела винная чарка, и он время от времени прихлебывал из нее.

Фэникэ раздобыл у кого-то скрипку, играл и сам себе подпевал;

Костикэ, который обмазывал глиной верх стены, заслышав песню Фэникэ, обернулся, помахал рукой.

Рядом с Костикэ обмазывали стену чабан, длинноногий бондарь Штефан, вихрастый мужичок — бедолага, жертва сходства с братом.

Бэрдыхан лежал в тени каруцы и с ненавистью смотрел на вола, своего недавнего собутыльника. Из-за него начались все эти горести! Нужно же было натворить такое! Время от времени толстяк вздыхал особенно жалобно — это к печальным мыслям прибавлялось воспоминание о попавшем в руки мужиков припасе.

— Самый подходящий момент для побега, — тихо говорил Митикэ мошу Илие. — Конь. свежий есть, хватятся беглеца не сразу, где спрятаться — покажем.

А может, ему бежать и не нужно? — ответил мош Илие, озабоченно поглядывая на дорогу.

Как же так? Вы же сами говорили — плохо будет, если его узнают… Играй громче, Фэникэ!

— Ему надо до города добраться. А как быть, если охранка везде шныряет? И края малознакомые — его к нам из самих Татарбунаров занесло! Вот и придумал он такую штуку; попасть под арест. Сельские полицейские его, конечно, не признали — он себя за другого выдал. Вот и ведут его в город вместе с нами… В безопасности доставят.

— Ловко! — даже причмокнул от восхищения Митикэ. — Но в городе-то ему помочь нужно будет?

— Там он сам уйдет.

— А здесь задержались зачем?

— Должен сюда, в Слободзею, один человек приехать, весточку привезти. Тогда и прояснится, когда нас в городе ждут.

— Когда же он приедет?

— Может, сейчас. Может, вечером. А то и завтра.

— Завтра? Так нам и на завтра здесь оставаться?!

— Чего испугался? Или не нравится тут?

— Да ведь… еще на день! Как же быть…

— Нужно будет — придумаем. — Мош Илие с надеждой взглянул на дорогу. — Но без весточки уходить никак нельзя. Договорено было — в Слободзее ее ждать… Сегодня и завтра.

— Мош Илие, а кто он, — спросил Митикэ, замирая от любопытства. — Штефан? Тимофтэ? Бедолага?

— Много будешь знать — скоро состаришься, понял?

— Чего ж тут не понять! — вздохнул Митикэ. А в голове неотвязно крутилось; кто же из троих? Тут рядом находится знаменитый человек, которого уже столько дней не может поймать вся полиция, а неизвестно, кто он!