— И когда наступит такое время?

— Не знаю. — Синьор Ферреро положил мне ладонь на затылок, и это походило на благословение. — А пока мы с тобой найдем утешение в мысли, что Иисус, подобно нам, был человеком. Он не воскрес, играя со смертью в обманки. Если бы он сознавал, что способен на это, то какую бы ценность имела его смерть? Нет, природа Иисуса была исключительно и божественно человеческой. И это хорошая новость. К чему людям брать пример с богов? В тебе такая же сила, как в Иисусе. Что бы ни случилось, помни об этом.

— Но, маэстро, Иисус — единственный в своем роде.

— Вот именно. Он единственный такой из нашего рода. Он сказал: «Раз я это сделал, вы тоже можете это сделать и даже больше». В этом смысле мы все адепты.

— Как Н'бали?

— Как все учителя в сандалиях, — загадочно улыбнулся он.

Вдовы перебирали четки, синьор Ферреро склонил голову, а я размышлял над его словами. И вдруг понял: Бернардо нас нашел, а «черные плащи» не сумели.

— Маэстро, — прошептал я, — а ведь Бернардо всех перехитрил.

Несмотря на обстоятельства, а может быть, благодаря им, проделка Бернардо показалась нам самой потешной комедией. Издерганные, мы дали волю чувствам и громко расхохотались. Выхаркивали смех и давились горькими, безрадостными спазмами. Я повалился на деревянную скамью и содрогался от хохота, хотя все последние часы ходил буквально по лезвию ножа. Старший повар запрокинул голову и басовито рокотал, запоздало освобождаясь от напряжения. Мы кашляли, задыхались, хватали ртом воздух, утирали слезы, держались за животы и до колик в боку не могли успокоиться. Наконец, слава Богу, веселье утихло.

Мы сидели, очищенные, и молчали. Старший повар снова склонил голову. Оскорбленные в лучших чувствах вдовы, шаркая ногами, разошлись. Я не сомневался, что вечером вся улица узнает, как двое неизвестных безбожно гоготали в храме.

— Вы рассказывали жене о хранителях? — спросил я.

Синьор Ферреро кивнул.

— Я надеялся, что ей не придется об этом узнать, но когда дож начал свою кампанию, признался во всем.

— Она приедет к вам в Испанию?

— Надеюсь, наступит день, когда это станет возможным. Но до того момента очень многое предстоит сделать.

— А вашей жене, когда она появится в Аосте, не начнут задавать лишние вопросы?

— Она ответит, что овдовела. Роза скорее отдаст жизнь, чем предаст меня. Как и я — скорее умру, чем предам хранителей.

— Вы боитесь смерти?

Теперь старший повар казался спокойнее, чем все последние недели.

— Существовать ради самого процесса — в этом не больше смысла, чем в тикающих часах. Умереть — ерунда. Жить честно во имя определенной цели — вот это важно.

Мы нашли Доминго у прилавка с рыбой, и старший повар отдал ему полный дукатов кошелек. Мой друг, когда приходил встречаться с нами к дому торговца рыбой, видел Джузеппе и «черные плащи», осматривавшие его кладовую, и теперь нервничал больше обычного. Засунул руки под мышки, потупился, пробормотал, что все устроит, и отвернулся.

Старший повар тронул его за плечо.

— Нам надо где-то переждать до вечера.

Доминго пожевал верхнюю губу, и я почувствовал, как ему не терпится от нас избавиться. Я стал прикидывать, сколько его верности мне досталось в обмен на хлеб, лук-порей и сладкий укроп. Хорошо ли я знал молчаливого, одинокого, мрачноватого Доминго? Всегда считал, что предел его мечтаний стать торговцем рыбой. А что, если он стремится к большему? И в это время старший повар неожиданно произнес:

— Доминго, когда мы уедем, ты будешь жить долго и мирно, продавая рыбу. В интересах всех, чтобы сегодня вечером мы сели на корабль.

Не знаю, следовало ли это говорить, но я обрадовался, что мой наставник взял на себя инициативу и мне не пришлось произносить этих слов. От себя я добавил:

— Доминго, в трудное время ты был мне хорошим другом. Спасибо.

Мой товарищ кивнул.

— Неподалеку от суденышек краболовов есть матросский бар «Вино Венеции». Это биржа контрабандистов, и там имеется подвал. Скажите владельцу, что вам необходимо отсидеться до вечера. — Он посмотрел на старшего повара. — У вас есть еще деньги?

Тот звякнул содержимым кармана. Доминго кивнул.

— Владелец бара взимает часть со всего, что попадает к нему или выходит из его заведения. Особенно это касается людей. Он помогает перевозить рабов и прячет преступников. Дайте ему четыре дуката. Я приду ближе к ночи.

— Спасибо, Доминго. — Синьор Ферреро собрался уходить.

Бернардо начал извиваться у меня под мышкой. Он не получил обычную еду во дворце, и запах свежей рыбы стал для него слишком серьезным испытанием. Он вырвался из моих рук, вцепился в жирную скумбрию и скрылся с ней в толпе. Торговец рыбой взревел и погнался за ним с разделочным ножом. Я хотел было броситься наперерез, но старший повар взял меня за руку.

— Уходите быстрее отсюда, — бросил Доминго.

Пока мы шли к лодкам краболовов, я оглядывался, нет ли поблизости кота, но Бернардо исчез со своей добычей. Вот так: значит, и кот, и Франческа потеряны навсегда.

Матросский бар «Вино Венеции» благоухал рыбой и разлитым вином. Запах был бы сильнее, но обе двери — и переднюю, и заднюю — некогда сорвали с петель и так и не водрузили на место. Соленый морской бриз продувал заведение насквозь и освежал воздух. Сорванные с нетель двери служили столешницами, и вокруг них как придется стояли треногие табуреты.

Бар и его владелец идеально подходили друг другу: оба были грубыми и неопрятными. Когда мы вошли, владелец поднял на нас глаза, но не перестал протирать передником в винных пятнах сальный стакан. Эти глаза как-то не вязались с его мясистым туповатым лицом — взгляд из-под черных бровей разил словно отточенная сталь. Не оставалось сомнений: этот человек выхватит кинжал так, что никто не успеет заметить.

Старший повар тихо с ним заговорил. Владелец бара отставил грязный стакан, посмотрел на положенные на стойку четыре дуката и одним движением смахнул их в карман. Затем, не говоря ни слова, лениво пригласил следовать за ним.

В клетушке за стойкой он, кряхтя, принялся разбирать ящики из-под винных бутылок — один, другой, третий. А когда отпихнул последний, обнаружился люк в полу. Обливаясь потом, владелец бара встал на колени — этому явно мешал его огромный живот — и потянул за веревочную ручку. Я увидел верхнюю часть лестницы, нижняя скрывалась в темноте. Хозяин зажег масляную лампу и подкрутил фитиль, экономя масло. С лампой в руке стал спускаться вниз, и мы двинулись следом.

Он привел нас в пахнущий плесенью подвал, где стояли ящики с грубо соскобленными печатями винодельни. Помещение проветривалось только через маленькое окно на уровне мостовой. За стеной падали редкие капли воды, ноги на земляном полу вязли в илистой грязи. Мы оказались ниже уровня моря. У меня по спине побежали мурашки, душу сковал страх, стало трудно дышать.

— Успокойся, Лучано, — проговорил старший повар. — Здесь и сейчас ты в безопасности.

— Спасибо, маэстро. — Я вспомнил тоннель и сосредоточился на дыхании: вдох-выдох. Страх отступил.

Синьор Ферреро взял лампу из рук хозяина бара и сделал огонь сильнее. Тот оттянул себе веко, давая понять: раз все мы воры, значит, можем друг другу доверять. Неуклюже забрался по лестнице, поднял ее за собой и закрыл люк. Я услышал, как он ставит на место ящики.

— Отличное сухое местечко, — заметил старший повар. — Отдохнем, пока есть возможность.

Я сел на ящик и сосредоточился на вдохах и выдохах — медленнее, ровнее. Если в голову лезли мысли об окне, лестнице или я начинал бояться, что Доминго не придет, то снова концентрировал внимание на дыхании. Закрывал глаза и совмещал дыхание с падением капель за стенами: вдох-выдох, мерно, как маятник. Но тут услышал шорох бумаги.

В призрачном свете лампы синьор Ферреро едва был виден, но я все же различал очертания его фигуры, склонившейся с пером над книгой. Я вспомнил, что это перо и чернильный камень он взял из дома, и подумал, как, должно быть, надрывается его сердце от того, что ему приходится писать дочерям. Вправе ли он их обнадеживать и обещать счастливое будущее или должен попрощаться навсегда?