— Ничего.

— Ладно. Это не важно.

— Маэстро, вы выбрали меня, хотя знаете, что я вор?

— Ты исправишься, если захочешь, а я думаю, что захочешь.

Старший повар верил в меня больше, чем я сам. Я действительно хотел стать лучше, чтобы занять пост овощного повара и жениться на Франческе. Но подойду ли я для того, что он предложил?

— Не знаю, — пробормотал я.

— Ты колеблешься. Это хорошо. Значит, принял мои слова серьезно. Я тоже колебался, поскольку хотел себе более легкого пути. И еще боялся, что во мне осталось от отца больше, чем я в себе преодолел. Отцы и сыновья — непростая история.

— Я даже не знаю, кем был мой отец. Может быть, преступником.

— Это не имеет значения. Рост не цель, а процесс. Надо развивать в себе самое лучшее. И когда мы преуспеем в этом, выиграет все человечество. Понял?

Это прозвучало возвышенно и в то же время просто, и я ответил:

— Понял.

Обратно мы шли молча, и я пытался представить себе Франческу в том сложном будущем, которое нарисовал передо мной старший повар. Я все еще мучительно думал об этом, когда мы подошли к подвалу и он распахнул дверь. Истертые деревянные ступени исчезали в чернильной темноте — я словно заглянул в бездонный колодец. Из глубины поднимался затхлый прохладный воздух. Старший повар шагнул вниз.

— Вот теперь ты увидишь кое-что интересное.

— Я верю вам, — ответил я. — Мне не обязательно это видеть. Давайте вернемся на кухню.

Синьор Ферреро обернулся и недоуменно посмотрел на меня; я заметил, что его ноги уже поглотила темнота.

— В чем дело?

— Не люблю подвалов.

— Глупости! Там, внизу, нет ничего, кроме съестного. Так что давай соберись. — Он протянул мне руку, и я, доверяя ему и боясь показаться трусом, шагнул в темноту подвала. С каждой ступенью дышать становилось труднее, вспотели ладони.

В подвале тянуло плесенью и чем-то незнакомым, и я почти ничего не видел среди темных мешков, бочек и ящиков, стоящих у грубо вытесанных стен. Под потолком висели колбаса и связки лука и чеснока. Мы раздвигали их, пригнувшись, шли дальше, и старший повар показывал мне свои сокровища.

— Кофейные зерна, кукуруза, сахарный тростник, шафран, сушеные грибы…

— Грибы также называются «аманита»? — спросил я.

В глубине похожего на пещеру подвала лицо моего благодетеля казалось пятном — контрастным соединением света и тени, — но я все же различил, как поползла вверх его бровь.

— Ты, наверное, слышал, что аманиты ядовиты? Нет, здесь нет аманит. — Он продолжил перечислять: — Арахис, какао… Ах, это какао! Вот мы и приближаемся к настоящему волшебству. Какао придает соусам необыкновенную насыщенность, а в соединении с сахаром пьянит не хуже вина. — Синьор Ферреро похлопал ладонью мешок, погладил, словно избалованного зверька, и, оттолкнув колбасу, показал куда-то дальше. — А вот в том мешке амарант. Редкое растение, его трудно достать, но усилия того стоят. Он придает хлебу пряный аромат.

Все думают, будто амарант больше не произрастает, а старший повар нашел его. Прежде чем я успел задать вопрос, где он покупает амарант, мою грудь немилосердно сдавило и мысли спутались. По коже поползли мурашки, захотелось бежать.

— Ненавижу маленькие темные места, — сказал я. Дыхание участилось, стало поверхностным. Я силился вобрать в легкие воздух. — Давайте уйдем.

— Это только клаустрофобия и, возможно, боязнь темноты. — Старший повар, казалось, не проявлял никакого волнения. — В основе этого состояния — страх смерти, вызванный боязнью незнакомого. Распространенное, но неразумное опасение, будто катастрофа неизбежна только потому, что ее приближение незаметно. Не тревожься, ты не умрешь.

— Смерти? — Невидимый груз навалился на грудь, я чувствовал себя словно в тисках.

— Большинство людей боятся смерти, — кивнул синьор Ферреро. — Поэтому им так нравятся блюда, создающие впечатление, будто они ее обманывают: помидоры, которые у нас называют любовными яблоками, «пальцы мертвеца», что-то черное.

— Мне надо выбраться отсюда, маэстро! — В голове стало пусто, я вспотел и дрожал. — Мне кажется, я умираю.

— У тебя просто паника от темноты и закрытого пространства. Нет ничего постыдного в боязни темноты, многие этим страдают. Учитель Платон говорил, что надо остерегаться только тех, кто боится света.

— Что? — Сердце пустилось пугающим галопом, из глаз потекли слезы, зрение затуманилось. Голос старшего повара доносился будто издалека.

— Лучано, послушай: здесь нет никакой опасности. Сделай глубокий вдох.

— Не могу.

— Вдохни один раз, и мы уйдем.

— Не могу.

— Посмотри на меня! — Он сжал мне лицо ладонями и пристально взглянул в глаза. Хотя мое сердце продолжало бешено колотиться, я сумел втянуть воздух. Синьор Ферреро обнял меня за плечи, и мы благополучно выбрались из подвала. Я сел на землю и не вставал, пока сердце не успокоилось. Затем вытер пот со лба и спросил:

— Как вы догадались, что мне это удастся?

— Я хотел, чтобы ты попытался. Оставаться спокойным перед лицом страха — очень важное умение, и оно тебе потребуется в жизни. Углубляясь в себя, мы обнаруживаем неожиданную силу. Тебе надо этому учиться. Так ты будешь расти.

— Да, маэстро.

— Тогда скажи мне, что ты узнал нового.

— Что во мне есть неизведанная сила.

— Отлично.

Второй раз в жизни я ощутил потребность помолиться. Поднял голову, поскольку все так поступали, и попросил: «Пожалуйста, позволь мне вырасти».

Как-то утром в дверь для слуг плавно вплыл мажордом в бирюзовой мантии, из-под которой выглядывали затянутые в шелк щиколотки, и, поджав губы, направился к столу старшего повара. Блистательный, пахнущий сиренью мужчина поспешно передал приказ и при этом, страдая от жары на кухне, непрестанно обмахивался веером и прикладывал к шее кружевной платок.

— Дожа пригласили в Рим. Вы должны его сопровождать и, кроме того, приготовить для его святейшества соус, дающий забвение.

— Большая честь для меня. — Синьор Ферреро отвесил изысканный поклон — на мой взгляд, даже слишком изысканный. — Мне потребуется для помощи ученик.

Мажордом махнул вялой рукой и пропел:

— Поступайте, как вам угодно. — И, изящно повернувшись на каблуках своих расшитых бисером туфель, горделиво, мелкими шажками, пошел к двери для слуг.

— Маэстро! — Я замер с мокрым полотенцем в руках, с которого капало мне на ноги. — Вы хотите взять меня в Рим?

Старший повар подозвал меня к себе.

— Можешь не сомневаться, у папы имеются иные, кроме соуса, причины, чтобы пригласить к своему столу дожа. — Он постучал себе пальцем по носу.

— Но, маэстро, готовить для папы — все равно честь.

Синьор Ферреро улыбнулся.

— Пора начинать твое образование, Лучано. Тебе нужно познакомиться с Римом.

Весь тот день я присматривался, не осталось ли на тарелках еды. Все тщательно собирал, не пропустил ни одной кости, на которой сохранилось хоть немного мяса. Набрал целую гору хлебных крошек и не забыл ни одном корки сыра. Все вместе это казалось кучей мусора, и я добавил туда несколько реп и морковок — недорогих и имевшихся у нас в изобилии. Я не знал, сколько времени мы пробудем в Риме, и хотел собрать для Марко и Доминго побольше еды.

А когда выносил свертки на улицу, столкнулся с Марко. Его глаза вспыхнули при виде висевшего у меня на плече набитого едой мешка.

— Что там? — Он схватил куль, заглянул внутрь, и лицо его потухло. — Одни кости.

— Еще несколько реп и сыр. Отдай немного Доминго и скажи, что я говорю ему «чао».

— Ну и пир! Если ты намерен просить прощения за то, что тебя поймали и ты ничего не сумел взять из того шкафа, то не стоит трудиться. Не могу взять в толк, как это ты оплошал — всегда ведь был хорошим вором. А если действительно хочешь извиниться, то попробуй еще раз.

— Я ни за что не извиняюсь и не намерен снова пробовать. Я еду в Рим и не знаю на сколько. — Я указал на сверток. — Но этого вам должно хватить.