Отпустил лицо Франчески, словно оторвал часть от себя, уронил руки и пошел прочь.

— Лучано!

Девушка заплакала как ребенок, и от этого звука огнем опалило мое лицо там, где она его касалась. Я шел по монастырю не таясь. Перелез через стену, повернул на север, затем на юг — мне было все равно, куда идти. На меня нашло угрюмое затмение, и я двигался словно лунатик, не воспринимая окружающее, и только на середине моста реальность прорвалась в мое сознание. Звук моих рыданий эхом прокатился в ночи. Я раньше не представлял, что можно испытывать такую боль — любые физические страдания по сравнению с этим показались бы мне милостью. Картина, должно быть, неприглядная: здоровенный парень скорчился в темноте и сотрясается от плача. Когда кончились слезы, я еще оставался на месте, опустошенный и обессиленный. Одинокий. Затем поднялся, машинально вытер глаза и побрел на улицу торговцев рыбой, размышляя, кем я буду без Франчески.

Когда я влез в окно, занимающаяся заря уже разбавила черноту ночи. Доминго еще спал, но синьор Ферреро сидел настороже в обнимку с книгой.

— Ходил к ней? — спросил он.

— Да, — кивнул я.

— Она тебя отвергла?

— Не совсем. Захотела, чтобы я продал книгу, а я отказался.

— Браво, Лучано! — Он встал, крепко меня обнял и прижал к себе. — Ты обрел мужество, и, по-моему, это грандиозно. А боль пройдет.

Я хотел спросить когда, сколько мне еще с этим жить, но старший повар снова сел в угол и закрыл глаза, оставив меня наедине с собой. Я привалился к стене и беззвучно плакал, пока не пошевелился Доминго. И тогда, притворившись, что просто заспался, принялся тереть рукавом лицо.

Доминго внимательно на меня посмотрел.

— Лучано, ты в порядке?

Я не ответил, опасаясь, что голос меня выдаст, и изобразил зевоту.

— Я иду на работу, — сказал мой товарищ. — Корабль отплывает завтра на рассвете, но деньги нужны как можно быстрее. Десять дукатов за каждого из вас и еще пять капитану, чтобы позволил подняться на борт ночью.

— Я достану эти деньги, — сказал старший повар. — Встретимся здесь же ближе к обеду.

Доминго молча полез в окно; он так спешил оказаться подальше от нас и от книги, что ударился головой о раму, но даже не задержался потрогать ссадину. Я слышал, как он спрыгнул по другую сторону стены и побежал прочь.

Мы выбрали кружной путь к месту встречи старшего повара с женой. К тому времени мы оба выглядели как самые опустившиеся бродяги — грязные, неприятно пахнущие, в синяках, исхудавшие. Синьор Ферреро носил книгу под рубашкой, как многие нищие свои убогие пожитки. Шел, опустив голову и прижав к животу руку, словно испытывал боль. Я тащился сзади на расстоянии, чтобы никто не догадался, что мы вместе. И хотя нас нельзя было отличить от бродяг, завидев «черные плащи» или стражников дожа, мы всегда сворачивали в сторону. Выбирали пустые переулки и покинутые жителями улицы и на каждом перекрестке, прежде чем двигаться дальше, заглядывали за угол.

Мы кружили по беднейшему району города, Каннарджо, где на брошенных причалах конопатчики чинили бесхозные лодки. Сломанные балконные ограждения нависали над медленно текущей водой канала, и на них гнили овощи и мокрая солома из ненужных матрасов. Все говорило об упадке и запустении, и те, кто здесь еще остался, стремились к одному — выжить, и не обращали на нас внимания.

На извилистой Калле дель Капителло мы оказались меж двух теснящих узкую мостовую высоких, пугающих стен. Это место прозвали улицей убийц. И люди пытались обойти его стороной, опасаясь разгневанных духов невинных жертв. Где бы здесь ни оказался убийца, его встречала статуя Девы Марии в нише стены. И нам тоже каждые несколько шагов улыбалась с высоты покрытая сажей скульптура святой.

С Калле дель Капителло мы вышли к фасаду явно знавшего лучшие времена небольшого обветшалого дворца. Прошли по дорожке в его тени, и я заглянул сквозь кованую решетку ворот. За ними находился ухоженный сад, грустный и уединенный, с олеандрами и яркими в утреннем свете розами. Есть нечто обнадеживающее в венецианских садах, этих оазисах отважного цветения, пока все остальное медленно уничтожают соленая вода и время. Я вижу в этом знак, что где-то в опасной путанице событий мы все-таки сможем обрести спасение.

В доме сестры синьоры Ферреро старший повар попросил меня подождать на заднем дворе, а сам прошел внутрь.

— Роза уже, наверное, сходит с ума, — сказал он.

Через открытое окно на первом этаже я видел супругов и даже слышал обрывки их разговора. Ветерок с моря развевал белые занавески, и когда полотнища раздувало в стороны, мне словно отдельными мазками открывалась трогательная сцена. Я не отворачивался — смотрел на грустную картину.

Первым заговорил старший повар. Я заметил на его лице виноватое выражение — судя по жестам, он был смущен и подавлен. Зато синьора Ферреро, сначала напуганная и сбитая с толку, вскоре пришла в себя, и ее лицо потемнело от гнева. Старший повар кивал и, не перебивая, позволил ей выговориться. И вдруг ее злость угасла, суровый взгляд смягчился, вскинутые вверх руки на полуслове упали. Она обвила ими шею мужа и оказалась в его объятиях. Они вместе заплакали, и их несдерживаемые рыдания долетали до меня и глубоко трогали.

Первой успокоилась синьора Ферреро, вытерла глаза платком и с тихой покорностью потрепала мужа по щеке. Они говорили, ласкали друг друга и находили утешение в знакомых прикосновениях. Это продолжалось довольно долго.

Но вот синьора Ферреро отстранилась от мужа, и они занялись приготовлениями к отъезду. Книгу старший повар опустил в мешок из-под муки. Но я удивился, когда он так же упаковал перо и камень для растирания чернил. Затем вспомнил: в этот час, чтобы все выглядело как обычно, дочерей отправили в школу, и он напишет им письма, пока мы будем ждать сигнала подняться на борт корабля. Я не знал, суждено ли им встретиться в Испании. А до тех пор он станет посылать дочерям весточки с отцовским утешением.

Жена помогла синьору Ферреро переодеться в чистую рубашку и соскребла с его колен засохшую грязь. В другой мешок положила батон хлеба и клин сыра, в карман панталон сунула пухлый кошелек.

К задней двери они подошли вместе, держась за руки, как юные влюбленные. У старшего повара было такое лицо, словно он хотел что-то сказать, но язык его не слушался. Синьора Ферреро выпрямилась и заговорила ровным голосом:

— Мы были счастливы.

— Да, дорогая.

— Но теперь от нас требуется больше, чем наслаждаться счастьем.

Он погладил ее по щеке.

— Мы должны проявлять мужество.

— Иди, — отвернулась синьора Ферреро. — Я соберу девочек, и мы сегодня же уедем в Аосту.

Старший повар собирался что-то ответить, но в это время раздался громкий стук в дверь.

— Маэстро, — потянул я егоза рукав. — «Черные плащи».

Он словно стал ниже ростом и горестно посмотрел на жену.

— Дорогая…

— Уходите! — нетерпеливо махнула она рукой. — Сестра не станет спешить, но и вы не мешкайте.

Но старший повар не двинулся с места, пока синьора Ферреро не закрыла перед нами дверь.

Стоило нам выйти на улицу торговцев рыбой, и мы остановились как вкопанные. «Черные плащи» окружили дом хозяина лавки, у которого работал Доминго. Мы попятились, вжавшись в ближайшую стену, и смотрели, как солдаты дергают входную дверь, заглядывают в окна, а затем огибают лавку, собираясь проверить кладовую моего товарища.

Джузеппе тоже был там и держал в высоко поднятой руке вопящего Бернардо. Он встряхнул кота за шкирку, но тот извернулся и прицелился выпущенными когтями в глаза старого пьяницы. Джузеппе показал его солдатам и заскулил.

— Что я вам говорил? Сказал, что они сюда придут, и они приходили. Это кот нашего вора. Он непременно вернется за ним.

— Бруно, — приказал капитан, — оставайся здесь и гляди в оба.