Он был прав. Раньше нас ничто не останавливало. Может, я просто раскис? Да, я обещал старшему повару, что никогда его не предам, но любовное зелье никак не связано с тайными Евангелиями. И я почти не удивился собственным словам:

— Думаю, что смогу держать глаза открытыми.

— Так-то лучше, братишка. — Я прикрыл ладонью карман с деньгами, но он только рассмеялся. — Не беспокойся. С какой стати мне отнимать несколько медяшек у младшего брата, который может достать формулу изготовления золота? Иди исполняй поручение, как примерный раб. Чао, Лучано! — Марко махнул рукой и пошел прочь.

А я поплелся к выходу из тупика и, кусая нижнюю губу, пытался осмыслить происшедшее. Когда я оказался в ряду переписчиков, он уже затерялся в густом дыму.

Я потратил с ним слишком много времени и не мог себе позволить искать Франческу. Солнце стояло уже высоко, и я убедил себя, что моя возлюбленная, привыкшая делать покупки рано утром, давно вернулась в монастырь. Я представил, как она плетет кружева и ее тонкие пальцы ловко управляются с питью и иголками — счастливыми иголками. И, пробормотав длинное проклятие, повернул к прилавкам с фруктами и сыром.

Я выбирал груши очень тщательно — каждую осматривал, нюхал, слегка ощупывай. Брал только самые сочные и забраковал одну из-за маленького пятнышка, которое продавец пытался закрыть рукой. Похвалив себя за острый глаз, я решил, что мой выбор произведет на старшего повара впечатление. И это очень важно, поскольку я не раб и он после этого меня повысит.

Я торговался с продавцом сыра, а потом наблюдал, как тот отрезает большой кусок горгонзолы. Когда он взвешивал его, я стоял рядом с весами, не оставляя ему шансов обмануть. С сердитым видом он завернул сыр и опустил в мою корзину. Сыр был спелым, груши — великолепными, и несколько монет еще звенели в моем кармане.

Я должен был радоваться, но вместо этого понуро шел, обдумывая коварные слова Марко. Раб? Вот еще! Что он может знать? Я получу повышение, а если к тому же что-то узнаю об алхимии — прекрасно. Поделюсь с ним. Никаких проблем, если только не придется предать моего благодетеля. Не составит труда держать Марко подальше от синьора Ферреро — он не приближался к кухне, поскольку завидовал моей работе и не желал видеть меня там. Марко ждал, чтобы я сам к нему приходил. От него не будет никакого беспокойства. Но что это? Он там?

Марко стоял во дворе рядом с дверью на кухню — ошибиться было невозможно — и поджидал меня.

— Похоже на праздник. — Он загородил мне дорогу, потер свой впалый живот, и я услышал, с каким урчанием тот переваривал единственную морковку. — Или ты так питаешься каждый день?

— Прекрати. Вот возьми грушу.

— Всего одну? Ты же ешь по три каждый день.

— Хорошо. Возьми две.

Марко выбрал две самые лучшие с верха корзины.

— Ты не должен здесь находиться, — сказал я.

— Почему? Ты мой должник. Деньги остались?

У Марко был взгляд как у всех уличных мальчишек — смесь страха и поднимающегося откуда-то из глубины вызова. Я вспомнил чувство, сопровождавшее этот взгляд, и произнес:

— В моем кармане осталось несколько монет. Возьми и уходи. — Я почувствовал, как он достает деньги, и понял, что старший повар придет в ярость. Решит, что я абсолютно глуп, раз заплатил столько, сколько с меня запросили.

Марко зажал монеты в грязном кулаке.

— Я знал, Лучано, что на тебя можно положиться. Не такой уж ты размазня. Вместе мы добудем эту книгу.

— Марко…

— Я приду завтра.

Я решил пробраться на кухню, как воришка, с заднего входа, хотя хотел не украсть, а, наоборот, избавиться от своей добычи. Быстро и без шума я сложил груши и сыр на боковом столике, надеясь, что успею отправиться за дровами до того, как мой благодетель заметит мое возвращение. Позже, когда он пересчитает фрукты, я бы состроил невинный вид, который мне так хорошо удается, и сказал, что оставил на столе две дюжины груш и несколько монет и совершенно не понимаю, куда они подевались. Может, даже смог бы набраться наглости и кивнуть на Джузеппе. Но стоило мне направиться к порогу, как я наткнулся на синьора Ферреро.

Он скептически наклонил голову и, указывая на груши, стал считать:

— Uno, Due, Tre, Quatro, Cinque…[34] — И, досчитав до двадцати двух, повернулся ко мне: — Разве я не велел тебе купить две дюжины? Знаю, ты не умеешь читать, но я сам научил тебя считать.

— Остальные были нехорошие, маэстро. Помятые, некрасивые.

— На Риальто горы фруктов с разных концов света, а ты сумел найти всего двадцать две груши?

— Да, маэстро.

— М-м-м… Где мои деньги?

— Ничего не осталось.

— Понятно. Груши внезапно подорожали.

— Намного, — кивнул я.

Очень долго, мне показалось — целую вечность, старший повар с философским видом рассматривал меня, затем сказал:

— Лучано, у тебя там остались голодные друзья, так?

— Нет, то есть… — Меня прошиб пот. Я не мог ему лгать. Придется терпеть наказание. — Да, маэстро. У меня есть голодные друзья. Я отдал две груши и все оставшиеся деньги.

— Но они были не твоими, и ты не смел ими распоряжаться.

— Знаю. Я все компенсирую — завтра же украду две груши вместо тех, которые отдал.

— Ни в коем случае.

— Я не мог отказать. Видели бы вы его лицо. Вы когда-нибудь голодали?

— Да, голодал — правда, недолго, но помню. Ладно, будем считать, что груши подорожали и мы взяли последние. — Он потрепал меня по волосам, провел ладонью по родимому пятну. — У тебя доброе сердце, Лучано, и ты сказал правду. Это стоит дороже груш. А теперь иди за дровами.

— Что?

— Ты оглох?

— И это все? Мне ничего не будет?

— А чего ты хочешь? Орден за свою доброту? Приступай к работе.

Ошарашенный, я пошел прочь. Готовность синьора Ферреро прощать была недоступна моему недоверчивому уму уличного сопляка. В нашем мире таких людей, какой, называли дураками, но я знал, что он вовсе не глуп. Просто не мог оценить широту его души.

Зато своего друга Марко легко понимал. Он пришел бы в ярость, заподозрив обман. И его нисколько бы не тронуло, что я поступаю так из милосердия. С какой стати? Если кто и нуждается в милосердии, так именно он.

Я больше походил на Марко, чем на старшего повара, поэтому едкие слова моего товарища делали свое дело, пока я накладывал в корзину дрова и бормотал себе под нос: «Я не раб». Но тогда почему до сих пор чищу картошку и выношу мусор? К тому времени я уже три месяца работал на синьора Ферреро — обычный испытательный срок для ученика. Знал свои обязанности и хорошо их выполнял. Так отчего мой благодетель не заикается о повышении? И насчет таинственности Марко тоже был прав. Что он хранил в своем маленьком шкафчике, который постоянно держал запертым и скрывал за медными сковородами?

Уверения Марко, что меня не всегда оставят в рабском положении, разъедали душу, и с каждой новой порцией дров надежда на будущее таяла. Я разносил наколотые поленья к печам и аккуратно укладывал. Наконец механические движения успокоили мысли и я заметил на кухне какой-то необычный фон — бормотание, заполнявшее паузы между привычными звуками дневных трудов. Люди явно о чем-то шептались — я почуял отчетливый шорох расползавшихся слухов. Поэтому взял метлу и, заняв выгодную позицию, стал мести несуществующую пыль у ног Энрико, который делал вид, будто помогает Пеллегрино помешивать сладкую пшеничную кашу — густую, на миндальном молоке, с яичными желтками и шафраном. Ее подадут с кусочками оленины, замаринованной в пряном бургундском. Рядом стояла седая Тереза и слушала, притворяясь, будто чистит серебро. Энрико шептал:

— Не только посадили в тюрьму. Убили!

— Ты уверен?

— Еще бы. В том мешке корчился вовсе не кот.

— Сам видел?

— Эдуардо видел. Они вывезли из ворот большой мешок и поплыли с ним в море. — Энрико изогнул бровь. — А когда вернулись, никакого мешка с ними не было.