Старший повар возвел глаза к нарисованным на церковном своде небесам.

— Боже! — Посмотрел на меня и продолжил: — После всего того, что я тебе рассказал, ты еще думаешь об этом! Это какая-то одержимость.

— Нет, маэстро! — Твердость в моем голосе удивила даже меня самого. — Это не одержимость. Это любовь. У вас есть ваши тайные бумаги, жена, дочери, положение в обществе. У меня только кот и мечта. Это несправедливо.

— Он захотел справедливости! Кто тебе сказал, что жизнь справедлива?

Я чуть не расплакался.

— Нет ничего дурного в том, чего я хочу.

— Знаю, — вздохнул синьор Ферреро. — Но не существует никакого зелья, которое бы принесло тебе то, что ты желаешь.

— А мне кажется, любовный напиток есть.

Старший повар провел пальцами по волосам.

— Ты, наверное, слышал разговоры об афродизиаке и решил, будто это любовный напиток. Да, афродизиак существует, но не заставит Франческу тебя полюбить.

Мне показалось, что он хочет запутать меня словами.

— Называйте как угодно.

Последние верующие покинули церковь, и мы остались одни под высокими сводами. Старший повар несколько мгновений смотрел на меня, затем сказал:

— Я понимаю твою одержимость. Слишком хорошо понимаю. Ты действительно не способен выбросить ее из головы?

— Нет, маэстро.

— Так. Но, Лучано, нет такого напитка, который заставил бы ее полюбить тебя.

— Тем более не будет никакого вреда, если вы мне его дадите.

— Ты будешь разочарован, не сомневаюсь. Впрочем, это произойдет, как бы я ни поступил.

— Пожалуйста, маэстро.

— Что ж, видимо, самый верный способ тебя убедить — дать возможность во всем разобраться самому. Мое сердце радостно забилось.

— Так вы мне его дадите?

— Только при условии, что ты запомнишь: никакое зелье никого не заставит тебя полюбить.

— Спасибо, маэстро. Спасибо!

— Хорошо. Завтра ночью.

На следующую ночь, не разбудив спящего Бернардо, я соскользнул с матраса и на цыпочках спустился в кухню. Старший повар спал за своим столом, и я тронул его за плечо.

— Пора, маэстро.

Он зевнул, потянулся, сонно снял ключ с цепочки на шее и, шаркая подошвами, пошел за напитком моей мечты. Я ожидал, что он будет тщательно смешивать многочисленные тайные ингредиенты, и был слегка разочарован, увидев маленький флакон с темной жидкостью и сморщенный коричневый кружочек не больше ногтя. Я решил, что это гриб.

Синьор Ферреро поставил то и другое на разделочный стол и постучал пальцем по бутылочке.

— Кофе из Аравии. Турки называют кофейные ягоды плодом страсти. — Он почесал затылок и снова зевнул. — Но я считаю, что дело не в кофе. — Он поднял флакон, и мы вгляделись в его темную глубину. — Зерна поджаривают, растирают в ступе, заливают кипящей водой и настаивают. Я сварил его дома. — Он откупорил бутылочку, и в нос мне ударил аромат с привкусом дыма и жженых каштанов. Я вспомнил его, поскольку именно он и был тогда в его спальне. Наконец-то!

Синьор Ферреро наполнил чашку густым черным кофе и бросил в нее сморщенную пуговку.

— Пусть размягчается, пока мы готовим сироп. Кофе горчит, а эта добавка еще усугубляет горечь.

— Это сушеный гриб? Аманита?

— Прекрати! Это мескал[41] из Нового Света — растение, которое называют священным кактусом. Его воздействие сходно с тем, что оказывает на человека вино, но от слишком большой дозы можно заболеть. Поэтому пользоваться им надо очень расчетливо.

Старший повар смешал в кастрюльке воду и тростниковый сахар и грел, пока не получился сироп, который затем он влил в кофе. Вилкой раздавил размякший мескал, встряхнул смесь, перелил во флягу и заткнул пробкой. Флягу же протянул мне со словами:

— Перед тем как выпить, встряхни и, пожалуйста, сделай только один небольшой глоток.

Я не мог поверить.

— И все?

— А чего ты ожидал? Суфле?

Я поднял флягу и посмотрел на свет. Частицы расплющенного кактуса еще не осели и плавали в кофе словно волшебная пыль.

— Не хочу, чтобы ты подумал, будто я тебя обманываю, — продолжал синьор Ферреро. — Объяснюсь. Я знаю, ты считаешь, что этот напиток возбудит любовь. Ничего подобного не случится.

— Но это же любовное зелье.

— Нет. Всего лишь смесь наркотических снадобий. Ты испытаешь странные ощущения, но они будут ненастоящими и временными. Постарайся понять: любовь — это полная искренность и глубокое доверие людей друг к другу. Она приходит со временем. Этот наркотик никого не заставит полюбить тебя. А ты, если примешь слишком много, почувствуешь себя нехорошо. Небольшая порция способна усилить желание, но только в том случае, если влюбленных уже тянет друг к другу. Напиток ничего не создает — он обостряет уже существующее.

«Любовный напиток или афродизиак, — думал я. — Не все ли равно, какие говорить слова?» Я представил, как страсть овладевает мной и Франческой.

— Этого достаточно для двоих?

— Хватит на целую толпу. Маленький глоток — вот все, что требуется. А теперь спокойной ночи. — Он, неуклюже ступая, направился к задней двери, не прекращая бормотать: — Полночи сна псу под хвост из-за каких-то глупостей.

Я взглянул на темную флягу. Вполне довольно, чтобы попробовать. Энергично встряхнул бутыль, выдернул пробку и лизнул содержимое. Как и предупреждал синьор Ферреро, напиток имел горьковатый вкус, но нельзя сказать, что он показался мне неприятным. Я запрокинул голову и щедро глотнул.

И в ту же секунду меня охватила паника, словно я случайно проглотил отраву. Я убеждал себя, что это любовный напиток, и тем не менее… Не мог ли тот гриб быть аманитой? Зачем он это сделал? Преподал мне урок? Не следует ли извергнуть все это обратно? Нет, синьор Ферреро не стал бы никого травить. Я приложил к груди ладонь, чтобы успокоить биение сердца, и заставил себя глубоко вдохнуть. Затем заткнул флягу, залез на стол у задней двери и спрятал свою добычу за выступ над косяком. Спрыгнул и оглядел косяк с разных точек кухни, проверяя, надежно ли спрятано мое сокровище. Я тянул шею, заглядывая за притолоку, когда почувствовал, что онемели губы. В груди разлился жар, а ноги, наоборот, сковал холод. Послышался звук — словно что-то громко вибрировало, — но вскоре я понял, что он идет словно из-под кожи.

Закружилась голова. Комната покачнулась. Жар из груди опустился в живот, и во рту появился кислый привкус. Тошнота поразила точно кувалда, и я, застонав, согнулся пополам. Закрыл глаза, мир в голове завертелся. «Черт, — подумал я, — он все-таки меня отравил». Мысли смешались. Я давился, надеясь, что черная отрава извергнется изо рта. Давился снова, но ничего не получалось. Лег на каменный пол и заплакал. Не знаю, сколько времени я провел в таком положении.

Тошнота утихла так же внезапно, как и накатила, и ее сменило ощущение необыкновенной ясности мысли. Я поднялся, чувствуя крепнущие во мне силы. Вибрирующий звук исчез, зато я услышал топот бегущего по полу муравья. Затем меня оглушил запах варящегося сиропа, я ощутил на языке сахар и проглотил сладкую слюну. Вкус превратился в плеск разрезаемой веслом волны, затем в свежий аромат сельдерея и тимьяна. Я взглянул на морковку и заметил, как она растет — зелень окутала меня словно густые джунгли, щекоча лицо.

От запаха говядины в горшке на огне у меня проснулся голод, но стоило подняться на ноги, как кухня перевернулась и я повалился на спину. Встал на четвереньки и, падая то на один, то на другой бок и мечтая только об одном — как бы поскорее добраться до своего матраса, пополз к лестнице в людскую спальню. Но кухня настолько увеличилась в размерах, что преодолеть это расстояние казалось совершенно немыслимым. Чьими-то чужими глазами я видел, что ползу, но никуда не продвигаюсь. Вдруг неожиданно моя рука натолкнулась на первую ступень, и я решил, что лестница сама приблизилась ко мне.