— Мы не все такие слабаки и трусы, — сказал один из мужчин.

— Это правда, — признал толстяк. Затем он взглянул на меня и спросил: — Есть ли какой-то смысл в существовании самцов вроде тебя?

— Я вас не понимаю, — пробормотал я.

— Как я презираю таких, как ты, — сказал работорговец. — Глупцов, трусов, бесхребетных тварей. Вы, переполненные вечным чувством вины, смущенные, ограниченные, бессмысленные, претенциозные, изнеженные самцы, позволили обманом лишить себя прерогатив своего пола, своей врожденной мужественности. Не способные следовать зову своего естества, вы не можете называться мужчинами!

Я был поражен, услышав эти слова, ведь я считал себя необычным среди мужчин как раз из-за своей мужской сути. Конечно, меня часто и жестко критиковали за излишнюю мужественность. А он говорил со мной так, словно я и представления не имел о настоящей мужественности.

Я начал дрожать. Что же, в таком случае, могло быть биологической мужественностью во всей полноте ее разумности и силы? Мне начинало казаться, что мужественность — не простое притворство, как меня учили, но что-то, появившееся в результате отбора, в суровом процессе жестокой эволюции. Это нечто должно быть подлинным, как у льва или орла. Сейчас я впервые начал понимать, что мое представление о мужской природе — вполне передовое, как мне когда-то думалось, — всего лишь намек на возможное торжество подавленной, изломанной, измученной сущности, генетически заложенной в каждой клетке мужского тела. Той сущности, которую боялась и отвергала культура противоположного пола. Я пришел из мира, в котором орлы не могли летать. Львы не живут на зараженной территории.

— Посмотри на меня, — приказал толстяк.

Я поднял голову.

— Я нахожу тебя виновным в измене, — заявил он.

— Я не совершал измены, — ответил я.

— Ты виновен в самой отвратительной из измен, — продолжал работорговец. — Ты предал самого себя, свой пол, свою мужественность. Ты презренный изменник не только по отношению к себе, но и по отношению ко всем настоящим мужчинам. Ты — оскорбление не только своей собственной мужественности, но и мужественности других.

— Чтобы казаться слабым, нужна сила, — попытался оправдаться я. — Чтобы быть милым, нужна смелость. Настоящие мужчины должны быть ласковыми и нежными, заботливыми и деликатными. Так они доказывают свою мужественность.

— Настоящие мужчины приказывают женщинам, и женщины подчиняются, — возразил толстяк.

— Меня учили по-другому.

— Тебя учили неправде, — надменно произнес работорговец. — Твое собственное страдание должно подсказать тебе это.

— Он обвиняется в измене, — напомнил один из подручных. — Каков приговор?

Толстяк посмотрел на остальных. Я снова почувствовал проволоку на шее.

— Каким следует быть приговору? — спросил работорговец.

— Прекращение его жалкого существования, — заявил один из сообщников. — Смерть.

Толстяк взглянул на меня.

— Интересно, на что может надеяться такой жалкий червяк, как ты?

— Пусть приговором будет смерть, — вымолвил другой сообщник.

— Или что-то другое, — проговорил работорговец.

— Не понимаю, — сказал тот, кто первым предложил убить меня.

— Посмотрите на него, — предложил толстяк. — Разве он не типичный представитель мужского рода с Земли?

— Типичный, — сказал один из бандитов.

— Верно, — подтвердил другой.

— И все-таки, несмотря на это, — продолжал их главарь, — его черты симметричны, а тело хорошо сложено, хоть мягкое и слабое.

— И что из этого? — поинтересовался один из присутствующих.

— Как вы думаете, может ли женщина счесть его приятным? — спросил толстяк.

— Возможно, — улыбнулся другой.

— Бросьте его на живот и свяжите ему ноги, — приказал работорговец.

Проволока исчезла с моей шеи. Меня бросили лицом на цементный пол. Мои ноги были скрещены и туго связаны при помощи моего же брючного ремня. Спустя несколько секунд рубашку на моем левом боку резко дернули, затем я почувствовал холодное прикосновение ваты, смоченной спиртом. Игла глубоко вошла в мою плоть.

— Что вы собираетесь делать со мной? — в ужасе проговорил я.

— Заткнись, — ответили мне.

Лекарство поступило в мою кровь. Доза, очевидно, оказалась значительно больше той, что вкололи мисс Хендерсон. Было больно. Затем иглу выдернули и протерли место укола спиртом.

— Что вы собираетесь делать со мной? — прошептал я.

— Тебя собираются доставить на планету Гор, — сказал толстяк. — Мне кажется, я знаю маленький рынок, где тобой заинтересуются.

— Гора не существует, — пробормотал я.

Работорговец поднялся на ноги и выбросил вату и шприц.

— Гора не существует! — закричал я.

— Положите его в грузовик, — приказал толстяк.

— Вы сумасшедшие, вы все! — крикнул я.

Меня подняли с пола.

— Гора не существует! — кричал я.

Меня несли к двери.

— Гора не существует! — продолжал кричать я. — Гора не существует!

Затем я потерял сознание.

Внезапно проснувшись, я вскрикнул от боли. Попытался встать на ноги, но мои запястья и лодыжки оказались неподвижными. На шее ощущалось что-то тяжелое.

Я поднялся на четвереньки и не смог поверить своим глазам. На мне был ошейник, я был раздет и закован в кандалы.

Плеть снова опустилась на мое тело, я опять закричал от боли и упал на живот. Я лежал на полу из больших, хорошо пригнанных камней. Мои руки оказались прикованными к одному железному кольцу, а ноги — к другому. Подо мной чувствовались мокрая солома и сырые камни.

В комнате не оказалось окон. Тусклый свет шел от крошечной лампы в маленькой нише. Пахло отбросами. Мне показалось, что это помещение находится глубоко под землей.

Я очень хорошо, чувствовал тяжесть металлического ошейника. К нему крепился какой-то предмет, возможно — кольцо.

Снова и снова плеть ударила меня, плачущего от боли.

— Пожалуйста, перестаньте, — умолял я. — Пожалуйста, перестаньте!

Но кожаная плеть продолжала терзать мою спину.

Сила тяжести отличалась от привычной земной — была немного меньше. Следовательно, я нахожусь не на Земле.

Я оглянулся, чтобы увидеть, кто меня бьет.

За моей спиной стояла крупная женщина, темноволосая и мускулистая, ростом приблизительно пять футов и десять дюймов и весом фунтов сто сорок. Она тяжело дышала и крепко держала плеть обеими руками. Несмотря на сильно развитую мускулатуру, ее фигура выглядела замечательно.

Ее одежду составляли кожаная блуза на бретельках и черные кожаные легинсы. Живот незнакомки казался поразительно белым, так же как руки и ноги. На левом запястье виднелся золотой браслет. Волосы убраны назад кожаным обручем. Широкий ремень плотно стягивал талию, а на ногах были тяжелые сандалии, украшенные кистями. Справа на ремне, в специальном отверстии с зажимом, висела пара стальных наручников.

Я попытался отвернуться от нее, устыдившись своей наготы. Но она выхватила кнут и вновь ударила меня.

— Но ведь вы женщина, — пробормотал я, чувствуя острую боль от яростного удара кнута. В моих глазах стояли слезы.

— Не оскорбляй меня, — сказала она и снова ударила. Я закричал.

Затем женщина обошла вокруг меня и встала в нескольких дюймах от переднего кольца, к которому крепились мои руки. Я снова попытался повернуться боком, чтобы хоть как-то прикрыть наготу.

— Встань на колени лицом ко мне, — приказала незнакомка. — Расставь ноги.

Я повиновался, чувствуя болезненное смущение.

— Свободные люди могут разглядывать тебя, как захотят, — объяснила женщина.

— Вы говорите по-английски, — заметил я.

— Чуть-чуть, — ответила она, — немного. Около четырех лет назад мои начальники решили, что мне было бы полезно выучить этот язык. Его преподавала мне одна из пленниц, аспирантка-лингвистка, ее держали здесь в наказание. После того как я достаточно освоила его, она была устранена.