— Какого дьявола вы вчера ночью подняли такой шум на лестнице, де Вулф? Неужели обнаружили в спальне вашей пышногрудой женушки любовника?

Джон пробормотал что-то невнятное в ответ и повернулся к Фитцосберну спиной. Некогда привлекательный, обладавший какой-то грубой красотой мужчина, тот сейчас быстро превращался в развалину. Джон зашагал прочь, не в силах сдержать раздражения из-за затянувшегося ожидания, и, протиснувшись сквозь толпу, заметил констебля Ральфа Морина, которого уважал, считая разумным и умеренным человеком. Морин получил назначение на пост констебля от короля и потому не зависел от местных политических передряг. Замок Ружмон находился в ведении короны — очень мудрый шаг, предпринятый несколько лет назад, когда все Западные графства были опрометчиво отданы принцу Джону в качестве его собственного королевства. Замок, однако, был вне его подчинения, и когда Ричард Львиное Сердце, проявляя излишнее благородство, простил в минувшем году Джону его прегрешения, главный юстициарий убедил короля оставить самые большие замки в своем распоряжении. Дожидаясь, пока де Ревелль соблаговолит его принять, Джон перебросился парой слов с констеблем замка Ружмон и скоротал таким образом время. Затем Морин произнес нечто, что пробудило интерес коронера.

— Помните парня, которого наши сержанты привезли несколько дней назад, из Хоунитона? Как я понимаю, вы распорядились поместить его в нашу тюрьму.

Джон недоуменно уставился на него:

Вы имеете в виду Алана Фитцхая, человека из Палестины?

Совершенно верно. Я полагал, его бросили в камеру по вашему приказу.

— Да нет же! Последние несколько дней я был в отъезде.

Констебль пожал плечами:

— Тогда, скорее всего, приказ отдал шериф. Можете спросить его сами — похоже, он наконец освободился.

В мрачном настроении Джон приблизился к двери кабинета де Ревелля, и страж жестом пригласил его войти.

Коронер заговорил уже на пути к столу, за которым размещался его шурин.

Почему вы швырнули Алана Фитцхая в тюрьму? — спросил он.

Потому что он — главный подозреваемый в подлом убийстве, — спокойным голосом ответил Ричард.

Его вина ничем не доказана, — отрезал коронер. — Со времени нашего утреннего разговора не появилось никаких доказательств его участия в убийстве. Зачем же его запирать?

Де Ревелль драматически вздохнул, поигрывая лежащим на столе пергаментным свитком.

— Дорогой мой Джон, вы по натуре солдат, и солдат очень хороший, но совершенно наивны в вопросах политики.

Скривившись, коронер наклонился, приблизив темноволосую голову к шерифу:

Не надо смотреть на меня сверху вниз, шурин. Говорите прямо, что вы имеете в виду.

Что управление графством — и даже страной, если на то пошло, — сродни партии в шахматы или танцам. Всегда имеется набор ходов или движений, которые обязательно нужно выполнить, в соответствии с ситуацией.

— Давайте без обиняков. Выкладывайте все начистоту. Ричард снисходительно усмехнулся.

Вот-вот, вы прямой человек, Джон, и предпочитаете прямоту выражения. Я хочу сказать, что когда влиятельный человек хочет, чтобы что-то было сделано, следует как минимум сделать хотя бы жест в этом направлении.

Что-то я не возьму в толк, каким образом это связано с тем, что Фитцхай сейчас в кандалах?

Никто на него кандалы не надевал— пока, во всяком случае. Он всего лишь наслаждается нашим гостеприимством в подвале этого здания. — Шериф погладил узкую бородку. — Истина, которая стала мне известна лишь вчера, должен признать, заключается в том, что пораженный недугом Арнульф де Бонвилль является старым и близком другом нашего епископа. Генри Маршалл обычно пребывает за пределами города, но эту неделю он проведет здесь, занимаясь посвящением в духовный сан новых священников. Он прослышал об убийстве и требует, чтобы злоумышленник, убивший сына Арнульфа, был пойман и повешен как можно быстрее.

До коронера наконец дошло, к чему клонил шериф.

— Ага, теперь ясно. Вам нужен козел отпущения, а тут под рукой оказался Фитцхай.

Де Ревелль пожал узкими плечами:

— Лучшего мы предложить не можем.

Джон, потеряв терпение, всплеснул руками:

— Так ведь против него нет никаких улик.

Шериф мягко улыбнулся так, словно беседовал с неразумным ребенком:

— Разве может что-либо препятствовать воле влиятельных людей? Думаю, нет нужды напоминать, что наш епископ Генри доводится братом Уильяму, маршалу всей Англии… кроме того, существуют способы получения доказательств, к которым, я чувствую, мне все больше хочется прибегнуть.

Джон увидел всю бессмысленность препираний с Ричардом, поэтому коротко сообщил другие новости, поведав шерифу о втором убийстве, которое им придется расследовать в дополнение к уже имеющемуся. Хоть весть о найденном у Хеквуд-Тора трупе шерифу сообщили его собственные люди, они не знали о перерезанном горле, а саму находку сочли чересчур незначительной для того, чтобы его беспокоить. Теперь шериф заинтересовался и спросил, когда, по мнению Джона, этот человек был убит.

— Я бы сказал, от четырех до шести недель тому назад. Точнее определить трудно, — ответил Джон.

— Примерно в то же время, когда Алан Фитцхай прибыл в Англию и отправился в Плимут, вполне возможно, по идущей через Дартмур дороге. Не исключено, что мы сможем заставить его сознаться в обоих убийствах.

Джону стало не по себе. Ему в голову приходила та же мысль, но в отсутствие хоть каких-либо Доказательств причастности Фитцхая к преступлениям он не был готов принести его в жертву из соображений внутренней политики. Однако шериф еще не закончил:

— Я рад, что вы появились, Джон, — тем самым вы избавили меня от необходимости посылать за вами.

— И зачем я вам понадобился? — грубо осведомился Джон, злясь на шерифа из-за его снисходительно-высокомерной манеры обращения.

— Как я уже сказал, епископа очень опечалило известие об убийстве сына его близкого друга. Итак, он попросил нас обоих прибыть к нему на аудиенцию, чтобы обсудить этот вопрос — сегодня, после окончания дневного богослужения. Мы должны явиться в кафедральный собор в три часа пополудни.

Предстоящий визит к епископу никак не поднял Джону настроения.

— И вы, конечно же, готовы радостно пуститься в пляс под дудку этих треклятых клерикалов? — спросил он.

Антипатия города по отношению к церкви проявлялась почти всегда и во всем. Эксетерская знать не находила себе покоя оттого, что кафедральный собор в городе обладал независимым статусом. Даже юрисдикция шерифа и коронера распространялась только на дороги, пересекающие кафедральную территорию.

Однако в данном случае шериф, похоже, готов был ради собственных политических интересов на время забыть о неприязни. Епископ и регент были сторонниками принца Джона в его борьбе против короля Ричарда, и коронер знал, что симпатии де Ревелля тоже на их стороне. Джон де Вулф считал их предателями и никак не мог взять в толк, почему король с такой готовностью не только раздает помилования и прощения, но и оделяет брата милостями вместо того, чтобы просто швырнуть его в тюрьму.

— Полагаю, вы придете на аудиенцию, Джон, — продолжал шериф. — Епископ регулярно встречается с архиепископом Кентерберийским. — Это было неприкрытое напоминание о том, что своим назначением на должность коронера Джон обязан Хьюберту Уолтеру.

— Приду, приду, можете не волноваться, — пробурчал он. — Хотя бы для того, чтобы не дать вам проявить излишнее рвение в исполнении королевского закона.

Генри Маршалл, епископ Эксетерский, жил в тени своего более знаменитого брата Уильяма, однако и сам при этом обладал множеством неоспоримых достоинств и, вне всякого сомнения, был более набожным, нежели значительное количество возведенных в епископский сан. Он не принадлежал к числу воинствующих прелатов, к каковым относился Хьюберт Уолтер, прославивший себя ратными подвигами в Крестовых походах. Генри Маршалл был настоящим аскетом и искренне жалел о том, что праведный, по его мнению, стиль церковной жизни кельтских времен канул в прошлое. Хотя сам он обитал в относительной роскоши, образ его жизни был умеренным по сравнению с собратьями по сутане. В качестве примера его праведности и глубокой набожности можно было привести введенный по предложению епископа обязательный взнос в размере полпенни, который каждое домовладение в Девоне и Корнуолле должно было уплатить собору на Троицын день — благотворительный акт, столь же популярный, как снег в августе.