Джон был вне себя, пропасть, разделяющая его и жену, стала глубокой, как никогда.

Обвинять королевского офицера в графстве — это и есть настоящее предательство! Ты, Джон, оказывается, не только лгун, но и глупец, каких свет не видывал!

Предательство, как же! — загремел он. — Мне известно, что думает Ричард Львиное Сердце о твоем проклятом семействе, которое поддерживало коварные замыслы принца Джона!

Такого Матильда не в силах была снести; от ярости она почти лишилась речи. Вскочив со стула, она принялась швырять в мужа деревянные пяльцы, клубок ниток и все, что попадалось под руку.

— Убирайся, богохульник! Уматывай к своей шлюхе на этот вшивый постоялый двор и проваливай завтра в болота, и чтоб ты там завяз в трясине по самую задницу!

Нехарактерные для Матильды ругательства со всей ясностью показывали, насколько накалились ее чувства, и даже далекий от спокойствия Джон счел за лучшее ретироваться и дать жене возможность остыть.

В последний раз пробормотав что-то неразборчивое себе под нос, он хлопнул дверью, с грохотом сбежал по внешней лестнице и направился в поисках прибежища и утешения в таверну «Буш».

Несмотря на клокотавший в его душе гнев от худшей за все годы семейной жизни ссоры с женой, Джон решил, что проведет ночь не в постели Несты. Впрочем, после пива, еды и утешительных слов он все-таки уединился с любовницей на пару часов в ее спальне; однако внутренний голос подсказал ему, что на ночь разумнее будет вернуться в дом на улице Святого Мартина. Когда коронер прибыл, пес ему обрадовался, а Матильда проигнорировала, демонстративно покинув комнату, как только он переступил порог.

Джон поужинал в одиночестве за длинным столом в мрачной зале; Мэри суетилась вокруг него, потчуя его холодным беконом и горячим, только что из печи, хлебом. Когда он покончил с трапезой, служанка убрала деревянные тарелки, смахнула со стола крошки, поставила перед ним кружку горячего вина со специями и взглядом указала на опочивальню на верхнем этаже.

— В этот раз вы довели ее до умопомрачения, честное слово, — произнесла она тихо, потому что громкие звуки запросто могли достичь ушей тех, кто находился наверху, через высокие узкие окна. — Ваша леди ходит сама не своя, губы поджаты, тонкие, острые, как кромка вашего ножа, — и слова, когда она раскроет рот, можете мне поверить, будут такими же острыми.

Джон, у которого повысилось настроение после нескольких проведенных в «Буше» часов, заговорщицки ей подмигнул:

— Как ни старайся, я ей уже угодить не смогу, так что терять мне нечего. Каждому из нас, мне и Матильде, придется в будущем идти собственной дорогой, Мэри — но я потерплю, и буду терпеть ровно столько, сколько понадобится, если, конечно, ты не перестанешь меня кормить и будешь помогать добрым словом, хотя бы изредка.

Она быстро чмокнула его в затылок и, подхватив со стола пустое деревянное блюдо и оловянную кружку, умчалась на кухню.

Джон задул одинокую свечу, на цыпочках поднялся в опочивальню и провел ночь, примостившись на краешке широкого, набитого сеном матраса; Матильда на другой стороне ложа не обронила ни слова и старательно игнорировала его, хотя и не спала.

На следующее утро Джон поднялся еще до рассвета под звучный храп жены и ушел из дома, основательно подкрепившись обильным завтраком, который приготовила для него Мэри. Забрав из стойла массивного жеребца Брана, вышедшего на покой раньше срока боевого коня, он выехал через западные ворота, как только их открыли, когда рассвело. Протолкавшись через толпу ранних торговцев с тележками и мешками, облепивших вход в город, за городской стеной, неподалеку от брода через реку, Джон встретился с Гвином. Николас Гервез никак не мог завершить строительство нового каменного моста, но выделенные на его завершение деньги снова закончились, а старый и узкий деревянный мост годился разве что для пешеходов да навьюченных пони. Телеги, повозки и крупные животные вынуждены были пересекать реку по каменистому дну, а когда река Эксе во время паводка разливалась, она превращалась в непреодолимую преграду.

Двое всадников стояли бок о бок, рассматривая поток людей, устремившийся в городские ворота.

— Куда же запропастился этот недоумок писарь? — возмущался Гвин.

Погода на время установилась сухая, однако воздух был холодным, предвещая скорое наступление зимы; ноябрь был на исходе. Гвин прятался от холода в огромном затертом коричневом плаще, верой и правдой служившем ему по всему свету. С рыжей гривой непокорных волос, торчащих во все стороны из-под конической кожаной шапки, и пушистыми усами, скрывающими половину лица, он смахивал на сказочное чудовище, изображения которых часто встречаются на потолочных фресках церквей.

На Джоне была обычная форма серого цвета, однако сегодня он щеголял скрывавшим голову светло-серым капюшоном, конец которого был переброшен через плечо. Повернувшись в седле, он бросил взгляд назад, в сторону ворот.

— А вот и он, на своей жалкой кляче. Возможно, часть следующего штрафа, наложенного на какого-нибудь состоятельного преступника, придется потратить, чтобы купить для писаря приличного пони.

Коротышка писарь безуспешно пытался пробиться сквозь толпу крестьян, запрудивших проход через ворота, загромоздивших все пространство корзинами и коробками, волокущих за собой визжащую и мычащую живность. Наконец ему удалось прорваться через людскую стену, и мул рысцой подбежал к двум всадникам.

Троица направилась на запад, вброд переправилась через реку и двинулась мимо зданий, разместившихся за пределами окружающих Эксетер стен. Домики и сараи вытянулись еще на несколько сот ярдов вдоль удаляющейся от города дороги в сторону корнуолльских земель. Грязь после недавних дождей подсохла после того, как задули холодные ветра, а двигались путники с неплохой скоростью. Даже многострадальный мул Томаса, и тот умудрялся не отставать от двух коней, и, в среднем, они преодолевали около пяти миль в час.

Хотя большей частью на их пути к дороге то и дело подступали рощи и леса, эти низинные земли были плодородными, и деревни попадались довольно часто. Вскоре в прогалинах между деревьями замелькали лысые холмы Дартмура; вершины части из них были окружены торами, странными образованиями скального гранита.

Они миновали небольшие деревушки — Кеннфорд, Литтл-Боуви и Эшбуртон, — затем свернули на северо-запад, обходя с фланга дикие пустоши, которые, вместе с Эксмуром, покрывали почти половину Девона.

Поблизости от Бакленда слегка струхнувший Томас отделился от спутников, чтобы продолжить путь в Вайдкоум в одиночестве, а сэр Джон с Гвином тем временем двинулись на Тейвисток и Питер-Тейви, расположенные почти на самой границе с Корнуоллом.

Самая короткая дорога пролегала через болота, по едва заметному тракту между холмами и голыми скалами пустынного плато. На более высоких склонах то там, то там виднелись небольшие заросли кустарника, но чаще взгляд натыкался на голую траву, вереск и камни.

Большей частью коронер и его охранник ехали, не разговаривая. За годы своего знакомства эти двое проделали вместе тысячи миль, и поскольку каждый был молчуном по натуре, молчание их не тяготило, и они обменивались лишь редкими репликами, касавшимися предстоящего дела. Но тишина при этом не была натянутой: молчание означало, что каждый готов принять сдержанность характера своего товарища. Хотя, по сути, один являлся хозяином, а второй слугой, отношения между ними были товарищескими, даже братскими: Джон определял, что следует делать, а Гвин выполнял намеченное, чаще всего без возражений. Впрочем, иногда корнуоллец отвечал на приказ упрямым взглядом, и Джон понимал, что требовалось обсуждение, чтобы выработать альтернативную стратегию. Если коронер настаивал на принятом решении, Гвин выполнял приказ в точности, однако с таким неодобрительным видом, что Джон обычно начинал сомневаться в своей правоте.

В полдень, под лучами слабого осеннего солнца, они остановились перекусить на поляне, покрытой грубой пожухлой травой и окруженной кустами терновника. Плоский, поросший лишайником камень послужил им столом. Гвин извлек из переметной сумы каменную бутыль грубого сидра, к которой они прикладывались по очереди, и булку черствого хлеба, сделанного из смеси различных злаков. Вклад коронера состоял из глиняного горшка с желтым сливочным маслом и куска вареной ветчины — части провианта, собранного служанкой Мэри, поскольку Матильда, и раньше не особо усердствовавшая при сборах мужа в дорогу, теперь и вовсе потеряла к этому интерес.