Фитцхай торжественно кивнул головой:

— Да, брату-солдату смерти никто не желает, — ну, разве только, если он по ту сторону наших копий.

— Так кто же этот человек? — без обиняков спросил Джон.

Фитцхай переводил взгляд с шерифа на коронера и обратно, не решаясь сделать последний шаг, неминуемо влекущий его в ситуацию, от которой ничего, кроме неприятностей, ждать не приходилось.

— Ну же! — рявкнул де Ревелль. — Какие такие нехорошие тайны вы хотите от нас скрыть?

Его реплика задела Фитцхая за живое.

— Ничего плохого тут нет, шериф — ответил он и затем, помолчав, добавил, слегка туманно: — Только лишняя болтовня никогда ни к чему доброму не приводит.

Шериф пригвоздил его взглядом:

— Ваше молчание может сослужить вам недобрую службу, Фитцхай. Если вы будете упрямиться и дальше, препятствуя закону, то ничего, кроме подозрения, у нас не вызовете.

Щеки наемника покрылись густым румянцем, но он продолжал гнуть свое.

— Почему это я должен копать яму, в которую сам же и угожу, сэр Джон? Я никакого отношения к его гибели не имею — потому-то я и отказался отвечать на докучливые вопросы вашего любопытного писаря. И вообще, если бы я не спас его жалкую шкуру, когда какие-то подонки напали на него за углом таверны, вы никогда бы обо мне и не услышали, разве не так?

Фитцхай задирался, вел себя агрессивно, однако Джон чувствовал его скрытую тревогу, в голосе рыцаря проскакивали испуганные интонации. По всей видимости, Фитцхаю доводилось слишком часто присутствовать при повешениях, и потому он не испытывал ни малейшей радости от перспективы участия в расследовании убийства. Джон понимал, что чувствует Алан, как понимал и то, что не должен обращать внимания на эти чувства.

Шериф же обладал меньшим терпением.

— Вы явно знаете больше, чем говорите. Либо вы расскажете нам все, что вам известно, либо проведете ночь в камере под моим замком. Итак, каково ваше решение?

Джон увидел, что Фитцхай слабеет, колеблется; в конце концов, как и следовало ожидать, он не выдержал:

Ну ладно, я его и раньше где-то видал.

Ради Святой Девы Марии, имя! — потребовал коронер.

Фитцхай вертел головой, глядя то на одно лицо, то на другое, каждый раз натыкаясь на каменные взгляды. Он капитулировал.

— Если описание совпадает, — скороговоркой выпалил он, — это был Хьюберт де Бонвилль.

Джон посмотрел на своего родственника, и оба, пораженные сказанным, на мгновение позабыли о взаимной неприязни.

— Де Бонвилль? Это не то семейство де Бонвилль, которое обитает недалеко от Тейвистока? — спросил коронер.

Де Ревелль был лучше подкован в географии норманнских семей в графстве:

— В Питер-Тейви, где старому Арнульфу де Бонвиллю принадлежит поместье, пожалованное ему де Редвером. Последнее, что я слышал о них, — это то, что старик болен, почти при смерти.

Джон устремил жесткий взгляд на Фитцхая:

— Насколько хорошо вы его знали? Вы с ним вместе были в Палестине?

Алан покачал головой, но промолчал.

Вдруг Гвин, хлопнув себя по лбу, вскочил с места, выныривая из обычного сердито-молчаливого состояния:

— Алан Фитцхай! Вспомнил, вспомнил, где я слышал это имя! У вас в Аскалоне были неприятности, после отступления от Иерусалима!

Ричард Львиное Сердце дважды приближался к Святому Городу на расстояние, с которого тот был виден, но так и не дошел до него. Было решено использовать расположенный на побережье Аскалон в качестве базы для оставшегося английского войска, поэтому в городе возвели фортификации, после чего король отбыл на корабле в Европу.

— Какие такие неприятности? — мгновенно насторожился шериф.

Джон ответил без малейшего промедления:

Там начались всяческие скандалы и передряги. Король и Саладин обсуждали условия мирного договора, а тем временем двадцати тысячам солдат и рыцарей нечем было себя занять. Толпа солдат, томящихся от безделья. Лучшего рецепта для того, чтобы получить неприятности, не придумаешь.

Там было двести пленных мавританцев, — подхватил повествование Гвин, — так вот, им перерезали глотки, причем после того, как пообещали обменять на захваченных в плен наших. Вас обвинили в том, что вы принимали в этом участие, — а вдобавок в мародерстве и изнасилованиях местных аскалонских женщин.

— Ложь, гнусная ложь, и ничего больше! — запротестовал Алан; старые слухи на мгновение заставили его забыть о ситуации, в которой он оказался сейчас.

Гвин сообщил дополнительные подробности:

Хьюберт Уолтер созвал суд, судили командиров. Другие крестоносцы дали показания, и дело кончилось тем, что двадцать человек повесили.

Гм, так, может быть, Хьюберт де Бонвилль дал показания против вас, а? — подозрительно спросил шериф.

Крестоносец выглядел искренне потрясенным:

— Чушь! Я и не знал его в Палестине, и не видел ни разу. Да, там были неприятности, это я готов признать, но суд снял с меня все обвинения. И какое это имеет отношение к тому, что произошло тут, скажите на милость?

Спор продолжался еще несколько минут, однако Фитцхай упорно утверждал, что слыхом не слыхал о де Бонвилле в Палестине и никогда его в тамошних краях не видел.

— Тогда как же получилось, что в Хоунитоне вы вдруг узнали его, если в Святой Земле даже не были с ним знакомы? — спросил де Ревелль.

— Да не так все было, вовсе не так! — выкрикнул Алан Фитцхай.

— Тогда как? — атаковал него коронер. — Ради Бога, расскажите.

— Я с ним познакомился не в Палестине, а по дороге домой, — заявил Фитцхай. — Три месяца назад я высадился с корабля в Марселе и присоединился к группе английских рыцарей-крестоносцев, направлявшихся к портам пролива. Среди них был и Бонвилль, хотя я знал его не очень хорошо, — в группе было больше сорока человек.

Шериф уставился на него с подозрением:

— Вы говорите, не очень хорошо, но насколько хорошо вы его знали? Были ли вы друзьями или просто товарищами по оружию?

Под взглядами двух старших офицеров закона, невозмутимого сержанта, помощника коронера и жадно взирающего на допрос писаря Фитцхай явно чувствовал себя не в своей тарелке. Повисла тяжелая тишина.

— Итак, насколько же хорошо вы были с ним знакомы? — рявкнул де Ревелль; его узкое лицо, казалось, вытянулось еще больше, остроконечная борода воинственно торчала вперед.

Неловко переминаясь с ноги на ногу, Фитцхай сложил руки на груди.

— Если говорить правду, мне он совершенно не нравился, упокой, Господи, его душу. Вечно он совал нос в чужие дела, которые его совершенно не касались.

Шериф, надо отдать ему должное, очень тонко разбирался в людях; он безошибочно определил, что тут что-то не так и наемник что-то скрывает.

— Ага! Вы поссорились с Бонвиллем, хотя, как утверждаете, почти не знали его. Может, вы заодно и убили его?

Фитцхай подался вперед и с негодованием стукнул кулаком по столу:

— Ради Бога, да, конечно же, я его не убивал! Мы с ним были едва знакомы, и во Франции я старался держаться от него подальше, а после того как мы прибыли в Харфлер, я его больше не видел, ни живым, ни мертвым.

— Так вы расстались с ним в Нормандии? — уточнил Джон.

— Да, я уже через два дня сел на корабль, идущий в Саутгемптон, — ветер оказался подходящего направления. Одному дьяволу известно, что сделал он. И меня это совершенно не интересует. Мне до него никакого дела нет.

Пока коронер переваривал услышанное, Ричард де Ревелль задал очередной вопрос:

— Если, как вы утверждаете, вы его почти не знали, откуда тогда такая уверенность, что убитый — это именно он, при столь скудном описании?

— Я же видел пояс и ножны, разве не так? — удивился Фитцхай.

Их у него могли похитить. Кроме того, такие вещи встречаются довольно часто.

Во-первых, он всегда одевался в зеленое — или накидка зеленая была, или плащ. А потом, заросшее волосом родимое пятно. Сколько других светловолосых мужчин имеют такое заметное родимое пятно на шее, как вы описали?