На протяжении всего пути Джона приветствовали кивками, пожеланиями доброго утра или поднятыми шляпами. Хотя Гвин из Полруана заверил, что всем хорошо известно, где он провел ночь, коронер не заметил ни единой насмешки, не услышал перешептывания за спиной — к счастью для горожан, потому что он незамедлительно свалил бы пересмешника на землю ударом кулака размером с кирпич.

Высокая, слегка сутулая фигура коронера поднималась по склону к воротам замка, закрывающимся ночь металлической решеткой. На нем была широкополая шляпа, из-под полей которой вырывались, развеваясь на ветру, черные, достающие до плеч волосы. Джон был одет в короткий черный плащ поверх серой полотняной накидки, хлеставшей его по лодыжкам, обтягивающие черные бриджи, перехваченные тесемкой ниже колен, и остроносые туфли. Он надеялся, что Мэри почистила сапоги для верховой езды, ибо подозревал, что после полудня ему вновь предстоит оседлать коня.

Он не считал необходимым пристегивать к поясу тяжелый меч, когда находился в городе, однако в чехле на ремне болтался острый кинжал. По правде говоря, в последнее время Джон чаще использовал его для резки мяса, а не в более кровожадных целях.

Замок Ружмон — названный так из-за красного камня, из которого он был сделан, — возвышался над городом, располагаясь в самой его высокой точке. Джону выделили небольшую комнатку на первом этаже — в той части, где находились казармы охранников, — очень далеко и по расстоянию, и по значимости от шурина шерифа, который обитал и исполнял свои служебные обязанности в основной части замка. В отличие от множества нормандских замков, Ружмон не имел центрального кургана, вместо этого приземистая квадратная башня стояла прямо в середине внутреннего двора. Это был первый каменный замок, возведенный Вильямом Бастардом в Англии. Говорили, что в 1068 году он сам лично мерил шагами землю для закладки фундамента. Другие укрепления, прилепившиеся к основному зданию, были достроены позже. Главные сооружения расположились на вершине невысокого утеса, у подножия которого, за пределами городской стены, начинался Нозернхей с огороженными крестьянскими полями.

У ворот, дружно стукнув копьями по булыжникам у ног и вытянувшись по струнке, коронера приветствовали двое стражей. Как многие солдаты, они уважали Джона за его боевое прошлое и славу, а также за новое королевское назначение на второй по важности пост офицера, следящего за соблюдением закона в графстве.

Коронер миновал внешнюю арку и, свернув влево, нырнул в низенькую дверь, за которой начиналась винтовая лестница, ведущая в его комнату. В многочисленной охране не было

нужды — два стражника успешно справлялись со своей задачей, которая заключалась большей частью в том, чтобы отгонять нищих, детей и сумасшедших. Последний раз замок был свидетелем боевых действий более пятидесяти лет назад, когда в течение трех месяцев Болдуин де Редвер, сторонник императрицы, удерживал его, противостоя силам короля, пока в конце концов не был вынужден капитулировать из-за нехватки воды.

Кабинет Джона представлял собой темную комнатку, расположенную прямо над казармой стражников; свет в нее проникал через две узких, словно стрелы, бойницы, выходивших в сторону города, и небольшое окно в соседней стене. Через окно в комнату проникал тусклый рассвет, отбрасывая бледный прямоугольник света на треугольный стол, покрытый пергаментными свитками, которые оставил на нем Томас де Пейн. Коронер уселся на жесткий табурет за столом, взял ближайший свиток и, щурясь, принялся рассматривать выведенные рукой писаря слова. Он стал развязывать шнурок, которым был завязан свиток. С большим трудом он, шевеля губами, медленно прочитал имя, старательно выговаривая латинские буквы.

Джон вполне освоился с алфавитом и втайне от всех еженедельно брал уроки у младшего дьякона из приората. Избыток гордости — или высокомерия — не позволял ему обратиться за помощью в учении к собственному писарю, хотя Томас знал, что его хозяин почти не знает грамоты.

Джон вспомнил человека, чье имя он прочел на пергаментном свитке: он сам наложил на него, крестьянина из Черитона, штраф за то, что тот захоронил тело жены, повесившейся на яблоневом дереве, не уведомив о случившемся коронера.

На каменной лестнице послышались шаги, и в открытую дверь просунулась голова Гвина — под копной рыжих волос ярко блестели глаза.

— Покойника уложили в сарай для телег, так что можете посмотреть.

— А как раненый, который из Доулиша, — жив еще?

— Поливает кровью кровать в «Сарацине». Говорят, слишком плох, чтобы перенести его оттуда. Биллем, хозяин постоялого двора, ругается на чем свет стоит, спрашивает, кто ему заплатит за новый матрас и одеяло.

Джон последовал за своим лейтенантом вниз, во внутренний двор замка — обширное, окруженное стенами пространство, которое одновременно являлось парадным плацем, стойлом для лошадей и главной улицей. По периметру вдоль внутренних стен ютились невзрачные хижины всевозможных форм и размеров. Над крышами некоторых — кухонь и кузниц — поднимался дым. Другие служили в качестве казарм для отряда констебля. По двору бродили женщины и дети, хотя семейные солдаты и слуги замка обитали в нижней части.

На земле не осталось ни единой травинки, двор представлял собой смесь перетоптанной грязи, конского навоза и мусора. Даже в столь ранний час повсюду царило оживление. Кто-то завтракал под стенами хижины; кто-то седлал или запрягал в повозки коней. Через ворота в обоих направлениях уже сновали люди и телеги.

Привыкший к подобным сценам, Джон не удостоил окружавшее его даже взглядом. Он шагал прямиком по грязи, направляясь к большому обветшалому сараю у западной стены замка. Двери сарая давным-давно отвалились, и обитатели замка использовали их в качестве дров. В сарае размещалось с полдюжины телег с огромными колесами, на телегах перевозили провизию и фураж. В дальней части, прямо под красноватой стеной виднелся, накрытый попоной, продолговатый зловещий силуэт.

— Я сказал, чтобы бейлифы* перенесли его сюда. Зачем оставлять труп на улице, чтобы на него каждый зевака пялился? (Бейлиф — помощник шерифа; судебный исполнитель.)

Кто он такой, известно? — спросил коронер.

Биллем, хозяин постоялого двора, его знал. Это Осрик, возница с Рок-лейн.

Гвин наклонился и сдернул попону с трупа. Там, где у человека должна была находиться голова, их взглядам открылось сплошное кровавое месиво.

Черные брови Джона удивленно взметнулись вверх. На него произвела впечатление жестокость ударов, которые нападавшие обрушили на лицо и череп жертвы.

— Они что, кистенем его отделали? — спросил он.

Гвин кивнул, втайне гордясь проницательностью хозяина, которому хватило одного взгляда, чтобы поставить моментальный и точный диагноз.

— Шар на цепи, размером с репу. Разнесли ему башку в щепки.

Скрывая печальное зрелище от глаз, он вернул попону на место, затем утер кровь с рук пучком растущей под стеной сорной травы.

Они вышли из полумрака сарая на серый свет внутреннего двора.

— А как второй?

— Его ударили кинжалом сзади, в плечо. Но он потерял столько крови, что вряд ли выживет. Если рана загноится, пиши пропало.

Коронер большим пальцем указал через плечо на оставшийся в сарае труп:

— Созови сюда свидетелей и понятых, пусть посмотрят на тело. Не надо собирать толпу, ни к чему, чтобы полгорода топталось здесь. Десяти человек хватит. И пусть преступников отправят в «Сарацин» — если, конечно, у шерифа найдется парочка стражей, которые не позволят им сбежать по пути, — с иронией в голосе добавил он.

Затем коронер направился назад в кабинет, чтобы попрактиковаться в чтении, а Гвин поспешил исполнять поручения, одно из которых состояло в том, чтобы оторвать писаря от стола в келье кафедрального собора, где тот заканчивал завтрак, и забрать его с собой в замок.

Какое-то время Джон сидел, держа в руках пергаментный свиток, однако мысли его были далеки от расшифровки латинских письмен. Он думал о прошедшей ночи, вспоминая приятное спокойствие, а также здоровую страстность Несты. И это спокойствие, и страсть Несты разительно отличались от раздражительности и бесчувственности Матильды. От Несты его мысли постепенно перешли к неизвестному человеку, убитому в Вайдкоуме.