— Вот там стоит человек с топором, у которого нет сомнений по этому поводу. Почему ты бежал с поля боя?

— Вы думаете, я трус?

— Я ничего про тебя не знаю. И даю тебе шанс объясниться.

Андреев пригладил свои светлые волосы.

— То, что мы здесь делаем, неправильно. Я люблю свою страну, но эту войну ненавижу. Многие солдаты думают так же, как я. Некоторые даже бегут. Это плохая война. Как во Вьетнаме.

— Да, — сказал Рэмбо, — как во Вьетнаме. — Он почувствовал привкус во рту. — Ты хочешь сказать, что собирался дезертировать?

Андреев недоуменно огляделся.

— Похоже, я так и сделал.

— Если только эти люди тебя примут. Андреев опустил взгляд.

— Да. Конечно, если…

— Они захотят, чтобы ты сражался против своих. Ты способен на это?

— Солдаты в крепости для меня не свои. Я родом из очень большого города, Пермь называется. Там у меня свои. А те, кто живет в Москве, они и понятия не имеют, как у нас плохо. Военные забирают молодежь из деревни и посылают служить подальше от дома. А в Москве говорят, что мы здесь побеждаем. Это неправда. На войне никто не побеждает. Это война не моя. Плохая война. Если мне афганцы разрешат остаться, то они для меня и будут свои.

Рэмбо пристально на него посмотрел.

— Вы можете мне доверять. Андреев не подведет американца. А вот можно ли вам верить?

— Чтобы спасти тебя, я рисковал своей жизнью.

— А я теперь рискую своей, чтобы помочь вам.

— Ну хорошо. Я об этом подумаю. Рэмбо обернулся на звук шагов по камням.

К ним приближалась Мишель с дочкой Халида и с неизменной сигаретой в зубах.

— Я подумала, тебе интересно посмотреть, как поживает твоя подружка.

Рэмбо улыбнулся ребенку, которого ему довелось спасти. Малышка заговорила.

— О чем это она, Мишель?

— Да так, ни о чем.

— Скажи мне.

— Ты же знаешь, что такое дети. Сначала скажут, а потом подумают. Она сама не соображает, о чем говорит.

Рэмбо ждал.

— Ну ладно, — произнесла Мишель. — Она надеется, что скоро тебя ранят и тогда она сможет за тобой ухаживать.

— Может быть, ей и повезет.

Рэмбо изучал нарисованную Андреевым карту до тех пор, пока не выучил наизусть каждую относящуюся к крепости мелочь. Он поднялся со своего места в углу лазарета, где сидел рядом с керосиновой лампой, откинул одеяло и вышел в темноту.

В эту ночь повстанцы не зажигали огней. Лагерь полностью был погружен во тьму. Если вертолеты прилетят в предгорья, чтобы отомстить за дневное нападение, они откроют огонь, заметив малейшее движение. Прошло несколько секунд, прежде чем глаза Рэмбо привыкли к темноте. Светомаскировка палаток была идеальной — они не выделялись среди ночных теней. Только редкие всхрапы да чмоканье копыт в грязи выдавали место, где среди деревьев были спрятаны кони. Даже погода сегодня была союзником, небо затянули плотные облака и скрыли свет звезд.

Совсем рядом, справа от стены обрыва, отделился неясный контур человека, до этого полностью сливавшийся с камнями.

— Муса, мне надо, чтобы ты попереводил.

Они зашагали к палатке прямо перед ними. Негромкий разговор оборвался, едва они вошли внутрь. Пламя свечи выхватило встревоженные лица Халида, Рахима и Мосаада.

— Этот советский рассказал тебе что нужно? — спросил Халид.

Рэмбо развернул перед ними карту.

— Но как проверить, правда ли это? — спросил Рэмбо.

— Я показал ее вашему шпиону, тому солдату, который вчера прискакал предупреждать о колонне. Он сказал, что подразделение афганцев, в котором он служил, размещалось не в самой крепости, а рядом. Однако он дважды бывал внутри и на карте показано все то, что он успел там рассмотреть.

— А как насчет того, что он рассмотреть не успел? — не успокоился Мосаад.

— Это я скоро узнаю.

— Скоро? — нахмурился Мосаад. — А как скоро? Когда ты собираешься уйти?

— Сегодня ночью.

— Этой ночью? Но тебе нужно время приготовиться.

— Нет у меня времени. Пленный сказал, что они пытают моего друга. Боюсь, они могут убить его. Я должен его выручить как можно скорее.

— Мне это не нравится, — заявил Мосаад.

— Я и сам не в восторге.

Мосаад с восхищением посмотрел на Рэмбо.

— Я обещал помочь тебе и хочу выполнить обещанное. Сколько тебе нужно людей?

— Муса и еще пятеро, чтобы постеречь лошадей.

— Но как же можно атаковать крепость такими слабыми силами?

— Я не буду атаковать. По крайней мере так, как привыкли вы. У нас это называлось набегом. «Проныра Питер».

— Проныра Питер? Это что за…

— Засунуть и тут же слинять.

Перевод Мусы вызвал веселое оживление вождей.

— Тогда я буду молить Аллаха и за твою задницу, — сказал Халид.

Однако следующая фраза Рэмбо заставила их посерьезнеть.

— Я возьму с собой пленника.

— Неужели ты ему веришь? — спросил Мосаад.

— Нет. Но мне приходиться рисковать. Он говорит, что вокруг крепости — минные поля. Нужно, чтобы он меня через них провел.

— Но что если он закричит и даст знать часовым? Он может предать тебя.

— Обещаю, если он позовет часовых, то умрет первым.

— Но вторым можешь оказаться ты сам, — заметил Мосаад.

— В таком случае вам потом не придется объяснять, каким дураком я оказался.

Мосаад сжал плечо Рэмбо.

— Мне бы не хотелось, чтобы такой прекрасный игрок в бузкаши не дожил до следующей победы.

— Следующий раз победа будет твоя.

— Что ж, пусть нам выпадет случай это проверить. Они улыбнулись и вышли из палатки. Оказавшись в темноте, Мосаад посмотрел на небо. Голос его был суров.

— Аллах лишает тебя своего благословения.

— Не понимаю, о чем ты.

Вождь показал на клубящиеся облака. Они надвигались, пряча далекие звезды.

— Будет буря.

Пульс Рэмбо стал чаще.

— В таком случае, ты ошибаешься, — сказал он возбужденно. — На самом деле Аллах благословил меня!

— Теперь я ничего не понимаю, — произнес Мосаад.

— Нет времени сейчас объяснять. Муса, нам надо уйти до начала бури.

Рэмбо поспешил мимо еле различимых палаток и вошел в ту, где афганцы держали под стражей Андреева.

— Ты идешь со мной, — сказал Рэмбо. — Быстрее!

— Вы даете мне шанс проявить себя?

— Если ты сбежишь с поля боя, как тогда…

— Я не трус. За то, во что я верю, я буду сражаться.

— Ты поверь, что если мне что-то покажется подозрительным, то… — Рэмбо вытащил свой длинный изогнутый нож, — то я доведу до конца игру, которую воины начали сегодня утром. Я тебе глотку перережу.

Ветер крепчал. Пока Рэмбо вел своего коня вниз по каменистому склону, стараясь попасть в лощину, летящий песок жалил его в лицо. В нарастающем хаосе бури трудно было находить дорогу. Спасибо и на том, подумал Рэмбо, что хоть до этого места мы добрались до начала бури.

И все равно путь был тяжелым. Хотя группа и шла знакомыми тропами, часто приходилось искать объезд вокруг свалившихся камней и поваленных деревьев. Если бы не прекрасное знание местности афганцами, им ни за что не удалось бы добраться сюда до рассвета. Зато теперь буря кстати, подумал Рэмбо.

Вместе с темнотой она обеспечивала прекрасное прикрытие и вдобавок должна была отвлечь внимание часовых. Да, Мосаад наверняка ошибался. Аллах вовсе не оставил нас своей милостью.

Аллах? — Рэмбо удивился собственным мыслям. Вот что значит слишком долго прожить среди мусульман. Начинаешь и сам думать, как они.

Рассуждения о судьбе никогда его не занимали. Он верил в то, что сам распоряжается своей судьбой, а не наоборот. Но эта налетевшая буря, словно ниспосланная самим провидением, заставила его задуматься.

Нет, решил он наконец. Просто мне везет. Или, может статься, везеньем по незнанию называют Божий промысел. Неожиданно ему вспомнились слова Траутмэна, произнесенные им в литейной в Бангкоке в их последнюю встречу.