И вот однажды, исследуя и сортируя списки прибывшего этапа, – в феврале дело было, в пик заполярных морозов, – ахнул Василий Иванович, сладострастным потом облился: среди прибывших по ведомствам Генерального штаба Красной армии и НКВД обнаружил фамилию… Даже головой тряхнул: не может быть!
– Вот этого немедленно ко мне! – приказал подчиненным, чувствуя горячий зуд в нижней части живота.
И в его жарко натопленном кабинете, залитом ярким светом голых ламп, с картиной над столом, изображающей боевых товарищей Сталина и Ворошилова на фоне Кремля, появился (пинком втолкнутый – еле на ногах устоял) живой труп, иначе не скажешь, тощий длинноносый человек в драном демисезонном пальто, ноги тряпками обмотаны, сизое, заросшее лицо в черных отмороженных пятнах, глаза гноятся, вонь от него, как из выгребной ямы. Куда попал, никак не поймет, от света красными руками, тоже отмороженными, прикрывается. И шатает бедолагу из стороны в сторону. Ну и видок! Обхохочешься.
– Рад вас приветствовать, Дмитрий Наумович! – В голосе начальника лагеря радость пополам с ликованием. – Милости просим!
Тут и узнал Белкина Дмитрий Наумович Картузов, завопил с рыданием в голосе:
– Василий! Ты?… Слава тебе, Господи! Вася, спаси!.. – И бухнулся на колени. – Спаси, Вася… Об одном молю: в тепле оставь. Может быть, на кухню… Или в больницу. Ведь я, Вася, медицинский институт… – Не мог дальше говорить Дмитрий Наумович, зарыдал. Шептал сквозь всхлипы обветренными, шелушащимися губами: – Спаси, Вася… Весьма и весьма…
– Может, и спасу, – вымолвил Василий Иванович Белкин. – А сейчас. Первая вам работа, Дмитрий Наумович. Что-то сапоги у меня грязноваты, давно не чищены. Ползи сюда, жидовская морда, и вылижи.
– Что?… – не понял Дмитрий Наумович.
– Ползи сюда, говорю. И сапоги мои как следует вылижи. Посмотрю на работу. Может, и жить оставлю, – усмехнулся начальник лагеря. – Даже в тепле и довольствии.
Прополз по полу Дмитрий Наумович Картузов к ногам Белкина, который сидел на стуле перед письменным столом, сначала уткнулся острым голодным лицом в пол, замер, что-то в себе преодолевая, потом поднял голову, преданно посмотрел на Василия Ивановича и стал лизать его правый сапог. Со старанием…
– Лижи, сука, – прохрипел Белкин, наливаясь сладострастием. В теплых ватных штанах шевельнулось. – Лижи, сука…
Еще минуты потекли.
– Это ты, паскуда, за все отдуваешься… И за себя. И за товарища Фарзуса, и за Арона энтого Нейгольберга, и за… А-а… Лижи, сука…
Исторг Василий Иванович Белкин со стоном, содрогнувшись своим большим, упитанным телом, семя в теплые ватные штаны. Поднялся. И со всего маха ударил сапогом в грязный рот своей жертвы.
– Вот так, Дмитрий Наумович, – улыбнулся Белкин, все еще часто дыша. – Каждому свое, верно? Как там эти слова на иностранный перевести? – Молчал у его ног Картузов. – На седьмой участок его, – приказал Белкин двум молчаливым стражникам.
На седьмом участке рыли котлован под административное здание: круглосуточно – смена двенадцать часов – долбали кирками тысячи зэков вечную мерзлоту, таскали ее серо-белые куски на носилках. При пятидесятиградусном морозе и шквальном, валящем с ног ветре. На следующее утро уже не было на этом свете Дмитрия Наумовича Картузова…
А второе событие приключилось уже в Мордовии, в лагере № 017, где Василий Иванович Белкин, естественно, в начальниках значился. Главные работы, на которых зэки дохли, понятно, лесоповал. И было это летом 1945 года. Пришел этап из Прибалтики, а точнее – из Литвы. Наполовину женский. Приняли, выстроили, стали пересчитывать. Шел вдоль рядов начальник лагеря, прутиком полковничьи галифе с лампасами постегивая. Всматривался в лица, встречал открытые взгляды, полные ненависти. Или безразличия… К собственной судьбе, надо полагать. И вдруг чуть не споткнулся, замер – стояла перед ним Марта (Марточка). Фигура точно такая, полненькая, овал лица, рот, разрез карих глаз. Только волосы светлые. Ткнул пальцем, приказал нижним чинам, его сопровождающим:
– Ко мне.
Вот и все. Звали молодую женщину – ей тогда было тридцать два года – Гинтой Валчунайте.
– Ты будешь Мартой, – сказал ей в ту же, первую ночь Василий Белкин.
– Хорошо, – согласилась Гинта вроде бы покорно, с милым придыханием, с паузами произнося русские слова. – Я Марта.
В ту же ночь она получила полную, неограниченную власть над Василием Ивановичем Белкиным. Да, это была вторая Марта в жизни нашего мрачного героя: он полюбил эту женщину сокрушительной, черной, всепоглощающей любовью, и – непостижимая загадка! – Марта ответила Белкину взаимностью. А была Гинта вырвана из зажиточной хуторской семьи, когда в Прибалтике сразу после войны началась сталинская коллективизация – железной беспощадной рукой: на ее глазах застрелили мужа, когда он с охотничьей двустволкой попытался защищать от насильников свой дом, увели неизвестно куда троих детей.
Василий Иванович Белкин своей властью добился досрочного освобождения Марты – она была тут же, при лагере, в рабочем поселке, оставлена на поселение. В загсе районного города расписались, и была сыграна шумная свадьба, на которую пригласили молодые все лагерное начальство. И по требованию Марты – четырех ее подруг, прямо из барака. На работе Белкин был прежним – садистом и чекистом «железной ковки» (так он был определен в одном из очередных наградных листов), дома становился другим: мягким, послушным, покорным. И – счастливым. Дети у них не родились. Или Марта не хотела.
Когда позади осталось все, нагрянувшее после смерти Сталина: страхи, неприятности, «несправедливые» наветы, реальная возможность пойти под трибунал и получить вышку (что и случилось с некоторыми его коллегами), – когда наконец подоспела пенсия и можно было уйти на заслуженный отдых, Василий Иванович Белкин вместе с женой Мартой, не медля ни дня, отбыл на «большую землю», в заранее подготовленную московскую квартиру, с приличным капиталом в виде накопленного золотишка, драгоценных камней, изделий из соответствующих металлов и прочего, с двумя сберкнижками – на себя и на жену, на которых лежали более чем порядочные суммы. Да плюс полковничья пенсия по ведомству КГБ, которую советскому злому обывателю лучше не называть – убьют от зависти.
Всего за одно лето 1954 года возвел Василий Иванович на полученном участке в Ново-Переделкине роскошную кирпичную виллу о двух этажах за высокой оградой с милой сердцу колючей проволокой поверху, с двумя верандами, сауной, погребом и с теплицами. В маленький пруд был пущен зеркальный карп: и для собственного стола, и на продажу. Вообще, приусадебное хозяйство, которое умело и сноровисто вела Марта, уже через год стало приносить немалый доход: избыточная разнообразная продукция реализовывалась на рынке, куда в летнюю и осеннюю страду Василий Иванович отвозил раз или два в неделю на недавно приобретенной «Волге» дары сада-огорода, а также прудика. Марта торговать умела не хуже, чем работать.
Лишь одна напасть омрачала жизнь Василия Ивановича Белкина и Марты в загородном доме: периодически случались (во всех комнатах сразу) нашествия неведомых темно-коричневых пауков, притом разных размеров – от крохотных до огромных, с детскую ладошку. Они ползли отовсюду, изо всех щелей, возникали, казалось, ниоткуда. Был чистый угол в комнате – и вдруг, можно сказать на глазах, в нем образовывалась колышущаяся, ровно шуршащая куча этих тварей. Марта, давясь от приступов тошноты, сгребала пауков в ведро, спешила с ним к мусорному бачку и – не успевала: отвратительный, темно-коричневый биологический хлам в ведре исчезал бесследно. Говорить об этом, искать причину происходящего Марта и Белкин не решались: страшно… А пауки вновь и вновь все лезли отовсюду. Так продолжалось несколько дней раза два или три в году, и все эти дни и бессонные ночи, заполненные шуршанием со всех сторон, Василий Иванович погружался в некое особенно мрачное состояние духа. Хотелось истязать жертвы – а их не было. Обуревала жажда убивать, расстреливать, мстить врагам – их тоже не было рядом. И Белкин, чаще всего по ночам, под это беспрестанное паучье шуршание, писал на всех, кого вспоминал, доносы, которые утром отправлял в КГБ. Но проходили «паучьи дни» – и твари исчезали бесследно, только на несколько часов после них во всем доме сохранялся запах серы, но и он тоже скоро растворялся бесследно…