— Бывает же,— покрутил он головой.— Как катера одной серии...

На Сергея Романовича встреча с этим помятым и бледным от потери крови двойником произвела совсем другое действие.

— Вот когда встретиться пришлось,— глухо проговорил он.— Не подох, значит.

Старший Когут вздрогнул и поднял голову. В глазах его вспыхнули огоньки неуемной злобы.

— Встретились,— прохрипел он в ответ.— По-другому бы я хотел с тобой поздороваться, братуха.

Больше ничего не было сказано между ними, самыми близкими людьми по крови и самыми лютыми врагами в жизни.

Уже когда раненых уложили в автодрезину, Иван вдруг вспомнил про деревянную ногу двойника и послал за нею бойца.

— Ни к чему она теперь,— слабо, как бы в полубреду, проговорил двойник.— Не прошел номер. Не пофартило.

— Пригодится,— ответил за Ивана Могутченко.— Мы тебя на суд на этой ноге приведем. Пусть люди видят, от какой мрази они шарахались.

Но Иван правильно понял слова бандита и, желая окончательно сломить его волю, насмешливо добавил:

— Промахнулся ты со своей ногой. Сильно промахнулся. Спектакль в Богородском на кладбище зря устраивал.

И вынув из-за пазухи сверток, добытый им из деревяшки Данилы Романовича, показал его бандиту.

Посеревшее лицо преступника исказила гримаса злобы. Он дико, почти взглядом сумасшедшего смотрел на Ивана. Но тот, выдерживая взятый тон, насмешливо подмигнул ему. Старший Когут отвернулся к стене я глухим от злобы голосом сказал:

— Раньше нас схватил, значит, гад. Твой фарт. Только ведь тебе-то, дураку, от этого богатства пользы не будет. Эх, и как же мы тебя проглядели. Больным прикинулся, стерва.

Боец притащил деревянную ногу двойника, и Полозов внимательно осмотрел ее. Так и есть. Нога была даже в деталях сделана так, чтобы походить на ногу Данилы Романовича. Даже белая войлочная подушка, на которую опирается колено, была по краям аккуратно обшита кожей, а кожа, в свою очередь, прибита к деревяшке обойными гвоздями с медными шляпками. Теперь Иван окончательно убедился, что означали следы на снегу и почему погиб Старостин.

— Дурак, какой все-таки дурак,— с глубоким убеждением проговорил Иван, бросая деревяшку на пол кабины.

— Ты это о ком?— уставился на него подошедший Могутченко.

— О себе, конечно,— успокоил его Полозов.

— Самокритика, значит. Валяй,— добродушно согласился начальник отдела.— Может, поновей что-либо скажешь?

— Сейчас посмотрим, как ты запоешь,— загадочно усмехнулся Иван. Он снова вытащил спрятанный было сверток и показал его Могутченко.

— Что это?— недоверчиво глядя на сверток, спросил начальник отдела.— Неужели?..

— Вот именно,— торжествующе ответил Полозов.— Это то, из-за чего эти мерзавцы убили Галину и Данилу Романовича.

Уже светало, когда обе дрезины затормозили около казармы взвода охраны. Могутченко, Полозов и Сергей Когут пошли к казарме. Козаринов с бойцами начали высаживать раненых бандитов.

Не дойдя до казармы шагов тридцать, Полозов остановился и прислушался. Остановились и его спутники. В казарме определенно творилось что-то недоброе. Слышалось чье-то рычание, кто-то вопил и на кого-то кричал Леоненко.

Полозов со всех ног кинулся к казарме. Могутченко и Когут за ним. Распахнув двери казармы, Полозов замер. Стол, табуретки, скамейки, сундучки бойцов, обычно аккуратно стоявшие на краю нар, все валялось как попало в полном беспорядке. Посреди этого хаоса яростно метался доведенный до крайней степени бешенства Немко. За ним гонялся Леоненко, пытавшийся прикрутить веревкой к телу хотя бы одну руку беснующегося.

Немко, казалось, не замечал ничего. Схватив за опояску связанного по рукам и ногам человека в полушубке, он молотил им как снопом по чему попало. Избиваемый орал изо всех сил.

Быстрее всех на происходившее отреагировал Сергей Когут. Отстранив растерянно остановившегося в дверях Полозова, он шагнул вперед и схватил Немко за руки. Яростное рычание идиота сменилось криком боли. Немко отпустил свою жертву. Когут завел руки Немко за спину и Леоненко старательно связал их.

— По какому поводу побоище?— спросил Могутченко.

— Ну и силенка у вас, товарищ,— не замечая, что Могутченко ждет ответа, восхищенно проговорил Леоненко.— Ведь Немко-то настоящий битюг. С ним только оглоблей справиться можно. А вы как с мальчиком.

— Что здесь произошло?— повторил вопрос начальника Полозов.

— Это я с ним,— указывая на Немко, доложил Леоненко,— политработу провел.

— Политработу?!— удивленно, чуть не в один голос, переспросили Могутченко и Полозов, оглядывая обычно блиставшую чистотой, а теперь разгромленную комнату.

— От твоей политработы всегда люди бесятся?— насмешливо спросил бойца Могутченко.

— Люди нет, не бесятся,— не поняв иронии начальника, ответил Леоненко.— Вначале все хорошо было. До Немко дошло, что поджигать склад — преступление. Он даже сказал, что хотел сделать это только по просьбе «Миколы Угодника». Тогда я объяснил ему, что это за «Угодник». Немко как будто все понял, успокоился. Я развязал его, напиться дал. Про то, что на кладбище в Богородском случилось, рассказал. А он спросил, почему «Микола Угодник» связанный лежит. Я снова ему все объяснил. Тут только до Немко дошло, что его обманули. Подошел он к «Угоднику», посмотрел, даже за бороду два раза подергал. «Угодник» его по матушке послал. Немко голос-то узнал и озверел, и начал... Если бы не вы, убил бы он «божьего угодника».

— Да он и так, по-моему, еле жив,— высказал свое мнение Сергей Романович.— Эй, Порфирий Севастьянович! Жив ты еще?

Полозов заметил, что веки лежавшего на полу «Угодника» дрогнули, но глаз он не открыл.

— Вы знаете этого гражданина, Сергей Романович?— спросил Могутченко.

— Давно знаю,— ответил Когут.— С детства. Отцы шабрами были. Потом он удрал за границу. В Харбине жил.

— Очень вовремя вы к нам приехали, Сергей Романович,— довольно улыбнулся Могутченко.— Ведь на установление личности вот такого, скажем, артиста, пришлось бы не один месяц затратить. Сам-то он ничего не сказал бы.

— Сейчас все расскажет,— мрачно пообещал Когут.— Я за брата с них шкуру сдеру. Слышишь ты...— тронул он носком сапога лежавшего «Угодника».

— Слышу,— слабым голосом ответил тот.— Напрасно ты, Серега, на меня разъярился. Я в этом деле мелкая рыбешка. Мое дело было этого дурака морочить. За это расстрел не дадут.

— Рассчитал?— насмешливо бросил в ответ Когут.— Плохо рассчитал. За твои прежние делишки, за уход с белыми за кордон как раз и набежит точно на высшую меру.

— Прежние делишки давность покрыла, а за все, что сейчас... так я в полное раскаяние пойду,— еле шевеля разбитыми губами, объяснил «Угодник».— Я ведь в этом деле не главный, упорствовать и вилять не буду. Пашку-то ухлопали, что ли?

Ему никто не ответил. Могутченко жестом пригласил Сергея Романовича пройти в комнату Полозова.

— А что с Немко будем делать?— шепотом спросил Леоненко Полозова.

После короткого обмена мнениями Могутченко и Полозов решили освободить Немко.

— Ты с ним поговори,— сказал Полозов бойцу.— Чтобы на склад он ни ногой.

— Поагитируй в общем,— усмехнулся Могутченко.— Может, он еще кого отлупит.

В комнате Полозова, еще не успев скинуть полушубка, Могутченко потребовал:

— А ну, показывай, что ты сегодня ночью из старой деревяшки выудил?

Вытащив из пазухи пакет, Иван неторопливо повертел его в руках и даже взвесил на ладони.

— Да не тяни ты, чертушка,— не выдержал Могутченко.

Крепкая, хорошо пропитанная варом, толстая льняная нить скрипнула на лезвии ножа, клеенка развернулась, и вот на стол перед Иваном и его спутниками легли два куска карты и двойной лист хорошей линованной бумаги, весь исписанный крупным угловатым почерком Данилы Романовича. Могутченко взял лист и развернул его. Письмо покойного Когута на первый взгляд не имело определенного адреса. Оно начиналось словами: