«Если бы здесь был мой младший брат Сергей...» Прочитав эти строки, Могутченко подумал и протянул письмо старшего брата младшему.

— Прочтите вначале вы, Сергей Романович!— предложил он.

Пока, примостившись поближе к лампе, Сергей Когут читал письмо Данилы Романовича, Могутченко и Полозов занялись картой. Им обоим было ясно, что это два куска одного и того же листа крупномасштабной военно-топографической карты. Причем лист этот, прежде чем разрезать его на несколько кусков, предварительно обрезали по краям. Теперь невозможно было определить не только район, изображенный на карте, но даже ее масштаб.

Соединив совпадающие края разреза двух кусков, Могутченко и Полозов молча разглядывали их.

Изображенная на карте местность была сплошь покрыта лесом. Только ближе к центру листа виднелись края небольшой полянки. По обоим кускам карты тонюсенькой синей ленточкой петляла и куролесила какая-то маленькая речушка.

Кое-где через зеленую краску, заливавшую лист карты, тянулись пунктирные линии — пешеходные тропинки или охотничьи тропы. Никаких надписей, даже названия речушки или ручья на карте не было. Только на одном из особенно причудливых изгибов лесной речушки простым, черным карандашом был нарисован маленький кружок, а от него сантиметрах в трех стоял сделанный тем же карандашом крестик. Какие-то карандашные знаки ранее, видимо, были и на втором куске карты, но позднее чья-то рука стерла их.

— Н-да-да!— разочарованно проговорил Полозов.— Картина очень «ясная».

— Как в зеркале,— усмехнулся Могутченко.— Сто лет ищи это место, хрен найдешь. Хотя... в письме должны быть какие-то указания.

Полозов и Могутченко взглянули на Сергея Романовича. Тот продолжал читать письмо покойного брата. Брови его были сурово сведены. Видимо, в письме говорилось о событиях страшных и нерадостных.

Иван начал свертывать куски карты и только тогда заметил, что на обороте того куска, где стоял кружок и крестик, что-то написано. Почерк был Данилы Романовича.

«От камня, где кружок, тысячу шагов точно на запад. От поваленного кедра, где крестик, точно на Север до могилы. Копать двадцать шагов за крестом».

— Все точно,— снова усмехнулся Могутченко, прочитав вместе с Полозовым эту запись.— Только в какой губернии находится этот камень и эта самая могила?

Иван повернул кусок листа, снова взглянул на карту. Расстояние от кружка до крестика было примерно равно расстоянию от крестика до края единственной полянки. Видимо, могила находилась или на самой поляне или в лесу около нее.

— Места эти мне знакомы,— вдруг заговорил Сергей Романович. Кончив читать, он тоже рассматривал карту.— Эта речка вообще-то вряд ли имеет официальное название, но охотники в этих местах зовут ее Суземка. От нее до нашего села верст тридцать.

— Вот это самое главное,— довольно пробасил Могутченко.— Карту к месту привязали, остальное дело времени.

— А что в письме?— не удержался Иван.

— Его, конечно, надо приобщить к делу,— протягивая Ивану письмо, сказал Сергей Романович...— Но многое для вас там будет не совсем понятным. Придется вам и меня допросить как свидетеля,— усмехнулся он.

— Действительно, тут зарыто что-нибудь путное?— спросил Могутченко, указав на отметки на карте.

— Безусловно,— подтвердил Сергей Романович.— Золото. Сколько, точно никто не знает. Некоторые называют цифру в три пуда, другие уверяют, что не меньше пятнадцати. Точно только одно, груз был увезен на восьми лошадях на вьюках.

— Ого!— воскликнул Могутченко.— Значит, кроме золота, найдутся v другие ценности.

— Говорили, что где-то в районе Суземки вместе с золотом зарыт архив контрразведки белых частей, орудовавших в предгорьях Алтая. Удирали от Красной Армии они сломя голову, грузы вывозить было трудно. Вот и закапывали ценности в трущобах, рассчитывая вернуться.

— Как же Даниле Романовичу удалось захватить карты?— спросил Полозов.

— Судя по письму, случайно. Три офицера, командовавшие остатками эскадронов, отходивших в предгорья, укрыли отряд около нашего села, а сами взяли четырех мужиков и приказали вести их в район Суземки. Закопав ценности, они на обратном пути, уже недалеко от села, расстреляли мужиков. Мужики-то ведь не только закопали золото, но и видели, как офицеры делили карту. Брат наткнулся на них уже в конце трагедии. Его внимание привлекли револьверные выстрелы, которыми белые приканчивали мужиков. Данило отомстил за односельчан. Два офицера свалились рядом со своими жертвами, а третий с простреленной грудью все же убежал в чащу. Из мужиков один оказался жив. Он-то и рассказал брату и про клад, и про карту. Брат перевязал раненого, забрал карты от убитых офицеров, но затем и ему пришлось уходить. Как позднее выяснилось, третий офицер сумел отбежать довольно далеко и выстрелами привлек внимание отряда. Но когда отряд прибыл к месту трагедии, жив был только один перевязанный братом мужик. Кстати, этот мужик родной брат того Парфенова, которого вы сегодня подстрелили на тропинке. Видимо, от Парфенова-то и стало известно о золоте, о карте и о том, что два куска этой карты хранятся у брата. Ведь третий офицер, хотя и успел поднять тревогу, умер еще до прихода отряда. Его и похоронили, не обратив внимания на клочок карты, который у него должен был лежать в кармане или полевой сумке.

Постучав в дверь и получив разрешение, в комнату вошел Козаринов.

— Арестованных прикажете там оставить или как?— спросил отделком.

— Казарму надо прибрать,— поняв невысказанную просьбу отделкома, ответил Полозов.— Бойцы всю ночь на ногах. Свободные от наряда пусть отдыхают.

— А арестованные?..— начал Козаринов.

— А им не обязательно на нарах лежать,— резко перебил отделкома Могутченко.— Внесите их сюда. И на полу полежат до прибытия спецвагона.

Бандитов втащили в комнату, развязали им руки и устроили поудобнее на полу. Хотя «Угодник» и не был ранен, удары Леоненко и трепка, которую задал ему Немко, стоили обычного ранения. Пожалуй, из всех трех он наиболее нуждался во врачебной помощи.

Могутченко позвонил дежурному по станции и, узнав, что паровоз с арестантским вагоном прибудет минут через двадцать — тридцать, сказал, обращаясь ко всем троим:

— Терпите, «вояки», через полчаса вас настоящий врач подремонтирует.

— Перед расстрелом, значит, подлечить решил, господин начальник,— отозвался с пола Павел Когут.

Полозов взглянул на него и с удивлением вынужден был признать, что ночные передряги и простреленная нога не сломили его. Павел Когут сейчас выглядел значительно бодрее, чем тогда, когда его выводили из предбанника.

Могутченко не успел ответить на ядовитое замечание раненого. Его опередил Сергей Когут:

— К сожалению, таков закон. Хотя для такой гадины, как ты, стоило бы отменить.

— Спасибо, братец,— смиренным тоном ответил Павел Когут,— порадел родному человеку.— Он явно издевался над братом.— Закон хороший. Пока лечат, пока суд да дело, всякое может случиться.

— Ничего не случится,— жестоко ответил Сергей Когут.— Подлечат тебя дней за пять-шесть, на нас, Когутах, раны быстро зарастают. А суда тебе ждать не придется. Это уж я постараюсь. Если надо будет — архивы подниму.

— Это какие еще архивы?— не скрывая тревоги, поднял голову Павел.

— Забыл? Все харбинские газеты писали, что тебя в двадцать первом трибунал заочно приговорил к вышке.

— Значит, в силе еще эта прибаутка,— улыбнулся Павел Когут. Но усмешка вышла кривой, а голос явственно дрогнул. Опираясь руками о пол, он подтянул раненую ногу и сел в углу комнаты, привалившись спиной к стенкам.

— Ты, пес, скажи мне, как ты осмелился руку на родного брата поднять?— понизив голос, спросил Сергей, глядя на него ненавидящим взглядом.

— Не хотел я этого,— после долгой паузы ответил Павел Когут, глядя в пол.— Случайно это получилось. Он, Данило-то, первый за револьвер схватился. Оборонялся я...

— А от Гали ты тоже оборонялся?— с той же обжигающей ненавистью допрашивал Сергей Когут брата.