— Не знаю,— признался Иван.

— И я не знаю,— заряжая свою пенковую мортиру самосадом, задумчиво ответил начальник отдела.— Не знаю, браток, не знаю. А вообще-то это интересно. Так, говоришь, около складов подозрительные людишки не шляются? И то хлеб.

Больше к разговору о Даниле Когуте Могутченко не возвращался. Но Иван понял, что не случайно начальник отдела упомянул эту фамилию. Ох, не случайно. Надо с этим обходчиком ноближе познакомиться. «И как же я сам не додумался?— сетовал Иван.— Без намека не пошевелился».

Данило Романович Когут и впрямь оказался очень занятным человеком. Могутченко не случайно назвал его богатырем. Ростом в добрую сажень, с широченными плечами, могучей грудью, копной рыжих кудрей на голове и такой же огненной курчавой бородой, он по внешности действительно напоминал былинного русского богатыря. Когда Когут сидел, опершись локтями о стол и положив на скатерть тяжелые узловатые кулаки, со стороны и в самом деле могло показаться, что присел Илья Муромец отдохнуть чуток после тяжелых богатырских трудов.

Однако это впечатление пропадало, когда Данило Романович шел или, как определил Полозов, «шкандыбал». Вместо левой ноги у богатыря от колена шла деревяшка. Правда, как и положено, она была тоже богатырского размера. Когут сам смастерил ее из основательного обрубка полувековой липы.

На взгляд Полозова Данило Романович, несмотря на могучесть, был очень стар. Ему уже, безусловно, перевалило за пятьдесят. А вот жене Когута Гале никак нельзя было дать больше двадцати — двадцати трех лет. Иван недоумевал: что связало молодую женщину с человеком, который больше годился ей в отцы, но уж никак не в мужья. И ведь не дурнушка какая-нибудь, а писаная красавица. А глаза у Гали... Иван каждый раз густо краснел, когда Галина останавливала на нем свой взгляд. Таких глаз, огневых и ласковых, дерзких и в то же время настороженных он ни у кого не видал.

Данило Романович, правда, не сразу, но все же разглядел, как действует взгляд его жены на молодого чекиста. Не раз прямо при Иване он шутливо предупреждал Галю.

— Ты бы поосторожнее, Галина, а то наш гость горницу спалить может. Гляди, как полыхает?! Чистый пламень!

В добродушно насмешливом почти отцовском отношении Данилы Когута к тому, как действуют на Ивана взгляды Гали, было что-то необычайное. В те времена любой муж счел бы своим непременным долгом «проучить» жену, чтобы та не пялилась на посторонних, а заодно накостылять шею и этому постороннему, чтобы впредь не повадно было ему заглядываться на чужих жен. Но Данило Романович, видимо, крепко верил своей Галине и, кажется, даже гордился тем, что его, не очень молодого, увечного человека, не за богатство, не за служебное положение, а вот просто так, ни за что любит молодая и красивая женщина.

Данило Романович оказался книголюбом, правда книголюбом не совсем обычным. Он признавал только те произведения, в которых рассказывалось о необычайных приключениях, о трагических событиях, о жизни физически и нравственно сильных людей, умевших прорываться через любые преграды к намеченной цели. В раздобывании таких книг Данило Когут был поистине неутомим. Собранная им библиотека с трудом размещалась на шести полках, тянувшихся вдоль всей стены во второй, чистой комнатке его домика на шестьсот второй версте. Полозов, знакомясь с библиотекою Когута, отметил про себя, что среди годовых комплектов «Всемирного следопыта», «Мира приключений», «Вокруг света», «На суше и на море», на полках стояло много таких книг, названия которых Иван даже не слыхал. Скоро Полозов узнал, что в адрес Когута часто приходят посылки с книгами, что Даниле Романович из глуши вятских лесов сумел завязать крепкое знакомство с букинистами Москвы и Ленинграда.

Данило Романович не хранил свои литературные богатства под спудом. Все, кто работал на станции могли брать у него книги. Правда, любителей чтения было мало. Книгами Когута изредка пользовались только сам начальник станции бывший дворянин Жеребцов, да мечтательный юноша Станислав Кабелко, родом белорус, но из романтических побуждений придумавший себе аристократических польских предков. Эти мифические предки в свое время сильно заинтересовали Могутченко. Но, выяснив правду, начальник отдела пренебрежительно махнул рукой:

— И с чего бы это посконного дурака к сиятельствам потянуло? Для девок, что ли? Нехай брешет, когда ему то любо, аристократ свинячий!

Неизвестно каким образом, но случайно обретенное начальником отдела прозвище получило известность, и золотушный, мечтательный юноша на долгое время превратился в «свинячего аристократа», объединявшего в своем лице сразу три должности: начальника, весовщика и сторожа багажного отделения. Кабелко обычно читал мало. Все свои свободные часы он посвящал ухаживанию за двумя перезревшими дочками Жеребцова, терзаясь сомнениями, на которой из них остановить свой выбор. Время от времени оскорбленные нерешительностью вздыхателя, обе девицы давали ему дружный отпор. И тогда, оставшись на несколько вечеров в одиночестве. Кабелко с горя искал забвения в литературе.

Зато Иван Полозов с первых же дней близкого знакомства с Когутом стал ревностным читателем его библиотеки. Книги интересовали его больше, чем сам Данило Когут и даже Галя.

До этого Иван, успевший проучиться всего полторы зимы в сельской школе, не подозревал, что о разведке и контрразведке могло быть написано столько книг. Сейчас он глотал их одну за другой, соглашаясь или не соглашаясь с выводами авторов, но всегда приходя в ярость от того, что о советской контрразведке ничего путного еще не написано. «Что за сволочной народ эти писатели,— не раз думал Иван, закончив очередную книжку.— О разных Джеках да Чарли разводят муть, а вот как Степка Петухов защучил колчаковского офицера связи — написать не могут. А ведь у Степки-то покруче получилось. Да и не из-за денег, не из-за наследства парень на пули лез».

Читая взятые у Когута книги, Иван заметил, что Данило Романович все их прочитывал от доски до доски. На полях корявым почерком Когута были начертаны краткие, но энергичные оценки вроде «парень-то башковитый» или «хитро придумал», «ну, уж это хреновина!» Вначале Полозова забавляли эти краткие сентенции, но они попадались почти на каждой странице и в конце концов Иван перестал обращать на них внимание.

Иван читал все книги подряд, но интересовался больше всего теми произведениями, в которых борьба шла не из-за денег или власти, а из-за каких-либо более высоких ценностей, таких, как верность долгу, отмщение обидчику или уж, на худой конец, любовь к девушке.

Вот и сейчас Иван лежа раздумывал, не пойти ли ему к Даниле Романовичу. Говорили, что сегодня в адрес обходчика пришла посылка с книгами, и Полозову хотелось взглянуть на новинки.

— Пойду!— решил он и поднялся с постели. От ставшего уже привычным недомогания не осталось и следа. Голова была чистая, в висках не ломило и даже пробитое бандитской пулей плечо совсем не ныло.— Пойду на часок. Проветрюсь и книжку заменю.

Полозов оделся, вытащил из-под подушки наган, сунул его в рукав полушубка и вышел из комнаты.

— Я буду на шестьсот второй,— сказал он уже вернувшемуся с развода Козаринову.— Если что, позвоните...

— Идите, не сомневайтесь, товарищ командир,— козырнул в ответ отделком.— Все будет в порядке.

В распоряжении Полозова была дрезина, но в морозный светлый вечер не хотелось возиться с выводом ее на линию. После многих часов лежания в душной казарме холодный воздух бодрил Ивана. Да и пути-то было всего одна верста.

Иван размашисто зашагал вдоль рельсов к семафору. Он шел, глубоко вдыхая свежий морозный воздух, чувствуя, как весь наливается силой, что здоровье действительно вернулось.

Сразу же за семафором начинался железнодорожный мост, совсем небольшой, всего в три коротеньких пролета. Здесь, путаясь между холмов, зверея только в весеннее половодье, маленькая речушка Пижанка в течение многих веков вырыла глубокий, с отвесными берегами овраг. Шагая по узкой дощатой дорожке вдоль перил, Иван невольно подумал о том, сколько тысяч поездов остановилось бы в пути на всем протяжении от Москвы до Владивостока, если бы до этих гранитных устоев и стальных ферм дотянулась рука врага. Но, гарантируя сохранность моста и безопасность пролетающих по нему эшелонов, впереди зачернела фигура часового.