— Четыре класса и три коридора церковноприходского,— все еще не остыв, хмуро ответил Полозов.

— Нет, серьезно?— допытывался Горин.— Хватит тебе сердиться.

— Да не сержусь я. А насчет школы правду сказал. Не учился я. Две зимы сторожихе из церковноприходского помогал полы мыть да печи топить, ну кое-чего и нахватался. А позднее двухмесячные курсы комсостава,— закончил Иван и покраснел. Ему вспомнилось, как он на этих курсах довел до столбняка преподавателя русского языка, написав в диктанте «у Тришки...» вместе, но при этом «у» и «т» старательно вывел заглавными. Придя в себя, преподаватель с трудом начертал за диктант тройку, опасливо косясь на именной маузер, висевший на боку Ивана.

Данило Романович, узнав, что преступники вчера чуть не весь день скрывались за его коровником, вскинул голову и недоверчиво взглянул на Горина.

— А не спутались вы? Неужели так было?

— Так, Данило Романович,— подтвердил Горин.

Когут долго молчал, орудуя рогачом у шестка. Наконец, всунув в протопившуюся печь чугунок с варевом, он поставил рогач и внимательно посмотрел на Ивана.

— Значит так и было?— не то спросил, не то подтвердил он.— Жаль выходит, что я вчера не заглянул за коровник. Я бы из них мешенюху для свиньи сделал.

— Но ведь их было трое,— напомнил Иван.— Они не дали бы вам и опомниться.

— Убили бы и все,— добавил Горин.

— Ну, убивать-то им меня не расчет,— зло бросил Когут и сразу же осекся.— Говорю, не вышло бы у них осилить. Я бы из них нащепал лучины.

Горин еще раз попытался добиться от Данилы Романовича дополнительных сведений, но безуспешно. Когут ничего больше не добавил и все время только жалел, что не заскочил вчера за коровник, «чтобы прищучить всю сволочню одним разом».

К полудню Горин ушел на станцию, чтобы первым же проходящим поездом уехать на Узловую. Бойцов Иван отослал в казарму и наконец-то смог остаться наедине с Когутом.

Явно обрадованный уходом следователя, Данило Романович уговорил Ивана остаться пообедать. Наблюдая за Когутом, Иван видел, что, после того как увезли тело жены, старый партизан взял себя в руки. Но, отвечая на вопросы Горина и разговаривая с Иваном, он делал это словно механически, все время занятый какой-то мыслью.

Уселись обедать. На столе появилась бутылка, купленная еще Галей для выпивки после бани. Данило Романович по-сибирски разлил водку в большие граненые стаканы.

— Ну, за ваше...— поднял он свой стакан.

— Назло врагам!..— чокнулся с ним Полозов. Выпили и захрустели холодными с ледком пластинами квашеной капусты. Иван думал: «Начать спрашивать сейчас или отложить до приезда Могутченко?.» И решил: «Сейчас».

— Данило Романович, почему вы следователю не все рассказали?— начал Иван разговор, глядя в упор на Когута.

— Как это не все? Рассказал, как было,— ответил Когут, но вдруг смутился, отвел глаза и торопливо начал разливать остаток водки в стаканы.

— Нет, не все,— не спуская с него глаз, повторил Иван.— О том, кто у вас был в пятницу перед моим приходом, вы Горину ничего не сказали. А ведь надо было.

К удивлению Ивана, Данило Романович довольно спокойно отнесся к этому вопросу. Он хитровато, но с некоторой долей удивления взглянул на собеседника.

— Заметил, значит? Догадался.

— Догадался.

— Дым от курева подсказал?

— И дым, и наган в вашем кармане, и то, что вы суетились не в меру, и Галя была необычная, встревоженная.

— Зорок,— определил Когут.— А я, старый дурак, думал, что провел тебя.

— О тех, кто приходил, нужно было сказать следователю,— повторил свою мысль Иван.

— Нельзя,— просто и суховато отрезал Когут.

— Почему?

— Потому что он следователь. Через бумаги узнать правду хочет. Тут не расследовать, тут воевать надо. Бить!

— Да, мне тоже сдается, что бить придется,— согласился Иван, сам не замечая, что заговорил интонациями Могутченко.— Вот если бы в пятницу сказали мне об этом, может быть, обошлось бы без боя.

— Чего ж ты сам-то не спросил тогда?— глухо спросил Когут и нахмурился.

— Видел, что вы встревожены и Гале не по себе,— проговорил Иван и сразу же пожалел. Лицо Когута снова стало чернеть, как в то время, когда он нес тело Гали, но Данило Романович вновь пересилил себя.

— Я тебе все расскажу, Ванюша,— по-прежнему глухо и не глядя на Полозова, заговорил он, впервые назвав Ивана просто по имени.— Теперь мне ничего не страшно. Дай срок, сегодня же расскажу. А ты уж сам все Могутченко объяснишь. Теперь вижу, одному мне не выстоять. Вот обряжу скотину, сделаю обход, провожу четырехчасовой на Москву и тогда поговорим. Долгий разговор у нас будет. Потому не спешу, но и откладывать не желаю.

Не прибирая со стола, Данило Романович встал, оделся и, захватив два ведра с пойлом для коровы, ушел в хлев.

Полозов долго ждал его возвращения. Позвонили из казармы и сообщили, что на станцию едет Могутченко.

— Пришлите дрезину!— приказал Полозов и, быстро одевшись, вышел на крыльцо. Данилы Романовича во дворе не было. Иван направился к коровнику. Неожиданно до его слуха донеслось что-то похожее не то на стон, не то на мычание. Стараясь ступать неслышно, Иван подошел к полуоткрытой двери хлева. Данило Романович стоял, обхватив руками столб, поддерживавший крышу хлева. Зажав в зубах снятый с головы треух, он бился виском о столб и глухо стонал. Иван тихо отошел, вернулся на крыльцо и оттуда окрикнул Когута. Не сразу появился в проеме дверей хлева Данило Романович, а когда появился, то, не выходя на свет, хрипло сказал:

— Я скоро, Ванюша. Кончаю уже.

— Мне придется уйти на часик-полтора.

— Конечно, иди. Приходи сразу после четырехчасового.

— Обязательно. Я вместе с Могутченко приду.

— Что ж, приходи с Могутченко,— после небольшой заминки ответил Данило Романович.

— Может, прислать вам сюда пару ребят, Данило Романович?— подходя поближе к хлеву и понизив голос, спросил Иван.— На всякий случай.

— Да ты что?— даже удивился Когут и вышел на свет. Лицо его было мрачно, глаза горели лихорадочным блеском, но были сухи, без следа слез.— На что мне твои ребята? Сейчас я в обход иду. На путях чужого близко к себе не подпущу, да и в дом ко мне теперь дуриком не заскочат. Знают, что я настороже. Иди спокойно, не сомневайся.

Подошла дрезина и остановилась против казармы.

— Вы уж дверь-то, пожалуйста, держите на запоре,— сказал на прощание Иван.— Да и сами берегитесь.

— Не сомневайся, поберегусь,— ответил Данило Романович.— Пока за Галину не рассчитаюсь, беречься буду,— он зашел в сени, вынес замок и запер дверь. Иван видел, что из-под полы полушубка Когута чуть выше подпояски торчит рукоятка нагана.

Поднявшись на насыпь к дрезине, Иван огляделся. На путях ни души. В лесу, сколько мог рассмотреть глаз — тоже. «Быть может, оставить Коршунова здесь на всякий случай?— подумал Иван, взглянув на бойца, приведшего дрезину.— Обратно один поеду». Но кругом так светло и спокойно, первый снег придавал всему вокруг праздничный нарядный вид. Обычно хмурый сосновый бор, казалось, улыбался, поблескивая миллиардами снежинок-бриллиантов. «Не решатся они среди бела дня наскочить,— решил Иван.— Да и вернусь через час-полтора, еще солнце не сядет». Оглядев окрестности, Полозов помахал рукой Даниле Романовичу, выходившему из коровника с пустыми ведрами, сел рядом с бойцом на скамейку, и дрезина, с ходу набирая скорость под сильными руками Коршунова, помчалась к станции.

В казарме Полозова ожидал Могутченко.

— Что показало вскрытие?— нетерпеливо спросил Иван, забыв даже поприветствовать начальника.

— Дело темное,— понизив голос, чтобы не слышали за перегородкой, ответил Могутченко.— Задушена, но очень странным способом.

— Веревкой?

— В том-то и дело, что руками. Даже одной рукой. Правой. И всего двумя пальцами, большим и указательным.