Хуань Лянь и Ли Чайсун тотчас же одобрительно закивали.
В это же самое время в Париже, в большом «мерседесе», припаркованном близ Марсова поля, сидели бок о бок Филу Догарези и его племянник Чарли.
— Твоя мать не гордилась бы тобой, — сказал Догарези, выдохнув дым своей сигареты через приоткрытое окно.
— Ты ей звонил?
— Нет, но знаю, что она бы не гордилась.
— Ошибаешься, я ее видел позавчера.
— Ты был дома?
— Да. Вчера вернулся. Она сказала, что гордится мной. И Большой Пьер тоже.
— Большой Пьер тебе сказал, что гордится тобой? — переспросил Догарези недоверчиво.
— Можешь сам у них спросить. Он взял Амато на работу в свою гостиницу.
— Да что творится? — воскликнул Догарези. — Вы все с ума посходили?
— Дядя Филу, мы не посходили с ума. Просто вспомнили, что мы христиане. Ты, возможно, уже никого из наших не найдешь для твоей работы. Тебе остается только обратиться к албанцам или югославам, если только они тоже не заделались христианами.
— И ты считаешь, что я позволю этому сукину сыну Тарантини обскакать себя?
— Дядя Филу, если перебить всех сукиных сынов, места на кладбище не хватит. Суды не для собак. Ладно, я прощаюсь. Я ведь в Париже только чтобы избавиться от своей квартиры. Тоже возвращаюсь в родные края. Мне здешний климат больше не по нраву. Пока!
Он вышел из машины и хлопнул дверцей как раз так, как подобало, — без вызова и ярости, но веско. Ибо это целый язык — закрывать дверцу в машине крестного отца.
28
Настал март — хмурый, вполне под стать своему имени.[43] Образ Эмманюэля Жозефа постепенно поблек в умах Франции и Европы.
Ибо это парадоксальное свойство того, что ради удобства называется «человеческим умом». Если он упрямо пережевывает одни и те же события или мысли, его подозревают в навязчивых идеях и начинают бросать на него обеспокоенные или сокрушенные взгляды. Если же он легко перескакивает с одного на другое, ему приписывают легкомыслие и неспособность сосредоточиться, что вызывает не менее сокрушенные взгляды.
Франция и те из ее соседей, кто интересовался ее проблемами с Эмманюэлем Жозефом, ждали конца света, что бы там ни означало это выражение. Угасание Солнца? Падение Луны на Землю? Поглощение Млечного Пути черной дырой?
Три месяца спустя эти страхи показались беспочвенными, и все стали думать о другом. То есть «экономически слабые» опять принялись играть в лотерею. Транснациональные компании продолжили сливаться и разукрупняться, телевизионные каналы придумали, ради большего реализма, вариант игры в Высочайшую Башню, а ведущие еще тщательнее, чем прежде, избегали любых сюжетов, способных привести к размышлениям. Наконец депутаты проголосовали за несколько дополнительных законов. Самое большее, что можно было обнаружить в речах политических противников (если не врагов), — это некую новую сдержанность, да и то лишь на такие темы, как помощь безработным, малоимущим, инвалидам и пожилым людям, да вечные предложения реформы социального обеспечения и медицинского страхования.
Несмотря на памятную встречу в Елисейском дворце, ни президент Республики, ни его министры, и еще того менее министр внутренних дел, не опровергли объяснения, представленные после появления Эмманюэля Жозефа на всех экранах страны. Официальным объяснением это феномена по-прежнему оставалась теория заговора, что подхлестнуло лихорадочную активность некоторых хакеров, загоревшихся желанием возвестить в качестве своего urbi et orbi какую-нибудь ерунду или похабщину на как можно большем количестве экранов — телевизионные граффити в некотором роде.
Более прагматичные компьютерщики из Бангалора, этой индийской Силиконовой долины, тоже, разумеется, осведомленные о чудесах наби Эманаллы в Исламабаде и Эмманюэля Жозефа во Франции, пустились в новые изыскания: они хотели выяснить, есть ли на самом деле способ манипулировать телевещанием. Они обнаружили, что действительно возможно «взломать» каналы земного телевидения и даже спутниковые каналы, атакуя центры наземной ретрансляции. И они доказали это, прокрутив документальный фильм о сексуальном поведении крыс прямо посреди какой-то сентиментальной болливудской мелодрамы, повергнув индийских телезрителей в немалую оторопь. Это подтвердило басни, на скорую руку сочиненные французской DGSE,[44] а также засвидетельствовало, что индийским компьютерщикам, хоть они и почитают Вишну, в чувстве юмора не откажешь.
Секретные службы Франции перевели дух: дело Эмманюэля Жозефа, таким образом, действительно становилось заговором каких-то сектантов.
Правда, произошло еще одно событие, хоть и второстепенное, но пустившее под откос весь бронированный состав логики.
Профессор Пьер Менар, известный специалист по врожденным детским заболеваниям, работающий в клинике Некера, опубликовал в «Анналах практической медицины» — издании, мало расположенном к розыгрышам, — статью об удивительном случае самопроизвольного исцеления от муковисцидоза:
«Юный Жоэль Д., семи лет, наблюдался в моем отделении с первых же месяцев после своего рождения. Примерно в десятимесячном возрасте был прооперирован из-за серьезной мекониальной непроходимости кишечника. Впоследствии периодическая рентгеноскопия выявила характерное бронхиальное расширение, а в октябре — формирование кистозного панкреатического фиброза, увы, обычное осложнение, свидетельствующее о муковисцидозе. Вес и развитие ребенка чувствительно пострадали.
Однако во время последнего клинического обследования у мальчика наблюдались признаки явного улучшения. Он прибавил три килограмма в весе и два сантиметра в росте, и его дыхание уже не было прерывистым. Рентгеноскопия же обнаружила еще более удивительные признаки. Самыми поразительными новыми фактами были: регрессия бронхиального расширения и почти полное исчезновение панкреатического фиброза. Хотя у мальчика и сохранились шрамы от прежних кист, канал Вирсунга был свободен. Тесты — мекониум, дозаж трипсина, потоотделение и т. д. — стали отрицательными.
Я не знаю никакого объяснения внезапному улучшению здоровья этого мальчика. Сообщаю об этом факте лишь потому, что не существует, насколько мне известно, доказанных случаев самопроизвольного выздоровления от муковисцидоза.
Сообщаю также, что родители Жоэля Д. приписывают это исцеление некоему мистическому вмешательству, оспаривать или комментировать которое не в моей компетенции».
Один из читателей «Анналов», сам врач-педиатр, разослал копии статьи в Медицинскую академию и в газету «Монд». Коллег профессора Менара это смутило. Одни оспаривали исцеление и даже не желали распространения самой информации о нем, внушающей неоправданные надежды родителям детей, пораженных той же болезнью. Другие же захотели узнать об этом случае побольше. Дело взбудоражило все врачебное сословие. Оказавшись, таким образом, у всех на виду, будто звезда, чего он и опасался, профессор Менар был вынужден устроить пресс-конференцию с участием чудесно исцеленного мальчика, Жоэля Д., и его родителей. Отцом ребенка оказался бывший полицейский Жан-Пьер Дюфраншмен, тот самый, который отказался арестовывать Эмманюэля Жозефа во время инцидента на вокзале Сен-Лазар.
Профессор Менар был краток. Сидя за столом вместе с ассистенткой, он представил журналистам юного Жоэля, пышущего здоровьем.
— Господин и госпожа Дюфраншмен настоятельно попросили, чтобы я показал медицинскую карту их сына. Так что я удовлетворяю их пожелание. Вот рентгеновские снимки.
Он развесил серию снимков на светящемся экране. Среди присутствующих были и медики, призванные газетами; они склонились над снимками.
— Это чудесное исцеление, — заявил один из них.
— А я что говорил! — воскликнул Дюфраншмен. — Но никто не хотел меня слушать.
Его супруга смотрела на журналистов со смесью любопытства и презрения.
