Было около полудня, когда кардинал-архиепископ Менье прибыл в комиссариат на улице Трюффо, двери которого были заперты уже целый час. Объявление, вывешенное на них, просило публику обращаться в комиссариат на улице Гурго; туда же отсюда были переведены и правонарушители, и часть личного состава.

Машину прелата задержала манифестация девиц, размахивающих транспарантами со словами: «Мария Магдалина тоже была шлюхой», что повергло иерарха церкви в глухое раздражение.

Министр Дюфор-Жолли тоже был в скверном расположении духа: впервые на своей памяти он имел дело с иностранцем, которого нельзя было выслать.

Отозвав министра в сторонку, префект попытался убедить его не раздражать незваного гостя, которого и без того трудно держать в руках, а переложить ответственность за переговоры на кардинала-архиепископа.

Премьер-министр был уже наверняка извещен о невероятной встрече в комиссариате Семнадцатого округа.

Кардинал-архиепископ Менье сдержанно приветствовал обоих представителей Республики и направился к Эмманюэлю, который по-прежнему сидел на скамье. Он вытянул бледную шею, и его темные глаза пристально вгляделись в колоритное небритое лицо человека, объявившего себя Иисусом. Осенил себя крестным знамением, наблюдая за его реакцией.

— Вы Христос? — наконец вымолвил он, не веря собственным ушам.

Эмманюэль покачал головой.

— Это прозвание было добавлено к моему имени гораздо позже. Я не сообщу тебе ничего нового, Жан-Игнас, сказав, что никогда не был помазан. Я не был ни царем, ни первосвященником, так что для моего помазания не было причины. Я — Иисус, Еммануил, сын Марии и Иосифа.

Кардинал сглотнул слюну.

— Ты воплощен?

— Я всегда был воплощен, не лови меня в богословские силки, — ответил Эмманюэль, улыбаясь, — Здесь я в теле славы. Ты ведь знаешь, что такое «тело славы»?[36]

Менье кивнул.

— Но… как ты можешь нам это доказать?

— Какие доказательства вам нужны, скудоумцы? Следы от гвоздей?

Он вытянул руки, и кардинал-архиепископ ясно увидел шрамы на запястьях. Он тут же вспомнил об одном конфиденциальном отчете, поступившем в папскую канцелярию, где упоминалось о подобных же шрамах на запястьях мусульманского проповедника в Пакистане. Неужели это тот же человек? Прелат попытался взять запястье в руки, но оно прошло у него сквозь пальцы. Он хрипло вскрикнул и отшатнулся.

Министр внутренних дел и префект тоже наклонились, чтобы взглянуть на рубцы поближе, и стукнулись головами.

— Но ведь шрамы на запястьях? — удивился Менье.

— Разумеется, Жан-Игнас, потому что туда и вбивали гвозди. Ладони разорвались бы под тяжестью тела. Неужели ты так мало знаешь о моей казни? Хочешь взглянуть на мои ступни?

Не дожидаясь ответа, Эмманюэль расшнуровал свои кеды, потом снял носки, и каждый увидел следы крестных гвоздей.

Менье снова перекрестился. Министр провел рукой по лицу. У бригадира и полицейских в глазах стояли слезы.

— Почему ты так смотришь на меня, Жан-Игнас? Думаешь, не дьявольская ли это уловка, верно?

Эмманюэль встал.

— Но ведь как раз тебя надо спросить об этом! — воскликнул он, внезапно изменив тон. — Разве не ты написал после моего первого появления на телевидении, что уже элементарное христианское благочестие отказывается признать вашего Спасителя в том насмешнике, каким я был, по твоему мнению? А что ты думал? Что я появлюсь в хитоне, плаще и сандалиях, как две тысячи лет назад? Неужели эти картинки, которые вы называете благочестивыми, это все, что ты знаешь об Иисусе? Не ты ли заявил, что я в лучшем случае всего лишь шарлатан и агент темных политических сил? Не ты ли, Жан-Игнас?

Он тяжело дышал от гнева. Кардинал-архиепископ был бледен так, что сам казался призраком. Он попятился и чуть не упал на руки бригадира.

— И, дескать, нельзя исключать, что я приспешник самого лукавого? Не твои ли это слова? — гремел Эмманюэль.

Прелат рухнул, схватившись за сердце.

Остальные стояли, пораженные ужасом.

— Нет, Жан-Игнас, — продолжал Эмманюэль, — твой час еще не пробил. Но скажи мне, разве не ты также отправился к Папе и посоветовал ему выступить против меня? Призвать верующих остерегаться меня?

Кардинал корчился от ужаса. Он упал ниц, в слезах, лицом к земле.

— Прости… — рыдал он. — Я не мог знать…

Бригадир приподнял кардинала. Один из полицейских пошел за стаканом воды.

Эмманюэль снова сел и посмотрел на министра с префектом.

— Вы двое хотя бы не притязаете на то, что являетесь моими представителями!

— Но чего вы хотите? — спросил министр, пытавшийся совладать со смятением, в которое поверг его этот громогласный призрак. — Чтобы мы, по крайней мере, знали, что можем вам дать.

Кардинал по-прежнему сидел на полу. Каждый мог любоваться его пурпурными чулками.

— Я как раз объяснял это префекту, когда был прерван твоим приходом, — сказал Эмманюэль, «тыкая» министру. — Вы все на этой земле катитесь к неописуемой катастрофе. Обезумевший от гордыни, кичащийся своим технологическим и военным могуществом Запад готов вступить в войну с исламским миром. Вы сталкиваете между собой два имени Божьих — это гнусное святотатство. Но поскольку свои души вы потеряли, то ставите под угрозу весь род человеческий.

Он поднял руку.

— Горе вам! — воскликнул он. — Горе вам в тот день, когда решите, что ваше оружие даст вам победу над вашими братьями! Это будет вашей погибелью! Господь раздавит все змеиные яйца, которые вы посеяли на путях своих!

Министр лихорадочно пытался соотнести эти пророчества с тем, что он знал о международном и политическом положении.

— Меч Господень поразит вас, воровское племя! Вы проклянете день, когда замыслили эту гнусность! Вы познаете только кровавые рассветы да ночи резни! Ваши жены перестанут рожать, ваши поля и воды будут отравлены! Если же сон настигнет вас, то трупы будут вам ложем.

Бригадир помог кардиналу-архиепископу подняться на ноги. Эмманюэль Жозеф повернулся к министру:

— Вы, ваши хозяева и ваши подручные хотели заткнуть мне рот, верно?

Он расхохотался.

— Я буду говорить там, где хочу, поняли? Ибо я несу лишь слово Божье.

Хотя бестелесным был он, теперь сами смертные стали похожи на привидения. Министр, префект, кардинал — все неудержимо зеленели.

— Но что толку увещевать глухих, — сказал он устало.

И снова сел.

— Мы не глухие, — возразил министр. — Мы служащие. Отвечаем за безопасность этой страны.

— Что нужно делать? — спросил кардинал.

Он чуть заметно дрожал.

Раздалась трель мобильного телефона. Начальник министерского секретариата достал свой аппарат из кармана и отошел, чтобы ответить, потом вернулся и шепнул несколько слов на ухо министру.

— Мы все тут свалимся с ног, если будем сидеть взаперти и не перекусим, — сказал министр. — Идемте в другое место!

Все почувствовали облегчение, особенно полицейские и прочие сотрудники комиссариата. Ситуация нагоняла на них тяжкие воспоминания, в частности о переговорах с одним отчаявшимся типом, который обвязался взрывчаткой и взял целую школу в заложники. С той только разницей, что теперь весь мир рисковал взлететь на воздух.

— Куда? — спросил Эмманюэль, надевая свою бейсболку.

— В Елисейский дворец.

Министр мотнул головой, показывая на выход. Кардинал и секретарь министра юркнули в туалет. Через несколько мгновений все погрузились в ожидавшие их машины. Эмманюэль сел рядом с министром.

Едва кортеж отъехал, как комиссариат огласился криками и рыданиями — явный симптом многочисленных нервных припадков, разразившихся одновременно.