— Я спрашиваю тебя, что произошло, а не в каких ты отношениях с небом.

— Явился посланец Всевышнего. Он напомнил нам слова пророка о том, что Бог ненавидит нападающих. И разгневался, потому что эти ракеты убили бы невинных. А потом превратил их в крыс. По своей бесконечной доброте Всевышний послал мне этого человека.

— Как можно превратить ракеты в крыс?

— Уходи, темный человек. Если ты не веришь в могущество Господа, ты тут не к месту.

Подполковник был озадачен: Танзиль слово в слово повторил рассказ Ради.

— Последний вопрос, Мурад. Ты уверен, что в ящиках были ракеты?

— Мы их проверили, когда взяли на хранение. В том, который открыли, точно была ракета, мы ее осмотрели, не вынимая из ящика. Я ведь не сумасшедший, Ияд. А теперь уходи. Или же моли Всемогущего, Всемилостивого, чтобы Он дал тебе случай искупить твое безбожие, покуда ты жив, чтобы адское пламя не пожирало тебя вечно.

Абу-Бакр встал еще более озадаченный.

Танзиль не нажил бы состояния, веря в байки о колдовстве.

Как бы там ни было, он, Ияд Абу-Бакр, не станет докладывать об этом министру.

Лучше все забыть. Впрочем, это не первая странная история, о которой министр не узнает…

Площадь Леа-маркет в старой части Карачи с ее Луговым рынком, раскинувшимся на углу Напьер-роуд и Ага-Хан-роуд, в пространстве, окруженном старыми административными зданиями, построенными англичанами в прошлом веке, кишела народом — как и всегда по субботам. Но на сей раз у лотков, ручных тележек с товаром и лавок было пусто. Толпа теснилась вокруг какого-то человека, взобравшегося на запряженную осликом арбу.

Лет под сорок, темная борода и пронзительный взгляд. Он говорил уже около получаса. Даже полицейские слушали его.

— Вы позволили нечестивым торговцам, которые даже воду и огонь продают, заразить себя… Всевышний создал вас полноценными людьми, а вы превратились в скотов, которые только и знают, что покупать да продавать. Слова, которые архангел Джабраил открыл пророку в его двадцать три года, завяли в ваших душах. Вы забыли, что они были даром Создателя, предназначенным направлять вас. Ваш новый бог — деньги. Имея тысячу рупий, вы хотите две тысячи. Имея две тысячи, хотите четыре. И так без конца. Если вы не богаты, то горечь разъедает вам сердце днем и ночью. Если же разбогатели, набив кубышку при помощи лихоимства или тайного воровства, то уже не можете спать из страха быть ограбленными. Но вор рискует своей жизнью, чтобы урвать частицу вашего добра, вы же тратите свою на бесконечное приумножение…

— Ты что, воров восхваляешь? — бросил какой-то торговец, раздосадованный тем, что на его корзины с дынями и огурцами никто не обращает внимания.

— Нет, купец, я пытаюсь втолковать тебе, что есть кое-что и похуже, чем быть обокраденным: это необходимость воровать самому.

Толпу, уже близкую к тысяче человек, ответ незнакомца позабавил — люди весело зашушукались. Заколыхалось море объемистых белых тюрбанов с мелким черным узором и женских покрывал.

Все же то тут, то там виднелось и несколько непокрытых голов. Одна из них принадлежала итальянскому туристу, снимавшему сцену видеокамерой. Он ни слова не понимал из речи незнакомца, но происходящее показалось ему в высшей степени живописным, к тому же этот проповедник был довольно представителен. По-своему он был даже красив.

— Когда вы богаты, — продолжал незнакомец, — ваши дети радуются вашим болезням, надеясь, что какая-нибудь из них окажется последней и тогда они смогут завладеть всеми денежками. А когда бедны, они досадуют, что придется оплачивать кади[5] и ваши похороны. Вот я и говорю, что вы — всего лишь торгаши. Вы бы и огрызки ваших ногтей продали, если бы на них кто-то польстился.

Толпа засмеялась. Красноречие этого человека лилось, словно вода из щедрого источника. Сразу видно было, что эта речь не заучена, а идет прямо из сердца. И выражался он доходчиво да к тому же властно. Никто не знал, кто он такой, но наверняка блестяще учился в медресе, как вся эта обеспеченная городская молодежь, хотя ни разу не сбился на ученый язык, который наверняка усыпил бы слушателей.

— Да и люди ли вы еще? Неужто вы в самом деле думаете, что Всевышний сотворил Адама и Еву, чтобы вы докатились до такого? Стали помесью ходячей утробы и кассового аппарата? Какое место занимает Бог в ваших мыслях между пробуждением и засыпанием?..

— Ты что — мулла? — раздраженно оборвал его другой торговец.

По одежде было видно, что он человек зажиточный.

— А ты думаешь, человече, что только муллы несут слово Божие?

— Тогда не нужны нам твои проповеди! Только работать мешаешь!

— Ну вот, что я вам говорил? Этот человек богат, взгляните на его платье. Слыша слово Божье, он раздражается. Оно ему мешает! Он и дальше хочет делать деньги.

Соседи богача стали осыпать его упреками. Тот начал огрызаться, и упреки сменились насмешками. В конце концов брюзгу вытолкали из толпы вон, велев помалкивать.

Меж тем какой-то мулла внимательно слушал проповедника.

— Как тебя зовут? — спросил он. — Я хочу, чтобы в пятницу ты пришел проповедовать в мечети.

— Мулла, — ответил тот, — я слышал тебя в мечети Мемон. Твое красноречие и ученость безупречны. Но что с того проку? Придя в мечеть, эти люди слушают только одним ухом, а выйдя оттуда, все забывают. Чтобы они услышали, нужно отвлечь их от дел.

Мулла кивнул.

Его вмешательство было равноценно фирману.[6] Если он при всем честном народе просил незнакомца произнести проповедь в мечети, это означало, что услышанное им в полном согласии с вероучением.

Проповедник продолжил:

— Ваша алчность наживается даже на смерти! Этот город, как и Пешавар, стал крупнейшим в Азии рынком, где продают и покупают самое смертоносное оружие, какое только создано для убийства. Люди прикрываются своей верой, чтобы торговать им и убивать невинных! Тех, кто не совершил никакого преступления! Эти торгаши отвратительны в глазах Господа, ибо, как сказал пророк: Бог ненавидит нападающих!

Широкий ропот пробежал по толпе.

— Бог есть мир, милосердие! Ему ненавистно смертоносное оружие, убивающее не тех, кто виноват, но невинных! Ибо виноватые хитры, они-то никогда не покидают своих укрытий. А жертвой нападающих становятся одни невинные, которые страшатся лишь гнева Божьего. Как по-вашему, сколько виновных убьет одна атомная бомба, сброшенная на коварного врага? Миллион невинных и ни одного виновного!

Раздались крики:

— Он правду говорит! Слушайте его!

— Это оружие Сатаны! — добавил человек.

Слово «шайтан» эхом разнеслось над широкой площадью, вызвав некоторую тревогу и даже ужас у этих людей, оболваненных телевидением и слащавыми песенками.

Торговец, изгнанный из толпы, теперь о чем-то переговаривался с полицейскими. Сунул им монету. В самом деле, полицейские Карачи превосходили попрошаек только в одном: они-то всегда получали свои подачки. В итоге пара держиморд направилась к арбе, на которой стоял человек, и один из них крикнул:

— Слезай, проповедник, ты мешаешь торговле! Люди работать хотят.

Раздались протесты.

Турист по-прежнему снимал, все больше увлекаясь. Он и сам взобрался на повозку ради более широкого обзора.

— В кои-то веки мы слышим проповедь, которая нам понятна! — резко бросила жандарму какая-то женщина. — Дай человеку договорить!

— Я же сказал, пускай слезает. Не то мы сами его стащим.

Недовольный гул поднялся в толпе, выросшей еще больше. И стал угрожающим, когда один из полицейских полез на арбу. Незнакомец бросил на непрошеного гостя пронзительный взгляд черных глаз, от которого тому стало не по себе.

— Добро пожаловать, полицейский, — сказал незнакомец. — Вижу печаль на твоем лице. Один из твоих сыновей болен, так ведь?

Полицейский был явно сбит с толку.