Гэндзи оглядел своих людей. Все уже взялись за мечи. Брошенные мушкеты валялись в грязи. Куда эффективнее было бы встретить врага залпом, прежде чем доставать мечи из ножен. Но люди Гэндзи думали сейчас не об эффективности. Все они были самураями. Когда речь идет о жизни и смерти, все должен решать меч.

Гэндзи извлек свою катану. Возможно, он — последний Окумити, и потому все его видения были ложными. Не будет никакого убийства, поджидающего его в будущем. Не будет ни госпожи Сидзукэ, ни рождения ребенка, ни третьего видения. Все это было обманом, заблуждением, иллюзией. Гэндзи взглянул на Хэйко и поймал ее взгляд. Они улыбнулись одновременно. Нет, не все было иллюзией, не все.

Приготовьтесь! — велел Гэндзи своим людям. — Мы атакуем их.

Именно так надлежало умирать самураю — в атаке, лицом к врагу. Подобно камню, рушащемуся с бесконечной высоты в бездну.

Вперед…

Залп, ударивший из-за стен монастыря Мусиндо, заглушил его слова. Половина самураев Каваками, шедших в первом ряду, рухнули замертво. Наступление мгновенно превратилось в беспорядочное отступление; перепуганные люди разбегались в разные стороны, прочь от монастыря. Мушкеты ударили снова, продолжая косить людей Каваками.

Гэндзи увидел над стеной дула мушкетов — их было около четырех десятков. Но откуда они взялись? Впрочем, размышлять ему было некогда. В тылу у отряда Каваками что-то произошло, и земля задрожала от топота копыт.

Кавалерия! — воскликнул Хидё. — Кто-то атакует Каваками!

Подкрепление! — радостно воскликнул Таро.

Откуда? До нашего княжества отсюда три дня пути, да и то если скакать во весь опор.

Смотри! Они возвращаются!

И вправду, люди Каваками, пытаясь спастись от кавалерийской атаки, кинулись бежать обратно, к Мусиндо. Многие попадали от очередного залпа. Но пока стрелки перезаряжали мушкеты, поток перепуганных людей захлестнул крохотное укрепление. Гэндзи и его воинам пришлось биться изо всех сил, чтобы их не затоптали. Клинки так и сверкали. Кровь умирающих людей и мертвых лошадей смешалась в грязи. Гэндзи слышал, как револьверы Старка выстрелили двенадцать раз, и смолкли.

У Старка просто не было времени их перезаряжать. Он подобрал чей-то меч, ухватил его обоими руками и принялся работать им, как топором, кроша тела, дробя черепа и отсекая руки.

Хэйко и Ханако стояли в середине, прикрывая Эмилию с двух сторон, и рубили всякого, кто подбирался слишком близко.

Один из людей Каваками подскочил сзади к Хидё, уже дерущемуся с несколькими противниками, и занес меч.

Хидё! — выкрикнула Ханако, пытаясь предупредить мужа, и кинулась к нему. Опускающийся клинок отсек ей руку выше локтя.

Из-за леса вылетели всадники. Над ними реяли самодельные флажки с изображением воробья и стрел. Они врезались в убегающую толпу и принялись прорубать себе дорогу к Гэндзи, выкрикивая его имя как боевой клич.

Гэндзи!

Гэндзи!

Гэндзи!

Мой господин, вы видите, кто это? — потрясенно спросила Хэйко.

Вижу, — отозвался Гэндзи. — Но не верю своим глазам.

Я приказал больше не стрелять! — гневно произнес Каваками.

Это не мы, господин. Кто-то стреляет из-за монастырской стены.

Это невозможно. Всякий, кто находился там, должен был погибнуть во время взрыва.

Может, подоспел кто-то из людей Гэндзи? — Адьютант боязливо оглянулся через плечо. — Это сразу казалось странным, что он едет со столь малочисленным сопровождением. Господин, а вдруг это ловушка?

Это тоже невозможно, — отозвался Каваками. — Будь это ловушкой, Гэндзи никогда бы не согласился встретиться со мной. Он не пошел бы на такой риск, не будь у него иного выбора.

Каваками видел, как его люди отступают от монастыря, стремительно превращаясь из отряда в беспорядочную толпу.

Похоже, наши воины движутся не в ту сторону.

Неожиданный обстрел несколько сбил их с толка, — признал адьютант.

Значит, иди и наведи там порядок.

Слушаюсь, господин, — отозвался адьютант, но не сдвинулся с места.

Каваками уже готов был разразиться потоком брани, но тут сзади раздались крики:

Гэндзи!

Гэндзи!

Гэндзи!

Выкрикивая боевой клич Окумити, конные самураи ударили в незащищенный тыл отряда Каваками. Люди Каваками, оказавшиеся вдалеке от собственных лошадей и мушкетов и зажатые между отрядом стрелков и атакующей кавалерией, окончательно впали в панику. Многие побросали мечи и помчались по единственному еще не перекрытому направлению — к дороге на Эдо. А пули, мечи и лошадиные копыта тем временем косили бегущих.

Каваками с его адьютантом тоже далеко не ушли — их окружили и схватили, несмотря на сопротивление. Впрочем, они особо и не сопротивлялись.

Стойте! — воскликнул Каваками. — Живой я для вас ценнее мертвого! Я — князь Каваками.

Несмотря на пленение, его ощущение собственной значимости нисколько не умалилось. В конце концов, это не поражение, а всего лишь временная неудача.

Хоть вы и сражаетесь под знаменем Окумити, вы не принадлежите к этому клану — верно? Кто ваш господин? Отведите меня к нему!

На протяжении пятнадцати лет Мукаи был верным, подобострастным помощником главы тайной полиции сёгуна. Он делал то, что велел ему его господин, Каваками, и не задумывался о частых страданиях и немногочисленных радостях, которые доставляла ему работа. В конце концов, цель жизни не в поиске радости, а в том, чтобы чтить вышестоящих и повиноваться им — и повелевать нижестоящими. То есть, так он думал.

Он слишком поздно узнал, что это существование — не жизнь, а всего лишь смерть заживо.

Жизнь — вот она.

Грубая животная сила скакуна, несущего его в бой, была лишь слабой тенью жизненной энергии, переполняющей сейчас все существо Мукаи.

Гэндзи!

Гэндзи!

Гэндзи!

Возбужденный до предела Мукаи был охвачен экстазом. Сейчас, ведя свой отряд в атаку ради спасения Гэндзи, он чувствовал себя живым воплощением божества — повелителя молний. Любовь указала ему возможности, о которых он не смел и мечтать. И деяния, свершенные во имя этой любви, навеки освободили его. Мукаи переполняло счастье — эгоистичное, личное, чистейшее счастье. Он позабыл о долге, семействе, положении в обществе, истории, традициях, обязательствах, репутации и стыде. Все это было полнейшей чепухой по сравнению с любовью. Сейчас имело значение лишь одно — поскорее соединиться с Гэндзи.

Сто восемьдесят верных вассалов покинули его небольшое имение и отправились вместе с Мукаи в этот отчаянный поход. Их подвигло на это пророчество Гэндзи о полной и окончательной победе. Насколько было известно Мукаи, подобного пророчества Гэндзи не изрекал никогда. Мукаи просто солгал, и солгал необычайно искусно. Любовь неким загадочным образом наделила его необходимым красноречием. Вассалы Мукаи, привыкнув видеть своего лорда неуклюжим, незаметным, косноязычным, были так изумлены, что поверили во все.

И теперь, летя под знаменем с воробьем и стрелами — как тогда, во сне, — Мукаи пребывал выше страха и надежды, жизни и смерти, прошлого и будущего. Все это не имело сейчас ни малейшего значения. И Мукаи радостно и самозабвенно прорубал себе путь.

Гэндзи!

Он выкрикивал это имя, словно объяснение в любви, словно боевой клич, словно священную мантру.

Обезумев от страха перед пулями и лошадиными копытами, многие из людей Каваками попытались спрятаться в укрытии, устроенном воинами Гэндзи. И поток охваченных паникой вооруженных людей грозил вот-вот завершить то, чего не удалось организованной атаке. Над Гэндзи и его спутниками нависла смерть.

Неужто он зашел так далеко лишь затем, чтобы опоздать на считанные мгновения? Мукаи проклинал себя за недостаток стратегического мышления: он не угадал, где именно Каваками устроит засаду. Будь он наделен талантом военачальника, он давно бы понял, куда нужно двигаться, и добрался бы сюда еще несколько дней назад. Он проклинал себя за неумение ориентироваться: как он мог свернуть не на ту тропу в горах! Если бы он лучше разбирался в движении звезд, в ветрах, в перелетах птиц, он ни за что не потерял бы несколько драгоценных часов, двигаясь вместо запада на восток. Он проклинал себя за то, что пятнадцать лет безвылазно просидел в камерах для допросов, не видя белого света. Если б он вел более подвижный образ жизни, он знал бы эти края, и это возместило бы ему недостаток стратегического мышления и умения ориентироваться.