Стойте! — велел Гэндзи.

Сигеру остановился. Возможно, ему даже не позволят войти в шатер. Он не видел подготовленного места для казни. Но это еще ничего не означало. Гэндзи мог отказаться от церемонии. Два самурая, приехавшие с князем из Эдо, могут просто зарубить безумца на месте, да и все.

Гэндзи повернулся к Сохаку.

Как вы могли допустить, чтобы благородный вассал предстал передо мною полуголым?

Князь Гэндзи, — взмолился Сохаку, — молю вас, будьте осторожны! Он уже убил или искалечил пятерых ваших людей!

Гэндзи продолжал молча взирать на настоятеля.

Сохаку, поняв, что выбора у него нет, поклонился князю, потом кивнул Таро. Таро сбегал в оружейню и вернулся с двумя мечами, длинной катаной и более коротким вакидзаси. Поклонившись Сигеру, Таро вручил ему оружие.

Когда Сигеру заткнул мечи за пояс, Сохаку едва заметно изменил позу. Если Сигеру обратит оружие против Гэндзи, он, Сохаку, закроет князя собой. Тогда у Хидё и Симоды, единственных, кто здесь при оружии, появится шанис убить Сигеру — если, конечно, они смогут. По крайней мере, они его задержат, а монахи тем временем навалятся на него всей кучей и не дадут добраться до Гэндзи. Хотя Сохаку и был настоятелем дзенского монастыря, он не очень любил дзен. Дзен учил лишь, как жить и как умирать. И ничего не говорил о посмертии. И теперь, когда перед ним замаячила явственная возможность перейти из этого мира в иной, Сохаку мысленно вознес молитву секты хонгандзи. Наму Амида буцу! Да пребудет со мной благословение будды Беспредельного Света. Да укажет мне Сострадательный путь в Чистую землю. Но даже во время молитвы Сохаку бдительно следил за каждым движением Сигеру, приближавшегося к сидящему князю.

Сигеру опустился на колени на циновку, расстеленную перед помостом, и низко поклонился. Он впервые видел своего племянника после того, как правление княжеством Акакока перешло к нему. В обычных обстоятельствах эта встреча протекала бы очень торжественно. Они обменялись бы дарами, и Сигеру, подобно прочим вассалам, провозгласил бы, что клянется от своего имени и от имени своей семьи служить новому князю. Но нынешние обстоятельства никак нельзя было назвать нормальными. Гэндзи стал князем потому, что Сигеру отравил предыдущего князя, своего отца. И семьи, чтоб клясться от ее имени, у него тоже не было, — он всех перебил собственными руками. Сигеру застыл, прижавшись лбом к полу. Это был суд. Должен быть суд. Сигеру сидел, опустив голову, и ждал смертного приговора.

Ну что ж, дядя, — тихо произнес Гэндзи, — давай покончим с этим, чтоб можно было поговорить о деле. — И добавил уже погромче: — Окумити Сигеру, почему ты захватил оружейню этого храма?

Сигеру поднял голову. Он даже рот приоткрыл от изумления. Почему Гэндзи завел речь о такой мелочи?

Гэндзи кивнул, как будто Сигеру и вправду что-то ответил.

Понятно. А почему ты пришел к выводу, что оружие недостаточно хорошо охраняется?

Господин… — только и смог прохрипеть Сигеру.

Неплохо исполнено, — сказал Гэндзи. — Столь ревностная защита нашего оружия должна служить примером для всех. Теперь перейдем к следующему вопросу. Как тебе известно, я удостоился высокой чести принять правление нашим родовым княжеством. Все прочие вассалы уже поклялись мне в верности. Принесешь ли ты мне клятву верности, или нет?

Сигеру оглядел присутствующих. Все казались столь же потрясенными, как и он сам. По виду Сохаку можно было предположить, что с настоятелем случился сердечный приступ.

Гэндзи подался вперед и тихо произнес:

Дядя, сделай, что полагается, и покончим с этим.

Сигеру еще раз поклонился до самой земли, выпрямился и потянулся за мечами.

Все присутствующие подхватились и ринулись к Сигеру. Все, кроме Гэндзи.

Вы пришли сюда, чтоб познать пути древних мастеров дзена, — гневно зазвенел его голос, — освободить свое сознание от иллюзий и увидеть мир таким, каков он есть! И что я вижу? Вы дергаетесь и скачете, словно неприкасаемые, которых грызут вши! Чем вы занимались целых полгода?

Он смотрел на монахов до тех пор, пока те не вернулись на свои места.

Сигеру извлек мечи из-за пояса, не вынимая их из ножен. Поклонившись и подняв оружие над головой, он на коленях придвинулся к краю помоста. Это выглядело так, словно он подносит свои мечи в дар. Сигеру не знал, что сказать, а потому промолчал.

Благодарю тебя, — сказал Гэндзи. Он принял мечи и положил из на помост слева от себя. Потом он повернулся вправо и взял другую пару мечей. Сигеру мгновенно узнал их. Их создал в конце периода Камакура великий кузнец Кунимицу. В сражении при Сэкигахаре Нагамаса умер, сжимая в руках эти мечи. И с тех пор их никто не носил.

Приближаются тяжелые времена. — Гэндзи протянул мечи Сигеру. — Нам предстоит заплатить все долги кармы. Встанешь ли ты рядом со мной в грядущей битве?

Сигеру давно уже забыл те времена, когда его руки дрожали, словно у ребенка, под весом оружия. Но сейчас, когда он принял священные мечи, они задрожали снова.

Да, князь Гэндзи.

Сигеру поднял мечи своих предков и низко поклонился.

Кровь застыла в жилах Сохаку. Его князь только что принял вассальную клятву человека, собственными руками поставившего древний род на грань исчезновения. Клятву того, кто убил родного отца, жену и собственных детей. Самого непредсказуемого и самого опасного безумца во всей Японии.

Одним-единственным поступком князь Гэндзи обрек себя на погибель — себя и всех кто последует за ним.

Эмилия сидела у кровати Зефании и держала его за руку. Рука проповедника была холодной и тяжелой. За минувший час она сделалась еще более жесткой. Лицо проповедника было спокойным и безмятежным, словно у спящего младенца, — и серым, словно его высекли из гранита. Он был укрыт надушенным покрывалам. В углах комнаты постоянно горели сандаловые благовония. Но все это не могло заглушить гнилостного запаха, исходящего от разлагающейся плоти. Напротив — из-за постоянного соседства с ароматическими курениями зловоние делалось еще более тяжелым и удушливым. Эмилия едва-едва справлялась с тошнотой, с подкатывающим к самому горлу привкусу желчи.

Это было явлено мне в видении, — сказал Кромвель. Он больше не чувствовал боли. Точнее говоря, он вообще больше не ощущал собственного тела. Из пяти чувств у него осталось всего два. Он видел парящую над ним Эмилию. От девушки исходило сияние. Золотые волосы превратились в ореол вокруг прекрасного лица. И он слышал гром шагов приближающегося ангельского воинства. — Я не умру от этой раны.

Ты благословен, Зефания.

Эмилия улыбнулась раненому. Раз это приносит ему утешение, зачем его разубеждать? Всю предыдущую ночь он корчился и кричал от боли. Теперь он успокоился, и это только к лучшему.

Ангелы не похожи на нас, — продолжал Кромвель. — Они вовсе не выглядят, как прекрасные люди с белыми крыльями. Вовсе нет. Они непостижимы и невообразимы. Они ярче солнца. Они стремительны и оглушающи.

Наконец-то он понял, что означают слова Откровения.

«От огня, дыма и серы». Как написано, так и будет. Убийства, чародейства, прелюбодеяния, кражи. Это место проклято. Когда ангелы придут, праведные будут вознесены, а нераскаявшиеся сожжены, разорваны на части и забыты.

Эмилию удивило, как тихо и спокойно Зефания произнес эти жуткие слова. Раньше, до ранения он обычно изъяснялся куда более вычурно и истерично. Тогда на лбу у него выступали капли пота, и без того выкаченные глаза выпучивались еще сильнее, на лбу и на шее набухали жилы, и казалось, будто они вот-вот лопнут, а с губ вместе с возгласами срывались брызги слюны. Теперь же Зефания был исполнен покоя.

Тогда давай помолимся за всех раскаявшихся, — сказала Эмилия. — Ведь всякому из нас есть в чем покаяться…

Лукас Гибсон был хозяином фермы, находившейся в Яблоневой долине, в пятнадцати милях севернее Олбани. Он познакомился с Шарлоттой Дюпэй, своей дальней родственницей из Нового Орлеана, в Балтиморе, на похоронах деда. Лукасу — красивому, флегматичному, не по годам солидному — исполнилось тогда двадцать два года. Шарлотта, которая, подобно многим девушкам-южанкам, чересчур увлекалась книгами Вальтера Скотта, была романтичной златоволосой красавицей четырнадцати лет от роду. Решив, что она встретила своего Айвенго, Шарлотта вышла за него замуж и сделалась хозяйков ста акров яблоневого сада, свинарника и курятника. Их первый ребенок, Эмилия, родился через девять месяцев и один день после свадьбы. К этому времени Эмилия уже успела разочароваться в своем славном саксонском рыцаре и принялась почти против воли мечтать о злом, но неукротимо страстном храмовнике де Буагильбере.