Большой интерес к международным событиям, которые в довоенном Ленинграде скорее напоминали мечты и грезы, нежели имели какое-либо реальное значение, через два месяца войны практически полностью исчез, уступив место насущным вопросам борьбы за выживание. Ни союз с Англией, ни совместная операция с англичанами в Иране, должная убедить в искренности намерений союзников в совместной борьбе с Германией, не нашли соответствующего отклика у ленинградцев. По-прежнему по отношению к демократическим государствам доминировало недоверие. Остроумова записала в своем дневнике: «Не очень я доверяю Англии! Придется за дружбу с нею тяжко расплачиваться»⁵⁵. Таким образом, на этом этапе внешний ресурс усиления борьбы с Германией не представлялся горожанам существенным. «.Кольцо все туже затягивается вокруг Ленинграда. Чувствуется большое напряжение. и среди коммунистов... Я не знаю, я могу ошибаться, но мне кажется, он [Ленинград] уже вполне окружен.», — записала в своем дневнике Остроумова 1 сентября⁵⁶.

В конце августа—начале сентября 1941 г. ленинградское руководство оценивало ситуацию в городе как критическую. На случай сдачи города производилось минирование важнейших объектов, создавалось подполье.

В спешном порядке в конце августа 1941 г. в городе было произведено «изъятие контрреволюционного элемента»⁵⁷ . Кроме того, в результате трех массовых облав с целью выявления дезертиров и лиц без прописки в Ленинграде и пригородах в период с 26 августа по 5 сентября 1941 г. было задержано 7328 человек⁵⁸. Таким образом, к моменту блокады в городе с населением в 2 457 608 человек не должно было остаться политически неблагонадежных лиц.

В течение наиболее трудного для ленинградцев периода войны — осени и первой блокадной зимы — проявились основные тенденции развития антисоветских настроений, а также их характер по отношению к власти, настоящему моменту и будущему. Мы располагаем достаточно полными статистическими данными относительно динамики изменения настроений, начиная с сентября 1941 г. Сразу же отметим, что она не совпадала с тем, как оценивали положение в городе сами ленинградцы и немецкая разведка.

Имеющиеся в нашем распоряжении документы УНКВД ЛО свидетельствуют о том, что пик народного недовольства пришелся на январь-февраль 1942 г., когда около 20% горожан обнаружили те или иные «негативные настроения и проявления» социально-экономического и политического характера, причем количество экономических преступлений, связанных с голодом, обычно втрое превосходившее число «контрреволюционных» преступлений, в этот период было примерно таким же.

В то же время, сами горожане, и это вполне естественно, говорили о том, что «все недовольны», что «98% процентов выступают за сдачу города немцам». СД также считала, что народ готов прекратить сопротивление, но партия и НКВД жестко контролируют ситуацию и надежды на спонтанное выступление масс против власти практически нет.

Отношение народа к власти в этот период, нашедшее свое отражение в сводках УНКВД и партийных органов разных уровней, в подавляющем большинстве случаев было очень схематичным. Не будет большим преувеличением сказать, что институциональные представления о власти были равны нулю: власть — это «они», которые опираются на НКВД и решают «нашу» судьбу. В зафиксированных агентурой НКВД и военной цензурой высказываниях нет ни одного упоминания о реальных институтах власти — о ГКО, Военном Совете фронта, ЦК, СНК, Верховном совете и т. п. Носители власти определялись не иначе как «главари»», «вожди»», «правители», «правительство»», «коммунисты и евреи»», «тов. Сталин»» (тов. Молотов), «вредитель» Попков и т. п. Основное назначение власти, по мнению части ленинградцев, состояло в обеспечении прожиточного минимума, прежде всего продовольственном снабжении. «Дайте хлеба!» — вот основное требование горожан в период блокады. Представления об идеальной власти также отражали естественный «материализм» того времени — «хлеб за 40 копеек», «народу все равно, какая власть будет, лишь бы кормили».

За исключением, пожалуй, представителей интеллигенции, в высказываниях ленинградцев очень редко встречались упоминания о политических и личных свободах. Идеальная власть в представлении интеллигенции — возврат к «старому» — к дореволюционному периоду (самоуправление, республика и т. п.) или к НЭПу. Характерно, что ни один из бывших противников Сталина не назывался в приводимых НКВД высказываниях в качестве альтернативы существующему руководству. В этом, вероятно, проявилась «деполитизация» масс после серии процессов 30-х гг. Среди способов воздействия на власть чаще всего назывались следущие: «сбунтоваться», «сделать забастовку», «громить магазины»», «собраться и идти к Смольному требовать хлеба и мира»», и т. п.

Традиционным инструментом влияния на власть было написание анонимных писем, содержавших наряду с угрозами, как правило, экономические требования — увеличение продовольственных норм и сокращение рабочего дня. Вместе с тем для подавляющего большинства горожан характерным была боязнь власти и желание спрятаться за спины других — «надо действовать организованно, всех не расстреляют». Эта боязнь, как уже отмечалось выше, проявилась и в характере писем, направлявшихся в Смольный.

В сентябре 1941 г. Сталин очень беспокоился относительно непопулярности партии и себя самого как ее лидера. Именно поэтому он считал необходимым пресечь контрреволюцию в самом зародыше. «Будучи революционером, Сталин знал каким образом подпольное движение начинается и как оно развивается дальше»⁶⁰.

В Ленинграде УНКВД установило практически тотальный контроль за населением, выявляя и уничтожая в самом зародыше малейшие ростки потенциальной оппозиционности. Материалы УНКВД дают представление о динамике развития негативных настроений в городе. Количество антисоветских проявлений по мере приближения фронта из месяца в месяц увеличивалось.В конце сентября агентура УНКВД фиксировала по 150—170 антисоветских проявлений ежедневно, во второй декаде октября — 250, а в ноябре — уже 300—350.

Военная цензура также отмечала рост числа задержанной корреспонденции и различного рода негативных настроений, выраженных в письмах ленинградцев. Если в начале войны их доля составляла около 1,2%, то в августе — 1,5—1,7%, в октябре — 2— 2,5%, в ноябре — 3,5—4%, в декабре — 2,3—7%, а в январе — феврале 1942 г. — около 20%⁶¹. Все чаще в городе распространялись написанные ленинградцами листовки, направлялись анонимные письма в адрес руководителей военных, партийных и советских организаций, а также в редакции газет и радиокомитет. Если в начале войны это было редким явлением, то в ноябре 1941 г. их количество достигло 15 в день⁶².

Представление о количественной стороне активного протеста дают статистические данные органов внутренних дел. В справке УНКВД ЛО, составленной 25 октября 1941 г., указывалось, что с начала войны за «контрреволюционную деятельность» были арестованы 3374 человек. Кроме того, из числа лиц, изобличенных в антисоветской агитации, материалы на 466 человек были переданы для ведения следствия в органы прокуратуры⁶³.

В период с 15 октября по 1 декабря 1941 г. число арестованных за «контрреволюционную деятельность» Управлением НКВД достигло 957 человек, в том числе была раскрыта 51 «контрреволюционная группа» общей численностью 148 человек. Несмотря на некоторый средний рост числа арестованных, можно с уверенностью говорить об отсутствии в Ленинграде осенью 1941 г. сколько-нибудь значительного организованного сопротивления власти. В среднем в каждой «группе» было менее трех человек, а более 800 арестованных никакими «органинизационными» узами связаны друг с другом не были.