«Нервы не выдержали, работал честно день и ночь. Приходится расплачиваться за неспособность руководителей.

Просил Колпакова снять, об этом знал Кузнецов и Капустин. С меня требовали, особенно Капустин, больше ответственности за работу дороги, чем даже с Колпакова.

Транспорт работает преступно плохо, но выправлять его только матом по моему адресу, как это делает Капустин, его не выправишь».

Далее П.Н. Кубаткин без всякого пиетета к местным партийным начальникам сообщает Берии о должностях лиц, упомянутых в записке:

«...Колпаков — Начальник Октябрьской ж.д., Кузнецов и Капустин — секретари Горкома»⁶⁹.

Впоследствии, осенью 1942 г., при рассмотрении вопроса о практике работы Свердловского РК и стиля руководства секретаря РК А.В. Кассирова А.А. Кузнецов попытался дистанцироваться от секретаря ГК по промышленности Я.Ф. Капустина, представив в сжатом виде тип идеального партийного функционера. По мнению А.А. Кузнецова, «руководитель должен быть принципиальным, преданным партии, требовательным, убежденным в правоте того, что делает, чутким, должен прислушиваться к голосу актива и к низовым работникам. Главный метод руководителя не окрик и грубость, а метод убеждения» (курсив наш — Н.Л.)⁷⁰.

В чем же руководство обороной Ленинграда видело смысл борьбы, как себе объясняло смысл тех огромных жертв, которые были принесены населением? Ответы на эти вопросы ленинградские руководители дали еще в феврале 1942 г. Во-первых, по мнению А.А. Кузнецова, «когда целый ряд воинских частей проявляли неустойчивость, именно ленинградцы вселили необходимую уверенность в войска». Во-вторых, сохранилось ядро ленинградской парторганизации и сохранился город как символ революции, неприступности и непоколебимости. Не говоря о массовой смертности в городе (это было очевидно всем ленинградцам), А.А. Кузнецов отметил, что

«... мы сохранили народ, мы сохранили его революционный дух и мы сохранили город. Мы не раскисли. Мы знали, что 125 грамм хлеба не является необходимым прожиточным минимумом, мы знали, что будут большие лишения и будет большой урон. Но ради города — города в целом, ради всего народа ...отечества, мы на это дело пошли и дух наших трудящихся сохранили — мы тем самым сохранили и город. Таким образом, наша русская национальная гордость, гордость ленинградцев не попрана и [ленинградцы] не опозорили земли русской»⁷¹.

В-третьих, фактически ведя полемику с немецкой пропагандой, настойчиво предлагавшей защитникам и населению Ленинграда последовать примеру французских властей, объявивших Париж открытым городом, А.А. Кузнецов отметил что этим французы сохранили

«город как здания, улицы, парки, сады... Но оно [правительство] не сохранило самостоятельность французского народа, его революционной независимости, его национальной гордости... Пусть не хватает несколько сот домов в Ленинграде, — продолжал А.А. Кузнецов, — пусть разрушено много водопроводных и канализационных магистралей, пусть много погибло от бомбежек, от воздушных нападений на Ленинград, пусть погибло много голодной смертью трудящихся Ленинграда, но все же сохранилось большинство ленинградцев, сохранилась национальная русская гордость».

В-четвертых, в условиях голода «был выход, который подсказывали враги — сдача», но в Ленинграде в результате такого решения продовольствия бы не прибавилось⁷². Трудно не согласиться с этими доводами. Сталин во время его встречи с Ждановым в начале 1942 г. назвал Ленинград «городом-героем, городом-страдальцем»⁷³.

Однако были и иные оценки. Наиболее яркий представитель жестких методов управления в ленинградском руководстве Я.Ф. Капустин неизменно призывал к укреплению дисциплины. Он весьма нелестно высказывался о настроениях части переживших первую блокадную зиму ленинградцах, заявляя, например, 25 марта 1942 г. на пленуме Московского РК, что «получение ленинградцами среднемесячной зарплаты в условиях, когда абсолютное большинство предприятий бездействовало, развратило определенную часть людей, народ перестал уважать дисциплину, соблюдать элементарнейшие требования... Мы и так являемся большой обузой для страны» (курсив наш — Н.Л.)⁷⁴. Выступая на заседании пленума Смольнинского РК 19 августа 1942 г., Капустин фактически повторил сказанное весной, подчеркнув, что «на предприятиях на два с половиной работающих одни «бездельники»», что «хватит нам хвастаться своим героизмом! Никто не позволит нам до бесчувствия хвастаться им!... Необходимо больше требовательности, соблюдения существующих законов о трудовой дисциплине, т.к. народ стал злоупотреблять недостаточной требовательностью»⁷⁵ .

Другой позиции придерживался секретарь ГК Маханов, который в январе 1943 г. в выступлении по вопросу о состоянии трудовой дисциплины на заводах им. Ленина и им. Макса Гельца предостерег партийные организации от огульного зачисления прогульщиков в «помощники Гитлера» — «эта крайность недопустима, так как органы должны будут такого рабочего арестовать»⁷⁶.

Еще в феврале 1942 г. в Ленинграде широкое распространение получил слух об аресте председателя городского Совета П.С.Попкова за «вредительство», об ответственности руководства Ленинграда за создавшееся положение. Такие настроения затронули не только домохозяек, рядовых рабочих, но и часть коммунистов. Интерес к этой проблеме был настолько велик, что 10 февраля 1942 г. секретаря Кировского РК ВКП(б) В.С.Ефремова на районном партактиве даже просили прокомментировать разговоры о «вредительстве» П.С.Попкова⁷⁷.

Как уже отмечалось, партия и власть в целом претерпели существенные изменения в течение первой блокадной зимы. Помимо количественных изменений в партии, произошли и качественные изменения. В связи с голодом часть партийного актива и рядовых коммунистов впала в состояние апатии, отрешенности и ожидания развязки. «С кем бы ты не встретился, — делился своими наблюдениями А.А. Кузнецов, — он обязательно начинает рассказывать о голоде народа, об истощении, о том, что делать ничего не может. И свою бездеятельность, нежелание организовать людей он покрывает этими разговорами. Что это за руководители? Таких людей мы называем моральными дистрофиками, т. е. это те, у кого надломлен моральный дух...»⁷⁸.

Оценивая настроения в среде «новых партийных кадров», секретарь ГК отмечал, что «сейчас... человек не моется, не бреется, наступила пассивность, получился внутренний надлом. Это значит, что человек опустил руки, не стал бороться, а это привело бы к поражению». Кроме того, распространились настроения иждивенчества: существующая продовольственная норма существует для тех, кто ничего не делает, а при пуске производства «должны» установить другую норму⁷⁹ .

Наличие кризисных явлений внутри самой партии нашло свое отражение в постановлении пленума Московского райкома ВКП(б), в котором говорилось, что «некоторые члены и кандидаты ВКП(б) вместо авангардной роли в преодолении трудностей проявляют хвостистские отсталые настроения и нередко совершали аморальные поступки»⁸⁰. Серьезные проблемы были с приемом в партию. Из 153 парторганизаций района в первом полугодии 1942 г. не было приема в 69 организациях⁸¹.

Руководители ряда районных партийных организаций, стараясь скрыть истинное положение дел, предоставляли горкому партии информацию, которую за ее неконкретность и мозаичность А.А. Кузнецов назвал «ехидной ложью». «Пусть лучше будет плохо, — продолжал он, — но правда, а выхваченные отдельные моменты... создают лишь иллюзию»⁸².

Однако куда более серьезное значение для населения и защитников Ленинграда имела информация, которую предоставлял в Военный Совет начальник тыла Ленфронта. На ее основании производились расчеты не только продовольственных норм, но и осуществлялось планирование операций частей и соединений Ленинградского фронта. Излишне говорить о том, какое это имело значение в зимние месяцы 1941—1942 гг.