Обычно, когда делаются фильмы такого рода, будь это опереточное ревю «Карамболина-Карамболетта» или цирковое «Арена смелых», авторы, не мудрствуя лукаво, действуют по принципу шашлыка: словно куски мяса на шампур, нанизывают на примитивный сюжет номера. Ведь они тут являются основным блюдом, гарнир – дело второстепенное, на него можно не обращать особого внимания. В результате сляпают кое-что на скорую руку, и очередной фильм-концерт, точнее фильм-однодневка, готов. Когда же сценаристами придумана увлекательная история и зрители ждут не дождутся окончания очередного номера, чтобы побыстрее узнать продолжение рассказываемой истории, то речь идёт о настоящей драматургии.

Вольпин и Эрдман, как всегда, проявили хорошую фантазию, сочинив многослойный сценарий. Начинается с подготовленного честолюбивым Зеленко концерта в Большом театре. В одной из лож его смотрят два товарища: писатель и директор ФЗУ, который уговаривает его написать сценарий фильма о ремесленниках. Тот скептически смотрит на такую идею, мол, что интересного может произойти в этой среде. Тогда директор начинает рассказывать ему интересную историю, произошедшую в одном из небольших городков. Это второй, основной, слой фильма.

В том городке жили старый мастер Никанор Иванович и его внучка Таня. Жили скромно, ничего лишнего не имели. Только одна вещь в доме по-настоящему была дорога дедушке – баян, который достался ему от товарища, застреленного жандармом во время демонстрации 1905 года. (Сцены разгона рабочей демонстрации царской полицией представляют собой третий слой фильма.) Сам Никанор Иванович на баяне не играл, просто берёг его как память. Когда дедушка заболел, Таня, чтобы добыть лишние деньги на его питание, дала инструмент «в аренду» клубному баянисту Брыкину, а тот украл его, вернув девочке футляр с кирпичами.

Поискам исчезнувшего баяна посвящены основные события фильма. Тане помогают её ровесники – ученики ремесленного училища, которые готовятся ехать на смотр художественной самодеятельности. Чтобы репетировать под музыку, ребята арендуют баян у музыканта, завсегдатая пивной. Разумеется, случайно это оказался тот самый инструмент, который разыскивает Таня.

В финале всё благополучно разрешается: баян возвращён дедушке, а тот великодушно передаёт его музыкально одарённым фэзэушникам, с ним они и едут выступать в Москву. Звучит заключительное стихотворение. Не Вольпина и Эрдмана, его написал московский ремесленник В. Шкаровский, имя которого ни в каких документах, имеющих отношение к фильму, почему-то не указано:

Какое счастье – верить в свой народ!

В цеху и в битве – средь огня и стали,

Какое счастье – знать, что нас ведёт

Наш современник – наш великий Сталин.

«И под весёлый и торжественный марш тронулись шеренги участников смотра…

Они идут волна за волной…

И над ними возникает улыбающееся лицо вождя». Этот пассаж уже из режиссёрского сценария (РГАЛИ, фонд 2453, оп. 2, ед. хр. 60, стр. 123).

По литературному сценарию замечаний у «Мосфильма» было больше, чем по либретто. Правда, подавляющее большинство из них авторы фильма проигнорировали, хотя некоторые из них не лишены резона. Например, в резолюции худсовета студии имелась такая претензия: «Неизобретательно путаются номера на вагонах. И вообще, почему номера вывешивают на ходу поезда?» Их вопрос повис в воздухе – в картине всё так и осталось. Или: «Неправдоподобно, чтобы девочка прямо с улицы без билета, не раздеваясь, вбегала в зал на ёлку». В фильме – вбежала.

Совсем не обращать внимания на требования студии тоже нельзя. Одно из замечаний звучало так: «Убрать на стр. 13 кусок воспоминаний старика, где он рассказывает, что хотел быть «фараоном». Это сделано для остроумной реплики девочки»3. Имелся в виду диалог тринадцатилетней девочки с дедом:

– И была у меня сумасшедшая мечта: сделаться фараоном.

– Неужели вы, дедушка, фараонов застали?

– Да нет, дурочка, тогда фараонами городовых называли.

– Это кто же такие – городовые?

Такой мелочью пожертвовали – убрали.

В заключении Комитета по делам кинематографии предлагались две поправки. Первая: «На стр. 10 следует исключить сцену с гражданином, берущим у знакомой несколько кусочков сахара и папиросы для больного Никанора Ивановича, т.к. такого рода участие выглядит, как подаяние».

В сценарии действительно был слащавый эпизод, когда приятеля Никанора Ивановича на улице встречают две вышедшие из магазина женщины. Узнав, что Василий Егорович идёт проведать больного товарища, одна передаёт для него несколько кусочков только что купленного сахара, а вторая, «распечатав пачку недорогих папирос, кладёт несколько штук в ладонь Василию Егоровичу».

От этого эпизода авторы с лёгким сердцем отказались, не прибавил бы он лавров картине. А вот второе предложение комитета проигнорировали: переделать сцену с залетевшим в цех через форточку голубем, из-за чего ребята бросили работу и принялись его ловить.

Заседание художественного совета «Мосфильма» по обсуждению готовой картины состоялось 30 декабря 1945-го. Новогодний праздник создателям «Здравствуй, Москва!» коллеги не испортили, в общем и целом оценки были положительные. На заседании выступали режиссёры Сергей Герасимов («Всё что касается литературной части – всё очень хорошо, в особенности во второй половине, где всё становится целеустремлённым и хорошо занимает воображение зрителей. Всё это благородно и трогательно»); Григорий Александров («Мне очень нравится работа Эрдмана и Вольпина, во-первых, потому, что мы имеем в этой картине редкий для нас диалог. Дети говорят на подлинно народном и хорошем языке. В образе главного героя Коли очень хорошо использованы цитаты Бенвенуто Челлини, разговор о памятниках». Тут, думается, многие поспорили бы с маэстро); Михаил Ромм («Мне тоже картина очень понравилась. Но мне кажется, что результат тот, что сценарная часть значительно пересилила концерт, т.е. конферансье вышел на первое место. Очень нравится текст конферанса – простой и в то же время глубокий»); Юлий Райзман («Поэтому я ратовал бы за предложение Ромма по линии сокращения концертной программы. Я понимаю, что будут возражения, так как это заказная картина, но ведь этим людям должно быть очевидно, что они получают вместо концерта великолепную вещь»); художник Владимир Каплуновский («Должен сознаться в своей ошибке, что отказался от участия в этой картине») и другие.

Сам Эрдман высказался лишь один раз и был, как всегда, немногословен. В ответ на нарекания по поводу некоторых концертных номеров, в частности украинской песни, которую ругали чуть ли не все выступавшие, Николай Робертович сказал:

– Если убрать концертные номера, то действительно нужно писать другой сценарий. Мне думается, что это было бы невыгодно для авторов, и режиссёр нас защитит.

В украинском номере дело не в декорациях, а в звучании, там есть две ноты, которые звучат очень плохо.

Идеализировать картину не стоит. Это был типичный лакировочный фильм, да в условиях строгой цензуры такие только и снимались. Кого можно критиковать и высмеивать? Разве что проводницу поезда, спросонья неправильно укрепившую табличку с номером вагона – вместо 6-го получился 9-й. Да ещё любителя пива Брыкина, пытавшегося «заиграть» баян, доставшийся Таниному дедушке от товарища. В остальном же на экране тишь, гладь да божья благодать. Типичная борьба хорошего с лучшим. Мелкие конфликты быстро разрешаются к всеобщему удовольствию, фэзэушники маленького Дольска читают собственные стихи, репетируют, мечтая выступить на концерте в Большом театре. Благодаря их приезду в Москву кинозрители могут увидеть и другие концертные номера. Языковые характеристики персонажей далеки от какого-либо правдоподобия. Имена Ван Гога и Бенвенуто Челлини встречаются в речи фэзэушников так же часто, как ненормативная лексика в разговорах их жизненных прототипов. Но такие подробности мало кого трогали. После военного лихолетья картина с оптимистичной музыкой, приключенческой интригой и комическими эпизодами заранее была обречена на успех. Так оно и случилось.