Стихи Парнок публиковались в журналах одновременно со статьями Андрея Полянина, оставаясь почти незамеченными. Они привлекут внимание только после выхода в 1916 году её первой книги «Стихотворения». В рецензии Владислава Ходасевича отмечалось: «В последние годы целый ряд появившихся даровитых поэтов заставил о себе говорить. Таковы Анна Ахматова, А. Герцык, Марина Цветаева, покойная Н.Г. Львова, полумифическая Черубина де Габриак. Так называемая поэзия женской души привлекла общее внимание любителей поэзии. Спрос вызвал предложение – и навстречу ему, то целыми сборниками, то отдельными пьесами на страницах журналов и альманахов, замелькали не только женские, но и характерно дамские стихи…» Ходасевич противопоставляет стихи Парнок этому «будуарному нашествию».

Уже в этом сборнике 1916 года обозначились основные формы и темы всей её поэзии. Постоянной от первых до последних стихов станет для неё тема родины, России:

Люблю тебя в твоём просторе я

И в каждой вязкой колее,

Пусть у Европы есть история, –

Но у России: житие…

Отзывы Аделаиды Герцык и Надежды Павлович тоже были более чем благожелательными, но самый оригинальный принадлежал Максимилиану Волошину. В статье «Голоса поэтов» он разбирал книги двух дебютантов Софии Парнок и Мандельштама, прислушиваясь к их  г о л о с а м  как «внутреннему слепку души». Волошин писал о её книге: «В ней ряд стихотворений, продуманных, замолчанных, молча закреплённых, и ряд стихов, крикнутых, прошёптанных, сказанных, отвеченных. Внутренняя статуя голоса возникает из этого зыбкого молчания сердца, прерываемого криком нахлынувшей жизни».

Ходасевич написал первую прижизненную и первую посмертную статью. В 1933 году он подвёл итог её недолгой жизни в поэзии: «Любители поэзии умели найти в её стихах то «необщее выражение», которым стихи только и держатся». Ходасевич писал о стихах Парнок, созданных до его отъезда из России в 1922 году. Более поздние её стихи не доходили до Парижа, да и в Москве о них знали немногие. В Москве вышло три её стихотворных сборника – «Лоза» (1923), «Музыка» (1926) и «Вполголоса» (1928). Тиражи их были ничтожными, а последний и вовсе вышел с грифом «На правах рукописи» в количестве 200 экземпляров. Она, надо думать, вполне могла, как наиболее близкие ей Цветаева, Ходасевич, покинуть Россию, но осталась, написав не менее примечательные строки, чем знаменитые ахматовские «Мне голос был…»:

Я не верю, что за той межою

Вольный воздух, райское житьё.

За морем веселье, да чужое,

А у нас и горе, да своё…

Многие из предсмертных стихов оставались неопубликованными вплоть до 90-х годов. В одном из них она оставила свою мольбу, свою заповедь русским поэтам:

Из последнего одиночества

прощальной мольбой, – не пророчествам

окликаю вас, отроки-други:

одна лишь для поэта заповедь

на востоке и на западе,

на севере и на юге –

не бить

челом

веку своему,

но быть

челом века

своего, –

быть человеком.

Виктор КАЛУГИН

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Литература

Не последний на миру

МЕМОРИАЛ

На Аллее литераторов в Омске появился ещё один мемориальный знак – памяти поэта Аркадия КУТИЛОВА, большая часть сознательной жизни которого прошла в подвалах, теплотрассах и на чердаках.

Так уж сложилась его судьба. На мраморной же глыбе, привезённой с Урала, только его имя и фамилия.

30 мая нынешнего года Кутилову исполнилось бы ровно 70 лет. Не стало же Аркадия, родившегося в деревне Рысья Иркутской области и записанного в свидетельстве о рождении Адием, летом 1985-го. Тем летом мы и встретились с ним на мосту через Омь в створе улицы имени Ленина. И расстались, не попрощавшись, как никогда обычно и не прощались, считая это дурным тоном. «Прощаются с телом, а не с человеком», – давным-давно заметил Кутилов. А вскоре после встречи на мосту его не стало.

Он изжил себя сам, выносившись, как вещь, которую не берегут. И место его захоронения «для невостребованных трупов» можно отыскать, подняв соответствующий милицейский протокол. Аркадий тогда хотя бы в Омске и впрямь был «не последний на миру», как в одном из его стихотворений, прочитанном мне за выпивкой на давно снесённом в Омске Казачьем кладбище:

Я рождён, видать, в рубахе –

Не последний на миру!

И щебечут даже птахи,

Что в рубахе я помру.

Его опознали тотчас, как обнаружили бездыханным в одном из городских скверов. Он был в рубахе (как предсказывал в стихотворении), когда остановилось надорванное неприкаянностью судьбы и жизни сердце. И я будто вижу пуговку, единственную на этой рубахе, отлетевшую при падении Аркадия в зелёную траву. И, быть может, увидит её и его внучка, когда площадка вокруг мемориального знака станет сплошь зелёной. Кутилов любил лежать на зелёной траве, раскинув руки и уплывая взглядом в высокое и одновременно такое близкое небо – бездонное, как и его лучшие стихи.

Николай БЕРЕЗОВСКИЙ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 3,5 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии: 14.08.2010 22:56:51 - Алексей Викторович Зырянов пишет:

Спасибо

Неожиданное из жизни талантливых людей. Очень полезно было прочитать.

11.08.2010 23:57:53 - Иван Ильич Егоров пишет:

Мимо главного

Вот жил талантливый человек. Точно я вам говорю талантливый - иначе бы памятника никак не удостоился. Только вот жил сильно сказано, потому что человек-то этот бомжевал. Как он дошел до жизни такой!? Об этом у автора ни слова! Оказывается у Аркадия Кутилова и внуки есть, а стало быть и дети и все равно бомжевал! Ну про государство я уже молчу! Оно у нас только угробить может! Видите сколько всего в одном абзаце. Человека не сберегли, а патетику разводим!