Меткалф вошел в просторный главный зал, переполненный пестрым скопищем людей, старавшихся занять место поближе к гудевшему в камине огню. Некоторые лица он узнал сразу: британский посол сэр Стаффорд Криппс, греческий посол, не скрывавший своих симпатий к левым, но все же сохранявший критичность в своем отношении к ним, граф фон дер Шуленбург, высокий седеющий представительный джентльмен, признанный благодаря долгому сроку пребывания здесь старейшиной дипломатического сообщества. Были и другие лица, казавшиеся знакомыми. Он заметил Амоса Хиллиарда, который, взглянув на него, чуть заметно расширил глаза, очевидно, желая дать понять новому гостю, что узнал его, и сразу же отвернулся.

В углу граммофон – старомодная «Виктрола» с огромным декоративным рогом – играл «Как высока луна».

Он представился женщине, стоявшей около входа, – это была жена американского посла.

– Прибыл незваный гость? – удивилась она. – Это вы? Ну-ну, не прикидывайтесь дурачком – вы ведь малыш Чарли Меткалфа, не так ли? Знаете, как-то раз мы с вашим отцом… – И женщина принялась болтать о каких-то развлечениях в нью-йоркском клубе «Юнион Лиг», имевших место несколько десятков лет назад. Такое частенько случалось, когда Меткалф встречался с пожилыми представителями «Социального регистра». Имя Меткалфа было не только известно, но еще и являло собой особую печать, выделявшую его даже среди людей, отмеченных общественным признанием, поскольку отец Меткалфа был не просто богачом, но и видной фигурой в светской жизни, никогда не интересовавшей его сыновей. Меткалф часто размышлял над тем, было ли призвание, которое он выбрал, – шпион для своей страны, занятие, требующее перевоплощения, постоянного актерства и заботы о поисках каждый раз нового общественного положения, прикрывавшего его истинную сущность, – ответом на ошибочность подхода к жизни отца, постоянно кружившегося в вихре светской суеты.

Мадам помогла гостю снять пальто, не скрывая любопытства, поглядела на разрезанную подкладку – один из результатов разгрома, учиненного сотрудниками НКВД в его гостиничном номере, – взяла обе ладони Стивена в свои руки и принялась доверительным полушепотом рассказывать о присутствующих.

– Во-он тот маленький человечек – итальянский посол Аугусто Россо и его американская жена Фрэнсис. Предполагается, что мы не должны любить его, но мы все же любим. Он действительно очень мил; часто катает нас по Москве в своем «Родстере» с открытым верхом, он любит играть в покер всю ночь напролет, и у него просто очаровательный черный спаниель по кличке Пампкин. Ах да, посмотрите сюда, вон те толстяки – это посланники из Турции, Греции и Сербии, они всегда собираются каждое утро, чтобы выпить кофе в гостиной Стаффорда Криппса, вот уж настоящее кофейное общество сложилось. Чуть подальше – посланник Румынии; я не должна бы это вам говорить, но он болен триппером, а Москва, позволю себе заметить, не самое лучшее место для лечения венерических болезней, так что он в одну из ближайших недель должен вылететь в Стокгольм. Что ж, Стивен, надеюсь, вы готовы говорить о политике, это единственное, о чем здесь говорят, это скучно, но мне кажется, вы сможете выдержать…

Меткалф взял у нее бокал – настоящее виски – и с извинениями за то, что не может уделить общению с ней весь вечер, отошел в сторону. Известие о его прибытии тут же разошлось среди собравшихся. Даже среди важных и знаменитых людей, прибывших на прием, Меткалф был знаменитостью, хотя и не слишком значительной, скорее вызывал любопытство: бизнесмен, приехавший сюда по каким-то делам, плохо известным в посольстве, видный молодой неженатый мужчина из славного семейства. Он являл собой как бы струю свежей крови, привнесенную в семью дипломатов, или, возможно, кусок свежего мяса, брошенный в клетку к голодным львам; каждый хотел поговорить с ним, узнать последнюю сплетню из Штатов, представить его дочерям или сестрам.

Алкоголь тек рекой, и еды – сплошных деликатесов – было вдоволь: икра, черный хлеб, масло, копченая осетрина. Толпа поражала своеобразным нервическим блеском, ненужной роскошью. Здесь, посреди терпевшей лишения России, гости наслаждались лучшим из всего, что в ней имелось. Меткалф был здесь чужим, но хорошо умел играть нужную роль. В юности он был завсегдатаем веселых вечеринок и в совершенстве владел искусством подать остроумную реплику, выразительно вскинуть бровь, тонко намекнуть на Гротон, Эксетер, Принстон или Йель, на летние развлечения в Гросс-Пойнте, Воч-Хилле и Бар-Харборе.[67]

Все вокруг, как и предупредила жена посла, вели разговоры о политике. Причем непременно сворачивали на вопрос о войне и возможности вступления в нее США. А тут разговор сосредоточивался на Германии. А больше всего обсуждали тот лакомый кусочек, как назвал его Тэд Бишоп: поездку русского министра иностранных дел Молотова в Берлин. Что это означает? – спрашивали друг у друга дипломаты. Неужели Россия намерена присоединиться к войне и поддержать немцев против Великобритании? Если да, то следовало ждать кошмара.

Меткалф ловил обрывки бесед.

– Но ведь Риббентроп подписал десятилетний договор о ненападении! – говорил американский атташе, обращаясь к британскому.

– Вы что, на самом деле думаете, что немцы намереваются соблюдать его? Это же несерьезно.

– Они должны его соблюдать. Немцы не могут вести войну на два фронта!

– Любое соглашение, которое Гитлер подписывает, не более чем клочок бумаги – об этом нельзя забывать. Плюс ко всему этот человек ненавидит и презирает коммунизм!

– Но Гитлер не идиот. Он ни за что не нападет на Россию. Это было бы безумием, а для него это станет концом! Его советники и генералы должны знать, насколько сильна Россия, ее Красная Армия…

– Красная Армия? Вот тут-то как раз и возникает вопрос! Сталин за несколько последних лет расстрелял девяносто процентов высших командиров Красной Армии, и Гитлер об этом знает!

Стивен перекинулся несколькими словами с американским послом, и тот рассказал анекдот, который, очевидно, повторял каждому новому человеку, о том, как в его резиденции в Спасо-хаузе испортился туалет и его никак не могли починить. В конце концов посол заставил своего телефониста связаться с заместителем народного комиссара иностранных дел Андреем Вышинским и сказал тому, что если туалет не будет исправлен в течение часа, посол приедет в комиссариат и будет пользоваться туалетом Вышинского.

Посол представил Меткалфа Амосу Хиллиарду и пригласил как-нибудь приехать в посольство на ленч.

– Да, – пробормотал Хиллиард, когда посол удалился на несколько шагов. – Консервированный томатный суп со сгущенным молоком и консервированные ананасы на десерт. Любые консервы, какие только может выдержать ваш желудок. – Он понизил голос. – А теперь дайте-ка взгляну еще раз… Да, большинство немецких дипломатов здесь. Они стараются не пропускать приемы на даче. Приехал генерал Кестринг, их военный атташе, и Ганс Генрих Херварт фон Биттенфельд, которого все называют не иначе как Джонни – самый полезный источник и ни в коей мере не сторонник нацистов, но это entre nous[68]. И еще…

Но Меткалф уже не слышал его. Там, в дальнем конце зала, держа под руку крупного пухлощекого мужчину с двойным подбородком и усами, похожими на зубные щетки, стояла Лана.

Она была в белом с золотом платье и нисколько не походила на обычную русскую женщину. Она улыбалась каким-то словам своего спутника, но улыбка казалась печальной, вымученной. В руке у нее был бокал шампанского, но она не пила из него. Ее окружали немецкие офицеры, одетые в форму, и чиновники в штатском, и все они имели нечто специфически германское в своем обличье – очки без оправы, маленькие гитлеровские усики, откормленный вид и показное высокомерие. Она находилась среди толпы поклонников, и, судя по выражению ее лица, все это ей отчаянно надоело.