– Вы знаете, что собой представляет эксперт по России? – фыркнув, осведомился Хиллиард через несколько минут после того, как Меткалф сел в кресло в его кабинете. – Кто-то, проживший в России двадцать лет – или две недели. А я не вписываюсь ни в одну из этих категорий. Черт возьми, по этому делу нет вообще никаких экспертов. Только носители различных степеней невежества.

Хиллиард был не только одним из немногих представителей Госдепартамента, пользовавшихся доверием Корки. Он был втайне от всех еще и одним из агентов Корки. Для Коркорана было очень необычно разрешить одному из его оперативных работников встречаться с другим: это являлось прямым нарушением его излюбленного принципа разделения информации и сфер деятельности. «В этом случае у меня просто нет никакого выбора, – сказал Корки Меткалфу в Париже. – У меня имеются серьезные сомнения относительно возможности доверять любым другим штатным сотрудникам посольства в Москве. Хиллиард – один из тех очень немногих, которым вы можете доверять. Учитывая при этом, – добавил он, и от его тона веяло прямо-таки ледяным холодом, – что вопрос о том, можно ли доверять хоть кому-то вообще, является очень спорным».

«Даже вам?» – с озорной усмешкой осведомился Меткалф.

Коркоран, однако, не воспринял бойкое замечание Меткалфа как шутку: «Разве не является неизменно первым и самым главным источником наших ошибок то, что мы слишком уж безоговорочно доверяем самим себе?» В глазах старика нетрудно было прочесть обвинение, хорошо знакомый упрек, который ему даже не требовалось произносить вслух: не будьте таким самоуверенным, Стивен, вы просто не можете быть настолько хорошим в деле, как вы о себе думаете.

– Добро пожаловать в счастливую долину, – сказал Хиллиард, закуривая «Кэмел». – Наш… общий друг, похоже, высокого мнения о вас.

Меткалф пожал плечами.

– Очевидно, он слепо доверяет вам.

– И вам. Разрешение на контакт между двумя узлами его сети дается крайне редко.

Хиллиард помотал головой, как будто хотел избавиться от навязчивой мысли, и улыбнулся.

– Спросите нашего друга, какая сегодня погода, и он, прежде чем ответить, еще подумает, есть ли у вас настоятельная необходимость это знать.

– Очевидно, Москва представляет собой исключение из всех правил.

– Совершенно верно. После того, как вы вошли в это здание, ваше имя стало известно приблизительно дюжине моих коллег. Конечно, вы – американский бизнесмен, прибывший с деловым визитом, это так, но ваша встреча со мною может вызвать удивление у одного-двух человек.

– С какой же стати?

– Не с той, о какой вы можете подумать. Я всего лишь дипломат, который делает свое дело и никуда не высовывается, но я не принадлежу ни одной из нескольких фракций, каждая из которых имеет свои собственные интересы, и потому автоматически подозреваюсь всеми. Я должен предупредить вас – хотя и уверен, что это предупреждение является излишним, но все же: не разговаривайте больше ни с кем в этом здании. Никому нельзя доверять. У нас тут настоящее крысиное гнездо.

– Двойные агенты?

– Двойные? – усмехнулся Хиллиард. – Если бы двойные. Прикиньте-ка, мой друг. Московское посольство в тридцатых годах напоминало Анкару или Стамбул: прямо-таки кишело агентами всех мастей. Это очень походило на то, что обнаружишь, когда поднимешь гниющее бревно, – множество самых разнообразных существ, каких вы никогда прежде не видели, отчаянно расползаются в разные стороны. В чем я обвиняю наше собственное правительство, Белый дом Рузвельта, в котором тоже творится черт знает что. Они продолжают гадать, как же они относятся к России, не могут ничего окончательно решить и поэтому посылают нам, в поле, немыслимо противоречивые указания.

– Но вы ведь не из тех, кто считает мистера Рузвельта красным, не так ли? – с сомнением в голосе осведомился Меткалф.

– Пока нет. Но в течение многих лет, с первого же дня, когда он занял свой пост, он смотрит на Москву сквозь розовые очки, и тут даже и спорить не о чем. Одним из первых актов его деятельности оказался тот, на который ни один из американских президентов до него не решился пойти с тех пор, как большевики сбросили царя, – он официально признал советское правительство. Да, это он сделал сразу же. И его главный доверенный советник, Гарри Хопкинс, постоянно поливает грязью нас, так называемых «специалистов по России» в дипломатическом корпусе, поскольку мы считаем, что вести дела с добрым старым дядюшкой Джо Сталиным слишком трудно. Он всегда спрашивает: почему вы, друзья, не желаете видеть этих парней с хорошей стороны? Да стоит хотя бы, ради Христа, взглянуть на последнего посла, которого сюда прислал Рузвельт!

Меткалф кивал. Последний посол прославился тем, что прямо-таки подлизывался к Сталину, пытаясь оправдывать его кровавые чистки.

– Вы хотите сказать, что некоторые из ваших коллег здесь стали слишком мягкими по отношению к русским, порозовели? Или же они могут оказаться настоящими шпионами, внедренными сюда Кремлем?

Хиллиарда, похоже, смутил столь прямой вопрос. Он нервно пригладил пухлой ручкой детский персиковый пушок, украшавший его сильно облысевшую макушку.

– Есть разница между шпионом и агентом влияния. Я имею в виду тех, кто верит в возможность двойной бухгалтерии. Кто полагает, что может работать на нас, одновременно поддерживая своих друзей с Красной площади – давая советы, обращаясь с нужными запросами, даже пытаясь действовать изнутри, чтобы сформировать американскую внешнюю политику, которая была бы уступчива по отношению к Москве в несколько большей, чем мы согласны это признать, степени.

– Называйте их, как хотите, – сказал Меткалф, – но я называю их предателями.

Хиллиард устало пожал плечами.

– Сожалею, но это не так просто. Люди такого типа склонны приноравливать свои действия к поступкам людей с самого верха. И если Гарри Хопкинс и ФДР[66] намерены выстроить крепкие советско-американские отношения как бастион против нацистов – чем они действительно могли быть до тех пор, пока Сталин не протянул руку Гитлеру два месяца назад, – в таком случае для них есть очень и очень серьезный смысл в том, чтобы позволить информации об этих настроениях просочиться к их друзьям в НКВД и Кремле, скажете, нет? В конце концов, это идет только на пользу делу. Свободная охота. Самые опасные предатели это те, которые действуют по любви – они всегда считают себя истинными патриотами. – Хиллиард со значением посмотрел в глаза собеседнику.

Что, черт возьми, он хотел этим сказать? – не без удивления подумал Меткалф.

– Вы говорите о посольстве правительства Соединенных Штатов, где не можете доверять своим коллегам? Где даже неизвестно, кто мог бы работать на Сталина?

– Как я сказал, это только одна из здешних фракций. Одна из составляющих. Ведь Рузвельт только недавно начал признавать, что дядюшка Джо, возможно, и не очень хороший парень. Он начинает изучать некоторые неприглядные факты из жизни большевиков. – Хиллиард понизил голос. – Возьмите хотя бы этого балбеса, которого он прислал сюда послом. Жирный кот, акционер крупной компании, скользкий нью-йоркский адвокат, не знающий ничего о России и ненавидящий ее даже больше, чем все остальные работающие здесь вместе взятые. Презирает Советы, но и о них тоже ничего не знает. Нет ничего хуже, чем фанатизм, основанный исключительно на невежестве. И у него имеется своя клака, толпа ненавистников России; эти парни так напуганы вирусом большевизма, что готовы сотворить все, что угодно, лишь бы подорвать наши отношения с Кремлем. Они с превеликим удовольствием помогли бы Берлину, буде им представится такая возможность. Они видят в нацистах единственный шанс воспрепятствовать распространению коммунизма по всему миру.

– Вы серьезно говорите о людях, работающих на Гитлера?

– Если говорить о любителях двойной бухгалтерии, то да. Или еще хуже. Проблема в том, что невозможно точно выяснить, как обстоят дела. Здесь самое настоящее змеиное гнездо, будь оно проклято.