— Ничего вы мне не должны! — с сердцем говорит Найденов, и я с испугом взглядываю на него: неужели все-таки он читает мои мысли? Уж больно часто и впопад мне говорит, словно в ответ на мои мысли.

Михаил Иванович пропускает меня вперед по проходу и отбирает у меня сумку.

— Я помогу донести!

Мы с ним опять переходим на вы, как будто ничего между нами не случилось. Ни того вечера в его номере, который чуть не закончился… Вот потому и переходим, что «чуть» по-русски не считается, как говорили мы в детстве.

— Я вас довезу? — полуутвердительно предлагает Найденов.

— Спасибо, но меня встречают, — говорю я, заметив в толпе встречающих белокурую головку Кати.

А ведь я вовсе не просила ее встретить меня. Просто позвонила вечером к ней домой, спросила, как там она справляется с нашими разбойниками и не появилась ли у нее в связи с этим мысль завести второго ребенка.

— Второго? — шутливо ужаснулась Катя. — У меня только что мелькнула мысль, не прибить ли и этого? Разбаловался, управы на него нет. Все перед дружком выпендривается.

— А как Мишка себя ведет, не наглеет?

— Мишка? Что ты, он такой обстоятельный маленький мужичок. Я случайно слышала, как он уговаривал Димку: «Если ты будешь так баловаться, нам не разрешат жить с тобой вместе». У Димки ведь мечта появилась: попросить у тети Ани, чтобы она отдала нам Мишу, представляешь?

— Ничего, вот ты отправишься в свою Европу, он поживет у нас, так что мечта ребенка близка к осуществлению.

— Вообще-то Европа не моя, — смеется Катя. — Тебе сына позвать к трубке?

— Позови, — прошу я, чувствуя, как от предвкушения у меня замирает сердце. Как же я соскучилась по своему мальчику!

Мишка тоже. Слышно, как он частит и задыхается от волнения. Как бы ни старался он выглядеть мужчиной — об этом я ему порой говорю, — но он все равно ребенок.

— Мамочка, тетя Катя говорит, ты скоро приедешь?

— Завтра, сынок, в два часа дня.

— И ты заберешь меня пораньше?

— Конечно, мое солнышко, заберу! Я тоже по тебе очень соскучилась.

— Ну, тогда я пойду?

Мой сынок быстро устает от взаимных нежностей. Бесконечно твердить, что он меня любит или, как сейчас, что он соскучился, у него не хватает терпения.

— Конечно, иди, — внутренне усмехаюсь я.

Даже в детстве, будучи почти бесполыми, девочки в проявлении своих эмоций все равно отличаются от мальчиков. Девочка могла бы сюсюкать долго и повторять, что соскучилась, а этот… Сказал нужную фразу и пошел. Подрастет, скажет почти то же самое. «Прости, дорогая, но мне нужно идти воевать!» Или отправляться на рыбалку. Или на охоту…

Кате в конце разговора я сказала:

— Встречать меня не нужно.

Уж всяко разно Найденов бы меня довез до дома, но она приехала.

Катя выдергивает меня из текущей в зал прилета толпы как редиску и тащит за собой. Хорошо, что у меня нет багажа. Только небольшая дорожная сумка, в которой небольшие сувенирчики Кате с Димкой да миниатюрная пожарная машина для Мишки. Дорогущая, зараза!

Мы быстрым шагом проходим с ней через площадь, заполненную транспортом, и садимся в ее машину.

Подруга поворачивается ко мне и целует в щеку.

— С благополучным возвращением.

Только теперь я замечаю, что над правой бровью у нее залегла морщинка. Значит, Катя всерьез чем-то озабочена.

— Что случилось? — спрашиваю я, холодея. — С Мишкой?!

— Нет-нет, — будто опомнившись, отвечает она, — с твоим сыном, как и с моим, все в порядке. По крайней мере сегодня утром я отвезла обоих в садик и сдала на руки воспитателям…

— Тогда что?

Она медлит, соображая, как поосторожнее сообщить мне неприятную новость.

— Не подбирай слова, говори все как есть.

— Твою Алину убили. Врачи говорят, забили насмерть.

Я чувствую, как мое сердце отрывается и падает в желудок.

Какой ужас. И слова страшные: забили. Будто она не красивая молодая женщина, а скот на бойне. Забили!

— Кого?

— Твою Алину, не помню фамилии, такую с виду хрупкую, хотя мне говорили, ее голыми руками не возьмешь.

Алина Караулова. Боец-интеллигентка, как я ее про себя называла. Стойкий оловянный солдатик с отменной реакцией. Но если их было, к примеру, трое? В боевиках частенько показывают чепуху: будто один боец может отбиться от трех или четырех рукопашников. Конечно, если они так себе, самоучки, но если они примерно одного уровня подготовки, то вряд ли такое удастся. Боюсь, и те, кто подкараулил Алину, были в большинстве. При всех своих лозунгах насчет бездарности женщин-телохранительниц далеко не каждый мужчина вышел бы против нее один на один.

Вспоминается сразу все. Дурацкое, как я считала, анонимное письмо, которое я совершенно не приняла всерьез.

Я вообще писем не получала, а когда нашла в почтовом ящике письмо без подписи, даже не приняла его всерьез. Письмо, как в детективах, было написано печатными буквами: «Берегись, тварь, ты еще получишь свое!»

Я отчего-то решила, что это какая-то ненормальная девица, которой я перешла дорогу, то есть нечаянно увела мужика, которого она считала до меня своим…

— А ведь они меня предупреждали, — медленно говорю я, — но я подумала, что это чья-то неумная шутка.

— Кто тебя предупреждал, о чем? — теперь испугавшись за меня, спрашивает Катя.

— Кто — не знаю. О чем? Так, ничего конкретного, обычная угроза…

— И ты… ты не поверила в ее серьезность? — ахает Катя.

— Не поверила, — мрачно сознаюсь я.

Где-то на заднем плане бешеного галопирования моих мыслей проходит одна: и сегодня, увы, я не смогу забрать моего сына из садика пораньше, как он о том мечтает.

— Ты не знаешь, когда похороны? — спрашиваю я у Кати, попутно соображая, куда мне в первую очередь ехать, чтобы все разузнать и, может быть, успеть что-то сделать. То, что Алине уже не поможет, но по крайней мере я могла бы воздать по заслугам тем, кто осмелился поднять на нее руку. Покуситься на жизнь моей девушки!

«Но-но, — предостерегающе говорит мне внутренний голос. — Если их было трое, то и ты против них не сдюжишь…» Но голос Кати возвращает меня к действительности.

— Похороны сегодня, — говорит она, — мы с тобой едва успеваем. Надо будет только по пути купить венок и цветы… Я буду рядом с тобой!

Зачем? Неужели она думает, что в случае нападения на меня сможет чем-то помочь. Но выясняется, что она совсем не то имела в виду.

У калитки Кавалеровых, родителей Алины, — они живут в частном секторе, — огромная толпа. Много молодежи, но и пожилых людей, скорее всего соседей, тоже хватает.

Мы с Катей проходим в распахнутые ворота. Мимо открытой дверцы катафалка, во двор, где на табуретках уже стоит гроб, возле которого застыли безмолвные черные фигуры.

Уйма венков — они выставлены почти по всей длине забора — и море живых цветов. Несмотря на зиму, мертвая Алина просто засыпана цветами.

Я ничего не вижу вокруг. То есть вижу, но без подробностей, так я оглушена этим страшным событием.

Медленно иду к гробу — Катя идет рядом со мной, словно кто-то может напасть на меня и она приготовилась защищать.

— Алина, — шепчу я, склоняясь над восковым и будто чужим профилем. Пахнет какими-то химикатами — сейчас покойников многие бальзамируют, хотя на дворе вовсе не жаркое время года.

Наверное, кроме всего прочего, лицо Алины подкрасили, но сквозь тональный крем мне виден кровоподтек, идущий от виска к скуле, и другой, на подбородке, прикрытый белым платочком.

— Ты зачем пришла? — цедит кто-то сквозь зубы прямо надо мной. — Полюбоваться?!

Я испуганно поднимаю голову и встречаюсь с парой черных глаз, горящих ненавистью.

— Но я же… меня не было в городе.

— Ты зачем устроила свою дурацкую фирму? Чтобы загребать деньги чужими руками? Чтобы молодая красивая женщина кого-то там защищала. Где ты такое видела?

Это старшая сестра Алины. Я даже не подозревала, что она меня так ненавидит. Ненависть именно застарелая, не сегодняшняя. Кажется, еще немного, и она вцепится мне в глаза своими нарощенными ногтями.