Я сомневался, что Майло объявится в ближайшее время, однако он позвонил в мою дверь на следующий день в одиннадцать утра. Он был в голубой ветровке, полосатой рубашке и мешковатых джинсах. Под пиджаком я заметил пистолет, засунутый в кобуру, но в остальном Майло выглядел как человек, у которого неожиданно выдался выходной. Я еще не успел снять халат. Робин так и не позвонила.

— Готов немного прогуляться? — спросил он. — Понюхать лошадиное дерьмо и все такое?

— Тебе позвонила вторая миссис Швинн?

— Вторая миссис Швинн мне не позвонила, но я решил: черт подери, Оджай в это время года, наверное, очень симпатичное местечко.

Я собрался сказать привычное «Понятно», но в последний момент сдержался.

— Пойду оденусь.

— Вот и отлично.

— «Севилья» лучше подходит для дальней дороги, — сказал Майло, и я не стал спорить.

Когда я завел мотор, Майло откинулся на сиденье, закрыл глаза, положил на лицо платок и открыл рот. Весь следующий час он дремал, время от времени открывая глаза, чтобы посмотреть на мир с недоверием и удивлением — как принято у полицейских и детей.

У меня тоже было не подходящее для разговоров настроение, и я включил музыку. Старые, еще времен Буэнос-Айреса, тоскливые пассажи, которые Оскар Эйлман исполнял на своей блестящей, точно алмазы, серебристой гитаре. Чтобы попасть в Оук-Вью, следовало проехать по шоссе номер четыреста пять, затем по сто первому до Вентуры и, наконец, выбраться на тридцать третье. Еще десять миль по двухполосному шоссе, которое мчалось сквозь серо-розовые горы, но почти не поднималось над уровнем моря. Оно и привело нас в Оджай. Влага с океана висела в воздухе, и небо над горизонтом напоминало белую вату, прорезанную черными полосами там, где должно было быть солнце. Приглушенный свет делал зеленый цвет более насыщенным, словно в этих местах недавно произошла атомная катастрофа.

Я не был здесь пару лет — с тех пор, как гонялся за психопатом, помешавшимся на мести, и познакомился с поразительным человеком по имени Уилберт Гаррисон. Я не знал, живет ли он по-прежнему в Оджае. Психиатр и философ, он относился к жизни очень серьезно и, учитывая насилие, с которым ему пришлось столкнуться благодаря мне, вполне мог перебраться в другое место.

В начале шоссе номер тридцать три со всех сторон обступали самые разные металлические конструкции, нефтяные вышки и даже появилась электростанция, украшенная, словно изысканной растительностью, рядами проводов. Потом пошли леса и типичные для Оджая пейзажи: маленькие домики, окруженные аккуратными каменными заборами, соснами и могучими дубами, а также симпатичные лавочки, в которых продавали самодельные свечи и сушеные травы. Массажные клиники, институты йоги, школы, в которых вас научат рисовать карандашами и красками, лепить, находить мир с самим собой, если только вы допустите наставников в свое сознание.

И здесь же все, что составляет жизнь маленького городка: ржавые дома на колесах за заборами из колючей проволоки, сараи, забитые сеном и инструментами, грузовики без колес, пыльные выпасы, где тычутся носом в землю тощие лошади. Намалеванные от руки объявления, рекламирующие вяленую говядину и соус чили домашнего приготовления. Конюшни и скромные храмы, посвященные консервативному Богу. И повсюду ястребы — огромные, спокойные, уверенные в себе хищники, лениво кружащие в небе.

Ранчо «Мекка» располагалось на западной стороне шоссе номер тридцать три. На него указывала надпись — железные буквы были прибиты к сосновой табличке, стоявшей среди кактусов и травы. Мы свернули налево по дороге с раскрошившимся асфальтом, украшенной тощими, словно вылинявшими, кустами, а примерно через пятьсот ярдов оказались среди невысоких холмов, которые растянулись на пару акров и заканчивались песочного цвета плоским холмом.

Справа находился загон, окруженный деревянным забором с железными столбиками — слишком большой для пяти лошадей, которые там паслись. Гладкие, ухоженные животные не обратили на нас никакого внимания. Сразу за загоном мы увидели несколько трейлеров для перевозки лошадей и кормушки. В конце дороги те же кусты стояли ближе друг к другу и производили впечатление более ухоженных, а их сине-оранжевые цветы притягивали взгляд и отпускали его только у маленького розового дома с плоской крышей и зеленой деревянной отделкой. Перед домом стояли десятилетний коричневый джип и пикап «додж» такого же точно цвета и возраста. Легкая тень скользнула по загону — ястреб так низко пронесся над землей, что я успел разглядеть изогнутый клюв.

Я выключил двигатель, выбрался из машины и вдохнул аромат сосен, смешанный с запахом сухого навоза, который почему-то напомнил мне запах кленового сиропа и гниения. Вокруг царила мертвая тишина. Я прекрасно понимал Пирса Швинна, считавшего, что таким должен быть райский уголок. Но если он, как Майло и множество других людей, насквозь пропитан шумом и пороками большого города, сколько времени пройдет, прежде чем очарование этих мест начнет тускнеть?

Майло громко хлопнул дверью, но никто не вышел нас встретить, а в незанавешенных окнах не появилось любопытных лиц.

Мы подошли к двери, Майло нажал кнопку звонка, и мы услышали мелодию, которая звучала целых пятнадцать секунд. Какой-то знакомый мотив, который, однако, мне никак не удавалось вспомнить, — впрочем, в памяти почему-то всплыли лифты в универмагах Миссури.

Одна из лошадей в загоне заржала, однако мы по-прежнему не слышали ничего такого, что указывало бы на присутствие людей.

Ястреб улетел.

Тогда я принялся разглядывать лошадей. Сильные, цвета красного дерева, с блестящими, тщательно расчесанными гривами — два жеребца и три кобылы. Вход в загон украшал полукруг из железных букв, отдаленно напоминающих арабские.

Мекка.

Неожиданно на ватном небе появился голубой треугольник, и я увидел, что зеленые холмы, окружающие ранчо, являются его естественной границей. Мне было трудно представить, что «Книга убийств» отправилась ко мне из этого пропитанного тишиной и покоем места.

Майло снова позвонил, и мы услышали женский голос:

— Минутку!

Через пару мгновений дверь открылась.

На пороге стояла крошечная, но сильная женщина. Определить ее возраст на первый взгляд оказалось трудно: от пятидесяти до шестидесяти лет. Она была в сине-желтой клетчатой рубашке, заправленной в обтягивающие джинсы, которые демонстрировали всем желающим плоский живот, осиную талию и мальчишеские бедра. Старые, но идеально чистые рабочие сапоги выглядывали из-под джинсов. Седые волосы, сохранившие свой прежний золотистый оттенок, собраны в короткий хвост.

Сильные черты лица, привлекательные в зрелом возрасте, у девушки, наверное, казались простыми и ничем не примечательными. Зеленые с коричневатым оттенком глаза, скорее зеленые, чем карие. Выщипанные, словно две запятые, брови, но ни грамма косметики. И кожа — яркий пример всего, что может сделать с ней солнце: сморщенная, потрескавшаяся, неровная и такая жесткая, как будто со временем стала деревянной. Несколько неприятного вида темных пятен пристроились под глазами и на подбородке. Когда женщина улыбнулась, нашим глазам предстали ослепительно белые зубы здоровой девственницы.

— Миссис Швинн? — спросил Майло и потянулся за своим жетоном.

Но, прежде чем он успел его вытащить, женщина сказала:

— Я Мардж, и мне известно, кто вы такой, детектив. Я получила ваше сообщение.

Она не посчитала необходимым извиниться за то, что не перезвонила. Как только улыбка погасла, на лице Мардж не осталось никаких эмоций, и я подумал, что, видимо, именно поэтому у нее такие спокойные лошади.

— Мне знаком взгляд копа, — объяснила она.

— И какой же он, этот взгляд?

— Страх, смешанный с яростью. Всегда ждать худшего. Мы с Пирсом иногда катались верхом, а когда в кустах неожиданно раздавался какой-нибудь незнакомый звук, у него появлялся такой взгляд. Значит… вы были его последним напарником. Он о вас рассказывал.