К. Я бываю просто потрясен письмами, которые приходят из провинциальных музеев. Иногда они работают уже на общественных началах, но держатся буквально как на фронте. Держат культуру.

К-М. Да, рядовые держат фронт, а основная часть генералов культуры изменила — сбежали, переметнулись. Ведь важно, что рождают творцы культуры для тиражирования и распространения в толщу народа. В состоянии душевного хаоса очень многие художники порождают мерзость, творение больного духа. И хотят залить этой мерзостью Россию. Но люди в массе своей не желают потреблять эту мерзость. Произошло отщепление значительной части художественной интеллигенции от тела народа.

К. Это хорошо видно по тому, как принимают телезрители две рубрики: «Наше старое кино» и «Наше новое кино». Старое кино, отражающее вечные человеческие чувства, смотрят с удовольствием, в том числе молодежь. А на болезненные выверты «нового кино» плюются.

К-М. Да и те «музыкальные звезды», которые разрушают русскую музыкальную культуру — гармонию, строй, ритм — не имеют кассового сбора. Чтобы их поддержать, им приходится выплачивать большие деньги из бюджета — отнимая у государственных, даже академических ансамблей. Не абсурд ли? Средства государства тратятся на подрыв национальной культуры. Кризис культуры, конечно, создан. И так мы можем пройти по всем системам жизнеустройства — производству, науке, образованию. Везде увидим разрушение и, главное, злобную ненависть реформаторов, их стремление сделать это разрушение необратимым. Вопрос: достигнута ли главная цель?

К. Вот именно. Как говорится, в каком состоянии больной?

К-М. Я бы сравнил вот с чем. Авиация противника дотла разбомбила город. Значит ли это, что она его уничтожила? Нет. Жизнь продолжается, хотя и в землянках. Так сейчас и в России. Скажем, культура, держащая Россию — разве она подавлена? В каком-то смысле она «ушла в катакомбы», не имеет тиражей, рекламы, большого форума. Но она крепнет, причем во все более явном духовном и эстетическом противостоянии разрушителям. А в библиотеках даже увеличилась «обращаемость» книг. Покупают книг меньше, но накопленные огромные фонды уничтожить быстро невозможно — а люди их читают больше и больше. И при этом каждый раз они входят в личный контакт с деятелем русской культуры, который не согнулся — библиотекарем.

К. Но вот, я был в Рязани, в большой центральной библиотеке им. Горького. Она практически не работает, так как не отапливается. Люди приходят, сидят в пальто и шапках. Газет больше прочитать негде, другие библиотеки их вообще не выписывают.

К-М. Не отапливается, а люди приходят. Значит, живет. Гораздо больший удар сумели бы нанести по культуре власти, если бы сделали в этой библиотеке «евроремонт» и превратили в литературный салон для «новых русских» с хорошим баром.

К. Но это и делают. В районе ул. Правды было три Дома культуры. Один, им. Чкалова, теперь стал Ночным клубом «Мадам Софи». Дом культуры «Красная звезда» — Казино «Голден Палац». Остался пока Дом культуры издательства «Правда», да и то еле дышит.

К-М. Я знаю, здесь жил с детства, бегали и в клуб Чкалова, и в «Звездочку». Это и есть — разбомбить город, кто же спорит. Вопрос-то: сохранилась ли жизнь в катакомбах, крепнет ли она или угасает, меняется ли ее тип по образу и подобию захватившего город племени. Пока библиотека в Рязани не стала ночным клубом Мадам Софи, враг нас не уничтожил. Но нельзя же обижаться на врага за то, что он нас бомбит. Сколько можно! Одни непрерывные упреки врагу, который ведет открытую войну на уничтожение. Еще можно было понять, когда летом 1941 года русские кричали из окопов: «Товарищи немецкие рабочие! Не стреляйте в ваших братьев по классу!». Но услышать такое в 1943 году было бы уже невозможно. А мы уже шесть лет это кричим.

Давайте все же уточним положение. Я говорю, что слома культуры не достигли. Ее утонченные, развитые формы сократились, ушли пока в тень, но главная ткань культуры, определяющая тип человеческого общения, сохранилась и даже очистилась. Она действует везде — на улице, на базаре, в метро и даже в драке. Люди ощущают счастье быть русскими и быть советскими.

К. Но разве можно это сказать о молодежи?

К-М. Если говорить о ткани культуры, а не о навешанных на нее сегодня побрякушках, то молодежь не просто осталась русской и советской — она дальше нас в этом направлении ушла. Правда, по ней и удар сильнее был. Здесь больше хаоса, многие на распутье, но струны русской культуры здесь натянуты туго. Редко удается пробиться в аудиторию студентов, но когда удается, меня просто поражает их отзывчивость, когда говоришь именно о тех главных устоях культуры, по которым сегодня бьют. Они уже свободны от той скорлупы вульгарного истмата, которая делала наше поколение нечувствительными к этим вопросам — отчего мы и были беззащитны против соблазнов А.Н.Яковлева.

К. Но что же Вы видите в молодежи советского, тем более если она освободились от истмата?

К-М. Связь русского и советского — такой вопрос, что шишки посыплются и от патриотов, и от коммунистов. Мне кажется, в советском воплотилось желание русского быть незнакомому человеку братом. Когда ты встречаешься с человеком взглядом и знаешь, что ни ты его не эксплуатируешь, ни он тебя, это дает особую радость. Мы, конечно, об этом не думали. Но когда поживешь на Западе, понимаешь, какое это сокровище. И в другом плане советское выразило тягу к всечеловечности. Люди других народов вошли через нас во всеобщую культуру, стали вровень с нами и стали свободны — хотя это и породило в перестройку проблемы. Но эти проблемы — ниже уровня смысла всечеловечности, на котором стоит русская культура. Они — уровня политики. Это — для Рыбкина и Березовского.

Так вот, в молодежи я лично вижу этот советский дух. Летом был у меня в деревне, где я дом строю, знакомый немец, философ. Он любит Россию. Приехал со страхом, думал увидеть озлобленных, раздавленных людей. А рядом с моим участком в вагончике жили строители — собралась артель бедолаг, пять человек четырех национальностей. Ставили дома за полцены. Меня они уважали. Во-первых, я седой, звали просто «дядя». Во-вторых, все время брали у меня инструменты, уже лучше меня знали, где что лежит. Через них немец и пытался понять, что у нас происходит. И мне свои наблюдения излагал.

Вот, получили они деньги и пошли на речку шашлык жарить. Пришли ребята и из других артелей, гармонь, гитара. Молодой парень-таджик, который всю жизнь проработал разнорабочим на стройке, разжигая костер, мимоходом бросил фразу: «Да будет огонь, как сказал Прометей». Никто и внимания не обратил, а немца она сразила. «Ты знаешь, — говорит он мне — я уверен, что в Германии, во всяком случае Западной, нельзя найти ни одного рабочего-строителя, который бы сказал такую фразу». Вот это и есть плод советского строя. Уезжая, немец сказал: здесь выросли свободные люди.

Думаю, загнать свободных людей обратно в ярмо — задача очень сложная. Пока не видно, чтобы она решалась успешно. Меня даже удивляет, что оппозиционная пресса постоянно называет народ «униженным». Человек может быть ограблен, избит, убит, но унижен он только тогда, когда сломана его душа. Но ведь этого с русским народом не произошло.

К. Но вы, по-моему, не учитываете такой фактор, как телевидение. Оно душу непрерывно подтачивает, буквально зомбирует людей, делает с ними все, что хочет.

К-М. Это преувеличение. Если бы оно действительно делало то, что хочет, Вы бы на улицу не смогли выйти — Вам бы тут же кто-нибудь перегрыз горло. Повторяю, что видимые разрушения культуры очень велики, но это разрушение на каком-то рубеже забуксовало, дальше не идет. В самой культуре возникла оборона. Смотрите: на уровне обычных людей мы, по сравнению с Западом, уникальное правовое общество. У нас в метро женщина может доверчиво дремать, оставив сумку на полу, рядом с ногами. Почти нигде на Западе это невозможно. И дремать неприлично, и, главное, тут же сумку украдут.

Если мы вспомним, как ставилась задача перестройки в области культуры — изменить глубинные устои человека, устроить Реформацию России — то сегодня должны признать: эта цель не достигнута. И не только не выполнена задача, она даже снята, цель признана недосягаемой. Конечно, это не должно нас успокаивать.