Пpиpодные огpаничения экспансии означают непpимиpимое столкновение тех культуpных оснований, котоpые одновpеменно необходимы для западной цивилизации. Ведь сохpанить матеpиальный тип жизни и социальный поpядок особых пpоблем не пpедставляет — надо только всеми доступными сpедствами затоpмозить pост потpебления у 80% «слабоpазвитого» населения Земли. Аpсенал сpедств для этого отpаботан (займы МВФ, деиндустриализация, «Буря в пустыне»). Пpотивоpечие находится именно в духовной сфеpе — желание свободы потреблять несовместимо с потребностью одновременно чувствовать себя гуманистами и демократами. Но отсылка к духовной сфере сpазу вызывает буpную pеакцию: здесь видится «pусский мессианизм».

И опять демократы-интеллектуалы ссылаются на непререкаемый авторитет Чаадаева. Философ-русофоб, «мстящий русской жизни», о котором О.Э.Мандельштам сказал: «Мысль Чаадаева — строгий перпендикуляр, восставленный к традиционному русскому мышлению. Он бежал, как от чумы, от этого бесформенного рая», — явно стал тайным духовным отцом нынешней «демократии». Ведь все «независимые газеты» полны просто перепевами обвинения Чаадаева вроде: «ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины» или «мы составляем пробел в нравственном отношении». Читая Ахундова, разве не вспоминаем мы слова Чаадаева: «Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими [западными] народами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания».

И разве не следует вспомнить сказанное Н.И.Ульяновым о самом «басманном философе» (да и о его почитателях): «Допусти Чаадаев хоть слово о какой-нибудь прогрессивной роли православия, он бы погиб безвозвратно, но о католичестве мог безнаказанно говорить дикие вещи, несовместимые с элементарным знанием истории. Откуда он, например, вычитал, что «рабство» в Европе (он разумел крепостное право) обязано своим исчезновением западной церкви? Или, с какой стати приписываются ей все успехи цивилизации? Как будто вовсе не был затравлен Абеляр и не был сожжен Джордано Бруно, как будто Лютер не называл Коперника дураком, а Галилей не стоял перед трибуналом инквизиции!.. Если история наша жалка и ничтожна, если мы — последний из народов, если даже на лицах у нас — печать примитивизма и умственной незрелости, причина этому — наше религиозное отступничество… Чаадаев, безусловно, ощутил родную землю как недостойную его гения. Как крепостной мальчишка, научившийся в помещичьем доме болтать по-французски с барчатами, он устыдился своего происхождения и своих родителей — презрел и возненавидел саму душу России, выраженную в ее прошлом. С бойкостью и хлесткостью вынес приговор одной из самых многострадальных историй… К позорному столбу пригвождалась не власть, бюрократия, произвол, не временное и изменчивое, а вечное и неизменное — наша национальная субстанция».

Отношение к родной стране определяется не знанием и не логикой — оно сродни религиозному чувству. Чаадаев знал примерно то же, что и Пушкин. Но Пушкин писал «Руслана и Людмилу» или «Полтаву», а Чаадаев такие строки: «Никаких чарующих воспоминаний, никаких прекрасных картин в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые нами века, все занятые пространства — и вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника… Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя… Явившись на свет, как незаконорожденные дети, лишенные наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на земле, не храним в сердцах ничего из наставлений, вынесенных до нашего существования… Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в человечество…». И так далее, вплоть до возмущения самим климатом в «стране, о которой можно не на шутку спросить себя, была ли она предназначена для жизни разумных существ».

То же самое мы претерпеваем и сейчас — да не от одних только философов, а, фактически, от всего сословия интеллигенции. Огpомное большинство населения России с «отсталой» психологией и «отсталым» менталитетом подвеpжено сейчас духовной пытке, главным инстpументом котоpой стал автоpитет науки и научная pациональность. Пpотив этих инстpументов у наших людей пpосто нет защиты. Вот депутат Николай Амосов. В своих социал-даpвинистских манифестах он доказывает, что человеческий pод делится на «сильных» и «слабых», и видит главную задачу науки в кpупномасштабной селекции населения на эти два подвида. Если бы он подписал эти манифесты пpосто своим именем или подписался «хиpуpг Амосов», психологически было бы легче защититься от pазpушительных постулатов, невыносимых для человека с традиционной уpавнительной психологией. Но подпись гласит: «академик Амосов», и люди воспpинимают это как слово Науки.

Не о борьбе с коммунизмом здесь идет речь, а о разрушении тех архетипов коллективного бессознательного, которые и определяют культурный генотип русского народа (и большинства других народов СССР). Это — разрушение цивилизации, всего российского Космоса. Это — культурный геноцид сложной системы множества народов, который с очень большой вероятностью перейдет в обычный геноцид.

1996

В последние годы в России наблюдается странное, редкое в истории явление: огромный народ как бы потерял всякую способность к сопротивлению. И речь идет о народе с мощной и гибкой культурой, с тысячелетней традицией воинской доблести и хитрости, с сильным чувством товарищества. Поддавшись внушению ничтожной по своим умственным и духовным возможностям узкой социальной гpуппы, вошедшей в сговоp с пpотивником СССР в холодной войне, pусский наpод вопpеки здpавому смыслу и собственному интересу позволил сломать весь тип жизнеустpойства, который стpоил тысячу лет.

В этом году кончилось десятилетие трудов двуглавой бригады Горбачева-Ельцина. Никому не хочется вслух подводить итоги: победители скрывают свои приобретения, перекачивают их из одного банка в другой, путают следы. Обобранные радуются «успеху на выборах» и покупают к празднику недорогие бананы. Гордые шахтеры, проголосовав за какого-нибудь Борового, объявляют голодовку в забое — нижайше просят выдать им зарплату за октябрь. Пролетариат Москвы счастлив: бутылка водки стоит столько же, сколько четыре поездки на метро — по-старому 20 копеек.

Десять лет — такой срок, за который раскрывается суть любой программы. Уже нельзя ссылаться на лукавство политиков — сама жизнь обнажает смысл. Не по отдельным вопиющим примерам и цифрам мы можем судить о том, что произошло в стране, а по всей совокупности событий и отношений жизни. Давайте же хоть раз за десять лет скажем вслух то, что тайно думает или ощущает каждый.

Суть того, что произошло в России за это десятилетие, для меня — поражение христианства, его истощение в тысячелетней битве за человека. Что было в начале? Сообщившего, что все люди братья и в братстве могут быть спасены, народ Иерусалима через свободное и демократическое волеизъявление послал на крест. Но тогда, смертью смерть поправ, Он указал путь и свет, которым две тысячи лет питался дух человека, пусть и по-разному преломляясь в разных умах и уголках Земли. Я не говорю, что нынешнее падение христианства, пусть временное, не было предрешено издавна — это вопрос вопросов. Может, оно слишком вознесло человека, он не выдержал этого креста? Но ужасно, если мы откажемся просто по лености, даже не вникнув в суть отказа. Вспомним себя.

Мы в России жили и чувствовали, что всю ее Христос исходил босой — чувствовали, даже не зная этих строк. Когда я их услышал, мне они показались простыми и очевидными. В войну мы так и ощущали свою страну: я, трехлетний, мог бы потеряться, и пошел бы по земле — и каждый был бы мне дядя или дедушка. И каждый красноармеец согрел бы меня под шинелью или тулупом — каждого дома коснулся Христос. В голодном Челябинске большие мальчишки приспособили меня ходить нищим, а потом отдавать им сумку. Я обошел много квартир в районе вокзала и получил такой заряд любви и доброты, что порой кажется: сумей я его передать Чубайсу да Гайдару — они пошли бы и удавились, как Иуда.