— Но ведь устраиваются как-то люди и здесь… — пробормотал он, ошеломлённый этой гневной тирадой.
— Да. Устраиваются. Где-нибудь в охраняемой зоне. Обкладываются со всех сторон собаками, сигнализацией, охранниками и дрожат. А я хочу жить свободно, ничего не опасаясь. Это здесь наши деньги считаются бешеными, а где-нибудь за границей можно приобрести хорошенький домик с видом на море, с прекрасным садом, который не засыхает на зиму, и жить спокойно. Там это норма, а не как у нас — исключение. Там можно ничего не опасаться. Там к тебе не будут приставать на улице, считая, что ты всем обязана только потому, что имеешь симпатичное лицо. Вот там мы и купим себе машину — каждому по машине. Я буду ездить в школу на "Форде", а в Оксфорд — на "Крайслере" с шофёром.
— Я не понимаю…
— Ты много не понимаешь, дивоярец. — резко ответила она, открывая дверь в школу. — Просто я скоро уезжаю — это всё.
***
Весь день Королёва с замиранием сердца продавала пиццы, пироги и прочее. Накладывала в тарелки жидкое картофельное пюре с тощими котлетами и раскладывала вялый салат. Верка тоже жаловалась на плохое самочувствие и не спроста — отовсюду так и шёл тараканий запах. Королёва их не видела, но чувствовала, что сидят они под столами — сидят! Шевелят своими жуткими усами и ждут, когда настанет вечер, тогда вылезут они и начнут пировать на запеканке, на буханках хлеба. Будут лазить по кастрюлям, пробовать остатки пицц, которые Королёва обычно тоже пускала в фарш.
— Боюсь я, Вероника Марковна. — тихо отвечала она директрисе, которая пришла проведать, как идут дела в столовой.
— Прекрати. Ничего нигде не видно. — также тихо отвечала директриса, сохраняя конспирацию. — В третьем часу приедет специалист.
***
Домой Лён возвращался в дурном настроении, хотя ничего особенного за день не произошло — разве что тройка за сочинение раздосадовала его. Прошло то время, когда мама сама старалась писать для сына сочинения, как делали все родители в их классе. Теперь Лён сам был в состоянии излагать мысли. Тем более было обидно, что всё оставалось, как и прежде: как ни напиши, всё одно — тройка.
Перепрыгивая через широкую лужу, которая всегда была у маленького порожка возле выхода из огороженной школьной территории, он посторонился, пропуская девочку-подростка лет двенадцати. Девчонка была по-детски худа и голенаста, ноги длинные, шея тонкая, голова вся растрёпана от мокрого ветра, в ушах наушники — явно ученица средних классов, торопится на урок.
Девчонка скакнула через лужу и поскользнулась. Она замахала руками, как мельница, как-то по-кошачьи извернулась и удержалась на ногах, а затем продолжила свой путь. Происшествие это было ничем не примечательно, и Лён, скорее всего тут же и забыл бы об этом, если бы не старуха с клюкой, шаркающая мимо по своим делам.
— Всё прыгают! — с каким-то непонятным остервенением крикнула она вослед девчонке. — Вот отодрать бы тебя, как сидорову козу! Мамка-то небось, на работе ломается, деньги зарабатывает, чтоб тебе, (непечатное слово), одежду покупать!
Старуха продолжала выражаться и далее — чем-то её глубоко задело это мелкое происшествие у лужи. Она остановилась и орала в пространство, призывая в свидетели редких прохожих. Два человека, хоть и прошли мимо, но лишь опасливо покосились на неадекватную бабулю, и лишь Лёна это отчего-то задело.
— Ты чего орёшь? — со злостью спросил он. — Чем она тебе помешала?
Старуха обернула было к нему свои маразматические очи, но вдруг испугалась — школьный двор был пуст, а малый больно высок.
— Я говорю, юбки больно короткие носют… — забормотала она. — Всю (непечатное слово) видать. Голяшки выставят, проститутки! Ремнём их надо! Да ведь кому учить — нарожали тут незнамо от кого, а государство их корми-пои!
Старуха уже была не прочь убраться, да как сделать это, не оставив за собой последнего слова?
Ему стало так мерзко, как будто он натолкнулся на гниющий труп — сколько раз за свою недолгую юность такие вот девчонки наслушаются от таких вот старых крыс всякой мерзости! Сколько злобы, желания оскорбить, унизить, нахаркать в душу — всё это постоянно мутным, вонючим потоком течёт через юные души. Он сам не раз выслушивал такие озлобленные монологи, если бывал по мнению окружающих слишком подвижен. Да и кто не подвергался, но на то они и молодые, чтобы научиться легко кидать через плечо такие выходки богатых умом и мудростью взрослых.
Бабка поспешно утащилась со своей клюкой, что-то бормоча себе под нос, а Лён вернулся на школьный двор. Его одолевали как старые, так и новые мысли.
Как ни странно, в первую очередь его занимала Наташа и её неожиданное заявление. Надо же, сидит с ним за одной партой, а так и не нашла минуты, чтобы сказать, что уезжает. С другой стороны, бегство Платоновых вполне можно понять. Очевидно, бриллиантовая диадема, подаренная эльфами, и в самом деле принесла Платоновым солидную сумму. Так что вполне понятно, что они задумали перебраться в другую страну — поближе к морю и теплу. Но всё же не оставляло его чувство, что в этой резкой тираде Наташи было что-то, адресованное лично ему.
Другие мысли были о Жребии и событиях, связанных с ним. Девушка-эльф, первый и единственный представитель необыкновенного племени, исчезнувшего из Селембрис много тысячелетий назад. Великаны Наганатчима — одна из немногих тайн, что осталась после этого народа. Каменный страж говорил с Лёном и что-то скрыл от него. Какая-то тайна была связана с самим Лёном. И, похоже, не один он догадывается об этом.
Как жаль, что он не сообразил вовремя обо всём расспросить Пипиху (даже настоящего имени её он не догадался узнать!), да мешался проныра-демон. Отчего чары Наганатчимы не действовали на Лёна? Почему он мог вывести от каменного великана одного человека — как сама Пипиха? Может, оттого, что он настоящий дивоярец? Хотя никогда не видел Дивояра.
Лён не заметил, как замедлил шаг — отчётливо вспомнился ему прощальный поцелуй девушки-эльфа. И было в этом поцелуе что-то такое, что взволновало Лёна: ему даже показалось, что принцесса неравнодушна к нему. Тот горьковато-нежный вкус расставания с чем-то прекрасным и таинственным, что проскользнуло мимо, лишь на мгновение приоткрыв свою скромную завесу. Всё случилось слишком быстро, и теперь Лён желал, чтобы тот миг на вершине каменной головы повторился.
Он прикоснулся пальцами к своим губам, словно пытался вызвать ощущение того лёгкого касания, которое его разволновало. И вспомнил, как внутренне слегка воспротивился этому проявлению чувства девушки-эльфа — потому что в тот момент ему почудилось, что этим поцелуем он изменяет Наташе. А оказалось, что ей это совершенно безразлично — она уже отреклась от него. Он упустил из рук синюю птицу.
— Скажи, Гранитэль, — обратился Лён к перстню, с которым теперь не расставался. — почему меня не коснулись убийственные чары Наганатчимы?
— Я не знаю. — отвечала принцесса. — Мне многое ведомо, но далеко не всё. Я обладаю многими волшебными силами, но не знаниями о тайнах Селембрис.
— Ты знаешь, мне показалось, что Пипиха хотела всё же мне что-то рассказать.
— Ты окружён, Лён. — ответил перстень.
— Эй, Коса!
Лён оторвался от созерцания снега. Он даже не заметил, как остановился по пути домой и некоторое время просто топтался на месте среди школьного двора. И не почувствовал, как оказался в кольце недругов.
Это бригада Мордвинова, неофициально прозванного Мордатым. Нехилые качки. Все в чёрных кожаных куртках, как в униформе. Руки в карманах. Походочка вразвалку. Все, как один, лениво жуют жвачки со ртами, раскрытыми до ушей. От них тащило коньяком, сигаретами и потом.
Лён смотрел на них и размышлял, как будто было время для размышлений. Что ему стоит достать клинок и обратить всё это кодло в бегство? И это будет вполне справедливым. Ни один волшебник не осудил бы его за это. Он мог бы поступить и хуже: обратить их во что-нибудь. Или украсить рогами и носами. Лён усмехнулся про себя: как Гондураса.
