— Но сударыни! — взмолился директор. — Вы уверены, что эти колдовские картины не лгут?

— Уверены! — твёрдо ответила Маргарет Нолан. — Мы сопоставили все факты. Эти картины всё расставили по своим местам. Прояснили всё то, что мы долгое время не могли понять. Я догадывалась, что что-то не так, но я и не представляла, до какой степени. И я не успокоюсь, пока здесь не наведут порядок. Богом клянусь, я это так не оставлю!

Подобных заявлений директор гимназии выслушал не один десяток. Большинство родителей, грозя публичным скандалом (а он уже назревал благодаря усилиям журналистов), требовали отправить Ральфа и кое-кого из его приятелей в колонию для малолетних преступников. Впрочем, щадя своих детей, которым пришлось бы давать в суде показания, возмущённые отцы и матери согласились с тем, что предложил директор. Было решено отправить Ральфа Джефферсона и нескольких его приятелей на обследование в клинику детской и подростковой психотерапии. Пастор Коул не возражал. Он понимал, что для его репутации это меньшее из зол. Пастор сделал всё, чтобы представить своего сына как жертву. Да, говорил он, в последнее время у мальчика действительно психика не в порядке, но разве у него одного? И чему тут удивляться? Гимназия давно уже во власти злых чар. Дети дьявола учатся вместе с детьми Адама и калечат их души.

На кого намекал пастор, поняли все. Больше ни один ученик 7-й гимназии не рисковал задираться к Илане Стивенс, а учителя… Илана больше не слышала от них ни одного замечания. Иногда ей казалось, что, вздумай она во время урока погулять по партам, ей и слова никто не скажет. Разумеется, гулять по партам она не собиралась. И вообще не собиралась самоутверждаться, демонстрируя неуважение к школьным порядкам. На уроках она по-прежнему позволяла себе одну единственную вольность — читать книгу или что-нибудь рисовать в то время, как другие трудятся над выполнением задания. Впрочем, к этому уже давно все привыкли — и учителя, и одноклассники. Илана Стивенс всегда справлялась с заданием намного раньше других и коротала оставшееся время, тихонько занимаясь своими делами.

Илану никто ни в чём не обвинял — любое обвинение выглядело бы голословным, но она знала, что об её причастности к недавним событиям догадываются многие. Её боялись, и ей это льстило.

Поговаривали, что из-за всей этой истории у Ральфа Джефферсона и впрямь началось нервное расстройство, так что из больницы он выйдет не скоро. Его мать тоже угодила в больницу — с сердечным приступом. Когда Илана об этом думала, у неё портилось настроение, но она упорно гнала неприятные мысли прочь. В конце концов, пользы от её магии было более чем достаточно. Ближайших «сподвижников» Ральфа Джефферсона родители поспешили перевести в другие школы. Остальные члены его бывшей шайки присмирели, так что многие ученики 7-й гимназии — особенно из младших классов — наконец-то вздохнули спокойно.

Божий Закон теперь преподавал пастор Лукас, молодой священник, совсем недавно получивший сан. Он же вёл вместо пастора Коула службы в приходе Святой Бригитты. У отца Лукаса были пухлые покрытые тёмным пушком щёки и полные ярко-красные губы, которыми он вечно причмокивал, как будто вспоминая или предвкушая сытный обед. И даже когда он говорил о суде над Иисусом и Голгофе, казалось, что он представляет себе ростбиф или банановый торт. Его маслянисто блестящие карие глазки скользили по классу, ни на ком не задерживаясь и словно бы ничего не замечая, но очень скоро Илана поняла, что пастор Лукас замечает абсолютно всё. И ещё она поняла, что относится он к ней ничуть не лучше, чем пастор Коул, только гораздо лучше умеет это скрывать.

Коул Джефферсон попросил у епископа отпуск — «для улаживания семейных проблем», как ехидно писала газета «Мезальянс». Ходили слухи, что глава германарской епархии собирается отправить пастора Коула миссионером на планету Риана — одну из отдалённых колоний Геи. Процентов шестьдесят её населения составляли алиены.

— Знать-то, решили и там провести чистку, — язвительно сказала Таня Коэн. — Стыдно за человечество. На Земле люди боролись с расизмом, а выйдя в космос, стали главными расистами во вселенной.

— Люди кем были, тем и остались, — философски заметил Ганс. — На Земле одни боролись с расизмом, а другие активно претворяли его в жизнь. Сейчас происходит тоже самое, только во вселенском масштабе. По-моему, люди никогда не изменятся. Знать они, конечно, будут всё больше и больше, но ведь, как сказал один мудрец, многознание уму не научает.

— Верно, — обронил Мартин, делая набросок со спящего Люцифера. — Так же, как и то, что порядок и справедливость не установишь взмахом волшебной палочки.

Илана отвернулась к окну, чтобы никто не видел её ставшее совершенно голубым лицо. Ей казалось, что Мартин всё равно видит, хоть и не смотрит в её сторону. Он всегда всё видел. Илана уже давно поняла: художник — тот же маг. Стоит ли удивляться, что художникам так часто приписывают всякую дьявольщину?

Не успели утихнуть разговоры о чудесах в 7-й гимназии, как на город снова обрушился снежный циклон. Опять же неизвестно откуда, говорили в Гаммеле. Снег шёл целую неделю и больше уже не таял. Зима выдалась на редкость суровая. Просыпаясь по утрам, Илана видела подсвеченные уличными фонарями узоры на окнах, и её воображение тут же рисовало причудливые картины, которые она спешила перенести на магическое зеркало. Ей нравились серебряные от инея деревья, матовая дымка, висящая над городом в морозные дни, столбы синеватого дыма, которые поднимались над островерхими крышами, постепенно растворяясь в чистой и холодной небесной лазури. В Южном Округе почти все постройки были в средневековом северно-европейском стиле. И почти все здесь топили камины сандаловым углем, дающим при сгорании дым густо-синего оттенка. Центральное отопление с сильными морозами не справлялось. К тому же иметь настоящий камин считалось шиком.

В доме Полли Стивенс все камины были электрические — они стоили дешевле. Илана, которая никогда не мёрзла, включала свой исключительно ради уюта. Она любила по вечерам читать при настольной лампе, поглядывая на нежно пламенеющие угольки. Они были искусственные, но это не мешало Илане представлять, будто она сидит в особняке у настоящего камина, а вокруг — не Гея, а другая планета. Земля. И век не двадцать четвёртый, а двадцатый, самое начало… Она сидит у камина и читает при неверном пламени свечей стихи Александра Блока, написанные совсем недавно… Впрочем, когда их читаешь, так и кажется, хотя прекрасно знаешь, что на дворе двадцать четвёртый век, а вместо заснеженного Петербурга, по которому поэт катался с любимой женщиной на запряжённых лошадьми санях, зимний Гаммель. И хотя в последнее время здесь любят древние виды транспорта, над городом днём и ночью кружат сотни автолётов. Сотни железных птиц, летающих над куполами и шпилями причудливых построек в стиле разных эпох…

Иногда Илана пыталась представить себе домик в горах. Та женщина — Билли — тоже любила сидеть у камина и читать «Снежную маску». Илана давно уже знала этот цикл наизусть. Лидия говорила, что Блок был тогда влюблён в одну актрису. Значит «Снежная маска» — детище его безумной зимней страсти. Отец Джордж и Билли тоже любили друг друга, и плодом их любви стало снежное дитя.

«Наше снежное дитя растаяло, Джордж… Мы оба согрешили. Неужели его смерть — это кара?»

Илане не хотелось верить, что Бог может покарать за любовь. Да, у элианских священников обет целомудрия, но ведь жизнь, как любит повторять Ганс Фишер, — это не свод правил.

Каждый раз, вспоминая отца Джорджа, Илана ощущала печаль и смутную тревогу. Священник убеждал Билли не терзаться, но убедить в этом себя он, похоже, и не пытался. Илана поняла это, посмотрев ему в глаза. Он предпочёл бы один искупить этот грех. Он бы принял любые муки, если бы такой ценой можно было воскресить «снежное дитя», но он знал, что далеко не всё можно «слепить заново».