Ах, эта проклятая выпивка! Она не могла ясно мыслить!

– Мне бы хотелось верить, что мои возможности еще не исчерпаны до дна. – Она провела пальцем по ободку бокала, пытаясь привести себя в чувство. – А вы? Чего вы ждете от будущего, Джон? Какие возможности перед собой видите?

У Ди и Дума языки заплетались так же, как заплетались их ноги на танцевальной площадке.

– Теперь скажите «утконос» задом наперед, – произнесли красные губы Додо. – Быстро! А теперь попытайтесь сказать «непоследовательный».

Между Грейс и Крамером явно что-то происходило. Какое-то узнавание.

– А теперь скажите «измена».

Стоя перед умывальниками в дамской комнате, Грейс смотрела, как холодная вода каплями стекает с ее намазанного лица. Нет, лучше без всей этой косметики! Сейчас она размажет все полоски и пятна, как на одной из картинок Тилли, и ей понадобится вечность, чтобы привести лицо в порядок!

Схватившись за край фарфоровой раковины, она разглядывала себя в зеркале. Гусиные лапки в уголках глаз. Морщинки на лбу – не новые ли? Надо запомнить на будущее, что морщиться нельзя! Морщиться опасно!

«Слишком тонкие губы, – констатировала она, как делала это бесчисленное множество раз до этого. – Но не думай, что это можно исправить с помощью губной помады». А потом: «Можно ли такие губы считать губами?»

Иногда, в детстве, они с Нэнси сравнивали свои лица в зеркале и пытались решить, чье же лицо лучше. У Грейс были более заостренные, четкие черты. В лице Нэнси была широкая, привлекательная мягкость. Нэнси говорила, что она завидует орлиному благородству внешности Грейс. Грейс, в свою очередь, завидовала пухлым губам Нэнси. Ее щедрой улыбке.

Сравнивал ли Крамер двух сестер? Он был бы не первым, кто это делал. Целовал ли он прекрасные губы ее сестры? Нэнси, конечно, отрицала, что между ними что-то было, но Грейс умела видеть больше сказанных слов. Что, если не любовь, могло так ярко осветить Нэнси после стольких лет темноты?

Она закрыла глаза и тотчас же снова их открыла. В голове все завертелось. О'Коннелл, говоривший, что любит ее, а потом рассказавший всю эту ерунду... Крамер, глядящий на нее так, словно видит насквозь, и говорящий, кем бы она могла стать, будь у нее воля. Она была слишком пьяна, чтобы постичь это. Надо уйти домой и проспаться.

– Анемзи, – сказала она своему отражению.

– Простите? – переспросила женщина, стоявшая у раковины рядом с ней. Очередная блондинка. Крошечный носик, высоко изогнутые брови и платье, струящееся каскадом нежных розовых лепестков (наверное, от Мадлен Вайонет).

– Анемзи. Это «измена» наоборот.

– Ах, милочка, об этом слове я знаю все. – Женщина пригладила свои непослушные волосы. – Я видела оба конца этого слова, и, позвольте сказать вам, ни один из них не был особенно приятным. Примите мой совет: сидите лучше дома с книгой!

Когда Грейс вышла из дамской комнаты, из мужской как раз выходил Крамер.

– Я хочу кое-что узнать, – сказала она.

– Что?

– Пойдемте со мной. Мне нужно поговорить с вами наедине!

С этими словами она схватила его за руку и быстро завела за угол, затем еще за несколько углов, пока коридор не закончился двойными дверями, из которых пахло кухней.

– Ну, спрашивайте! – И затем, когда она замялась: – Что дальше, Грейс?

Он поднял ее лицо за подбородок и поцеловал. Этот поцелуй был продолжением взглядов, которые они бросали друг на друга, сидя за столиком. Они целовались, словно пытались вырваться из себя и пробиться друг в друга. Она прислонилась спиной к стене, опираясь на твердый физический мир, тогда как все остальное унесло Ярко-голубое Море!

– Перестаньте! – Она оттолкнула его.

– Почему? – Он снова склонился над ней, собираясь поцеловать. – Я не хочу останавливаться!

– А как же Нэнси?

– Между мной и Нэнси ничего нет!

Он снова поцеловал ее, и, несмотря на угрызения совести, она обняла его за шею и крепче прижала к себе. Когда они целовались, она закрыла глаза, и перед ней предстал образ Нэнси. Нэнси в темно-зеленом платье, которое было на ней в тот вечер, когда они обедали шницелем по-венски и у нее было счастливое лицо, измазанное мукой. Грейс снова отпрянула.

– Она моя сестра! Я не могу совершить по отношению к ней такое предательство!

Озадаченно посмотрев на нее, Крамер покачал головой:

– Мы с Нэнси друзья. Ничего больше.

– Моя сестра влюблена в вас! Она влюблена в вас, Джон!

Он сделал шаг назад. Потер лоб. С кухни доносились едкие запахи. Что-то горело.

– Но я никогда ничего не предпринимал. Я понятия не имел, что она...

– О господи! Вы или до смешного наивны, или совершенно бессердечны, и я не знаю, что хуже! – Она попыталась протиснуться мимо него, но он схватил ее за руку.

– Грейс, подождите!

– Все это время вы проводили с ней – только вы двое и дети. Прогулки, посещения кафе, танцы...

– Мы оба были одиноки. Я полюбил детей. И ее. Вот и все.

Он был выше и стройнее О'Коннелла, но в чем-то они походили друг на друга. Глаза, поняла она. Карие глаза Крамера были более темными, но выражением очень напоминали более светлые глаза ее возлюбленного.

– Я думал, вы знаете, как я к вам отношусь, Грейс. Я давно не испытывал подобных чувств. Думаю, вы чувствуете то же самое.

– Вы понятия не имеете о моих чувствах! Если я что-то и испытываю, то замешательство. Полное замешательство.

– Почему? Из-за чего?

– О'Коннелл рассказал мне о сделке.

Крамер стоял перед ней с озадаченным видом.

– Не делайте вид, будто вы не знаете, о чем я говорю! Он все мне рассказал.

– О'Коннелл много чего говорит, Грейс. И лишь немногое из этого правда.

Она нетерпеливо топнула ногой.

– Он говорит, что вы вместе работали над «Видением». Говорит, что вы заключили сделку: вам досталась девушка, а ему роман. Зачем бы ему это выдумывать?

– Я не знаю и знать не хочу.

– Это не имеет смысла, Джон.

Крамер провел рукой по волосам.

– Я действительно не знаю, почему он сказал то, что сказал. В любом случае, если речь идет об О'Коннелле, важно то, чего он не говорит.

– Что вы имеете в виду?

Когда он снова заговорил, на его лице задергался нерв.

– Вы хотите знать, что отравило наши с ним отношения? Что ж, я вам расскажу. – Он прислонился к стене. Зажег сигарету и протянул ее Грейс. Закурил сам. – Никакой сделки не было. Ева выбирала между нами, и она выбрала меня. Мы поженились и потеряли связь с О'Коннеллом, и были счастливы вместе до тех пор, пока не вышла эта книга. Ева прочла ее и решила, что там содержится обращение к ней. Она стала обвинять меня в том, что я высасываю из нее все соки, как этот тупица Стэнли из Вероники. Она читала книгу снова и снова.

Крамер глубоко затянулся сигаретой. Выпустил дым.

– Она стала писать О'Коннеллу любовные письма. Я нашел копии. Никаких ответов я никогда не находил, но, должно быть, он отвечал.

– Вы предъявили ей обвинение?

– Да, конечно. – Он тяжело сглотнул, словно пытался что-то подавить. – Между нами произошла очень шумная ссора. Потом она просила прощения, говорила мне, что все это ничего не значит. Что на нее нашло безумие. Потом безумие стало все более заметным, и я не мог его игнорировать. Она могла выйти из дому на две минуты, оставив Бетси одну, а возвратиться только через несколько дней. Могла, придя домой, на неделю залечь в постель, плакать и отказываться с кем-либо разговаривать. Я никогда не знал, куда она уходила.

– Она была с ним?

– Даже сейчас не знаю. Это меня мучило. Я решил выяснить с ним отношения. Написал ему через его издателя. Когда мы наконец встретились, все получилось хуже некуда. Мы сидели в роскошном нью-йоркском ресторане, и я наблюдал, как он ест устриц... Я не мог говорить с ним о Еве. Я не мог упомянуть при нем ее имя. Он ждал, что я это сделаю. Он был готов напустить на себя жалкий вид и быть со мной милым, а я бы этого не выдержал. Вы понимаете?