– Дики, я хочу сегодня вечером с тобой пообедать.

– Грейс? Это ты?

– Конечно я. В семь часов? Называй место.

– Извини, старушка, но сегодня я занят. Грейс нетерпеливо постучала ногтями по столу.

– Чем же ты занят? Срочная работа?

Из трубки донеслось что-то, похожее на вздох, но, может быть, это просто была помеха на линии.

– Я не уверен, что это...

– Значит, девушка. Случайно, не эта ли ужасная Пэтси? Это же не она, правда, Дики?

– Грейс! Ты знаешь, как я тебя люблю, но...

– Лепечет она ненатурально, неужели ты не понял? И морщит носик – строит из себя маленькую девочку. Разве я не права, Дики?

– Сегодня вечером я встречаюсь не с Пэтси.

– Тогда с кем же?

Заметив непривычное молчание машинисток за дверью комнаты, Грейс резко захлопнула ногой дверь.

– Я должен пойти и посмотреть этот немецкий фильм. Знаешь... который стоит целого состояния. В павильоне.

– Ах, это... Никто не пойдет на «Метрополис»[1], Дики. Он депрессивен и абсурден. Жестокие машины и девственницы – неужели тебе это интересно? Безумие, настоящее безумие.

– Спасибо за твое просвещенное мнение, дорогая.

– Не за что. – Грейс вынула из ящика стола сигарету и принялась искать коробок спичек. – Что, если нам поесть в «Тур Эффель»? Ты знаешь, как мне там не нравится, но ради тебя, дорогой, я бы туда пошла.

– Ах ты господи, как мы великодушны!

– А потом мы могли бы провести ночь с небольшой компанией, в которую приглашена Дайамонд.

– Значит, потом мы пойдем танцевать?

Грейс нашла спички и закурила, прижав трубку ухом к плечу.

– Серьезно, Дики! Мне надо кое о чем с тобой потолковать!

Полчаса спустя, подходя к Тоттенхэм-Корт-роуд, Грейс попала под апрельский ливень. Зонта у нее с собой не было. Ни такси, ни даже автобусов поблизости не наблюдалось, поэтому ей пришлось лавировать в разношерстной толпе, шлепая по лужам и чувствуя, как промокают туфли, а крупные капли дождя оставляют на ее одежде грязные следы. Запах влажной строительной пыли проникал ей в ноздри. Она молча проклинала свою вечную занятость, заставлявшую ее постоянно опаздывать на полчаса, и работодателей, которые разместили свои офисы на Пиккадилли, а не на Перси-стрит, недалеко от «Тур Эффель». Доставалось и погоде, но кто в Лондоне время от времени не проклинает погоду? Не были забыты и Господь Бог, в которого она не верила, и Дики Седжвик за то, что согласился встретиться с ней, и за то, что любит «Тур Эффель».

К тому времени, когда она подходила к ресторану, дождь усилился. Подбегая с нагнутой головой к двери, Грейс столкнулась, да так, что у нее клацнули зубы, с очень крупным мужчиной. Его рука сжала ей плечо, и она подняла взгляд на светло-голубые, широко расставленные глаза на скуластом лице. Губы улыбались, или это были губы, форма которых всегда напоминает улыбку.

– Вы замужем? – спросил он с легким американским акцентом.

– Нет.

Это слово вырвалось у нее раньше, чем она успела его удержать.

Рука все еще сжимала ее плечо.

– Хорошо. – Казалось, говоря, он смотрел мимо нее.

Грейс заметила такси с работающим мотором, припаркованное неподалеку. Этот мужчина, наверное, только что вылез из него. А водитель, похоже, наблюдает.

– Простите. – Она высвободилась и, надменно вскинув подбородок, направилась в ресторан.

– Вам, наверное, года тридцать два. – Его улыбка, отражающаяся в стекле, была искаженной, неровной. – В вас есть пикантность.

Он поискал в кармане мелочь, отошел и расплатился с водителем.

– Вы светлая и красивая.

– Вообще-то мне тридцать. Но вряд ли вас это касается.

– Еще год-другой – и от всего этого не останется и следа, – изрек мужчина. – Так бывает всегда.

До войны «Тур Эффель» был излюбленным местом встреч авангардных художников и писателей. Здесь бывали Огастес Джон, Уиндем Льюис, Эзра Паунд. Позднее в книге посетителей прибавились имена Чарльза Чаплина, Рональда Фербенка и Джорджа Гершвина, и ресторан стал любимым местом наиболее изысканной светской публики.

К 1927 году он превратился в памятник самому себе, и цены вполне этому соответствовали. Картины и гравюры различного качества, висящие на стенах, напоминали Грейс надгробия, хоть и выдержанные в самых невероятных стилях, но надгробия. Это заведение извлекало выгоду из своего богемного прошлого. Вероятно, в ресторане можно было заказать на закуску вареные воспоминания, а потом как основное блюдо тушеную ностальгию. Дики Седжвик, безусловно, чувствовал здесь себя как дома.

– Пунктуальна, как всегда! – Дики встал и поцеловал ее в щеку. – Грейс, дорогая, да ты совсем промокла!

– Ничего, высохну! – Грейс опустилась в кресло с резной ореховой спинкой. – А пока можешь полюбоваться исходящими от меня облаками пара!

– Ну, как хочешь! – Дики тоже сел. – Мне кажется, нужно что-то сделать, чтобы ты не простудилась!

– Тогда закажи мне выпить.

– Попробуй вот это. – Он повернул бутылку вина так, чтобы показать этикетку. – Вино из Долины Роны, как сказал мне Джо. Невероятно вкусное!

– Уверена, что оно вкусное, но у меня нет бокала! Будь другом, попроси Джо!

Слушая его славословие вину, она промокала салфеткой мокрые пятна на черном шелково-креповом обеденном платье и вдруг, подняв взгляд, увидела, как в зал с улицы вошел широкоплечий человек в накрахмаленной белой вечерней рубашке и галстуке-бабочке. Владелец ресторана Рудольф Сталик тотчас же подошел к нему, провел к лучшему столику в углу, засуетился, давая ему закурить. Взгляд светло-голубых глаз внезапно устремился в сторону Грейс. Она отвернулась, посмотрела на нефритовую пряжку своего платья, а потом снова на Дики. Сегодня он выглядел утомленным, не таким живым и энергичным, как всегда.

– Ты выглядишь усталым, Дики. В «Геральд» все в порядке?

– Дело не в газете, и ты это знаешь, Грейс, – несколько раздраженно ответил он.

– Я знаю.

Вероятно, в его словах содержалось завуалированное напоминание о прошлом – их прошлом. Пытаясь справиться с неловкостью, Грейс еще раз оглядела зал. Сталик подробно рассказывал американцу о меню, потом указал на работы одного из самых известных клиентов-художников. Американец, похоже, заинтересовался, но как только Сталик отвлекся, тотчас же бросил взгляд на Грейс.

– У меня сегодня отвратительный день. – Грейс заставила себя смотреть на Дики, и только на Дики. – Я подала заявление об уходе. – Она отпила из бокала. – А вино действительно очень хорошее.

– Да ты что?

– Ну, пыталась. Впрочем, Пирсон не воспринял это всерьез. Обри Пирсон, я имею в виду. И полагаю, я тоже не очень серьезно это восприняла. Он потчевал меня хорошей порцией демагогии. Такие вот они динозавры!

– Ты всегда так говоришь. Закажем рыбу? Сегодня есть камбала. С молодой картошкой.

– Дики, ты не представляешь, каково девушке работать в таком месте! Мужчины могут делать все, что им угодно, лишь бы вовремя была готова рукопись. Но мне – малейший намек на смех, одно дуновение сигаретного запаха – и все! Они считают, что я должна быть благодарна только за то, что мне позволяют работать на них, разве ты не видишь? Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Я думала...

Седжвик усмехнулся:

– И ты решила поинтересоваться, не поработать ли тебе в «Геральд»? Ты действительно считаешь, что эта газета лучше? Думаешь, там с тобой будут обращаться как с любым другим сотрудником? В таком уж мире мы живем, дорогая! Но положение постепенно улучшается. – Он кивнул официанту. – Джо, две порции рыбы, пожалуйста.

– Слишком медленно для меня. – Грейс невольно оглядела зал. Американец, нахмурившись, смотрел на часы. Она снова перевела глаза на веснушчатое лицо Дики и решила перейти к сути дела. – Я думала... Что, если Дайамонд начала бы писать не только для своей колонки? Она могла бы составлять обзоры, политические комментарии, даже гороскопы!