Я вас задержу еще ненадолго. Отдаю себя на вашу милость. Дело в том, что я достаточно побыла Умной Женщиной. Что толку в хорошо смазанных мозгах в этом нашем огромном «современном» городе? Вы не получаете должного признания на работе, даже если постоянно затмеваете абсолютных посредственностей, с которыми работаете. Вы также не можете воспользоваться этим великим органом, чтобы выразить свою точку зрения на выборах правительства, пока не разменяете четвертый десяток (в моем случае меньше чем год назад, так что я еще не голосовала). И что, вероятно, больнее всего, мужчины – те мужчины, от которых хочется получить некоторое внимание, – просто хотят поговорить. Поговорить!

Я, видите ли, умна. Я обладаю опытом и культурой, и они хотят знать мою точку зрения по следующим вопросам: новейшая популярная театральная пьеса, обед в «Тур Эффель», как правильно носить шарф или как привлечь внимание бесцветной девушки, в которую безнадежно влюблен. Что хорошего в таком разговоре, я вас спрашиваю? Если бы я была скучной, им, может быть, пришлось бы найти более интересный способ провести со мной время. Вот и все. Или нет... не все.

На прошлой неделе меня недолго (очень недолго, как оказалось) развлекал в «Савое» некий Дьявол в Обеденном Костюме. Да, для тех из вас, кто внимательно читает эту колонку, я раньше пыталась представить дело так, что моя сестра, а не я встречалась с этим человеком. Простите, что вводила вас в заблуждение, дорогой читатель (я получила заслуженный удар по запястью), но девушка должна думать о такой мелочи, как достоинство. Как бы то ни было, вышеназванного джентльмена быстро вызвали из «Савоя», даже шампанское еще пенилось в его бокале, но он обещал найти меня через эту газету. Читатель, я не получила ни одного послания! Вот что я вам скажу, сэр: я не люблю людей, унижающих мое достоинство! Если вы не объявитесь в ближайшее время, тогда охоту начну я, и позвольте заметить вам, Дьявол, что характер у меня такой же ершистый, как и моя стрижка.

Дайамонд Шарп».

Предположительно, это случилось воскресным утром. Голова болела сильнее обычного; в горле першило от разного курева («табак испытан и не раздражает горло» – ах, перестаньте, пожалуйста!). В зеркале отражалась вытянутая, искоса смотрящая физиономия с бледной кожей и винного цвета губами.

– Боже правый, – произнесла Грейс неузнаваемым (даже для нее самой) голосом и неверными шагами робко направилась к двери.

За дверью царило веселье: Тилли играла с двумя соседскими девочками. Она с деловым видом таскала игрушки, а те рядами расставляли их на лестнице для игры в магазин игрушек. Девочки спорили, кто будет продавщицей, а кто покупательницами (все хотели быть продавщицей). Феликса не было видно, но его крик доносился из какой-то дальней комнаты и время от времени перекрывался знакомым голосом с ирландским акцентом, голосом Эдны, их «прислуги» и неофициальной няни детей: «Нет, Феликс. Я сказала нет!» Более отдаленным, но более резким был дрожащий голос матери Грейс, исполняющей партию альта из фрагмента «Мессии» Генделя.

– Тетушка Грейс, Летиция ведет себя по-свински! Скажите ей, чтобы она перестала!

На щеках Тилли красовались круглые пятна, как у куклы, вероятно нарисованные помадой, украденной у матери или у тети. У других двух девочек были такие же кукольные щечки.

– Не сейчас, солнышки. – Грейс, опираясь на перила, пробиралась между игрушек. – Тете Грейси нездоровится.

– Но...

– Помни наш уговор о воскресных утрах, Тилли...

Девочка фыркнула и недовольно сложила руки. Грейс вяло хлопнула рукой, чтобы отогнать от себя это зрелище, затем спустилась по лестнице и направилась к столовой.

– Смотри. Тесто поднялось!

Нэнси, свежая, с ярко блестящими волосами, сидела за столом с чашкой чая и бисквитами «Виктория». Напротив их сосед-американец, Джон Крамер, наливал чай из прекрасного серебряного чайника. Он тоже сиял и имел цветущий вид. У него были ярко-карие блестящие глаза, цветом напоминающие конские каштаны, которые они с Тилли собирали прошлой осенью.

– Боже правый! – Грейс зажала у шеи хлопчатобумажный халат. Если бы только она могла сжаться, превратиться в ничто в своем балахоне.

– Очаровательно, – заметила Нэнси.

– Так приятно снова видеть вас, мисс Резерфорд!

– Называйте ее Грейс, – поправила Нэнси. – Она всегда считает, что «мисс Резерфорд» ее старит, и вообще так обращаются к старым девам, не так ли, сестренка?

– Простите. Я... Извините меня! – Грейс направилась к двери, но Крамер пододвинул тарелку к ближайшему свободному креслу и произнес:

– Очень вкусный торт! А для двоих слишком много.

– Что ж, спасибо! Но я попробую его позже. Я лучше... – Она повернулась к Нэнси. – Я опоздала на завтрак?

Нэнси подняла брови.

– Дорогая, уже почти три часа!

– А...

Теперь стало понятным пренебрежение, с которым Тили восприняла упоминание об их «уговоре» насчет воскресного утра. Голод взял верх над ее щепетильностью, над тем, что ее застали в халате. И вообще, Нэнси уже явно положила глаз на Джона Крамера. Так какое же значение имеет ее внешний вид?

– Тогда я, наверное, съем кусок торта!

Крамер отрезал ей кусок, он же налил чай, пролив его на белую скатерть. Пробормотав слова извинения, он бросился за чем-нибудь подходящим, чтобы вытереть лужу.

– Вот это уже интересно. – Грейс откусила кусок торта. – Не каждое утро я вижу тебя беседующей с фантастически красивым мужчиной! Он, безусловно, здесь уже свой человек?

Нэнси нахмурилась.

– Он пришел проведать Феликса. Надеюсь, ты не поставишь меня в затруднительное положение.

– Я тебя в затруднительное положение? Если кто-то и попадет в затруднительное положение, то это я. Только посмотри, в каком я виде!

– Действительно. – Нэнси крепко сжала губы, как всегда, когда сердилась. – Когда ты пришла?

– Ну, не знаю. А разве это так важно?

Крамер вернулся с полотенцем и неумело промокнул разлившийся чай.

– Не волнуйтесь, Джон, все равно ее пора стирать, – солгала Нэнси.

– Хорошо. – Улыбаясь то одной сестре, то другой, он снова сел на свое место. – Итак, где вы были вчера ночью, Грейс?

– В кафе «Роял» и в кафе «Гармония»...

Грейс изо всех сил старалась не думать о своей внешности. Ей казалось странным отойти на задний план и уступить Нэнси мужчину. Однако она поступила правильно. Предаваясь этим мыслям, она слышала свой бормочущий голос, рассказывающий о событиях прошедшей ночи.

– Затем на вечеринке в студии художника из Блумсбери. Картины ужасные, но хорошая музыка – джаз и довольно интересная статуя мифического бога с оленьими рогами и шестью руками. Между прочим, отличная вешалка для пальто. Еще позже некоторые из нас отправились в Гайд-парк. На это была какая-то особая причина, но я сейчас не припомню. И вообще, не думаю, чтобы это имело смысл в холодном свете дня, а вы? – Она повернулась к Нэнси. – Отличный торт, сестренка! Ты сама его испекла или это произведение Эдны?

– Его принес Джон.

– Как это мило с вашей стороны, Джон!

– Вовсе нет, – возразил Крамер. – Приятно иметь таких гостеприимных соседей, с которыми можно его разделить. Я так много сижу дома, что, боюсь, скоро разучусь разговаривать! И если честно, моя домоправительница так много печет, что я подумываю о том, чтобы повесить на плиту замок...

Вне комнаты какофония звуков становилась громче.

– Так вы работаете дома? – спросила Грейс. – Чем же вы занимаетесь?

– Я журналист. В основном пишу для «Нью-Йорк таймс», но и для других газет тоже.

– Как интересно. И долго вы еще намерены оставаться в Лондоне?

– Не знаю. Останусь до тех пор, пока мне не наскучит.

Грейс отхлебнула чаю и встретилась с ним взглядом.

– Значит, вы находите здесь много интересного?

– Пока да. – Его взгляд стал более пристальным.

У нее было такое чувство, будто он старается угадать ее мысли.