— Что же тебе спеть-то? А, вспомнила! Слушай: пе-ла мышка песню в нор-ке, спи, мышонок, за-мол-чи! Дам те-бе я хлеб-ной корки…. чи-чи-чи! — качала Лика ребенка, прохаживаясь по комнате, а малыш успокаивался и засыпал, закрывая постепенно глазки, — Ля-ля-ля-ля…

Медленно напевая в такт покачиваниям одно и то же в разных вариациях, она добилась того, что младенец уснул, уткнувшись носиком в её футболку. Лика смотрела на это маленькое счастье, что сейчас спало на ее руках и такие противоречивые чувства раздирали собой её сердце.

"Лешин сынок, темные волосики — вьются, как у отца, а вот глаза совсем не его, а той другой женщины, что заменила ему меня. Почему? Господи, почему так несправедливо?! Почему этот малыш не мой?"

От сына Алексея пахло молоком и еще чем-то чужим, запахом его матери, той женщины, что дала ему жизнь. Цепкими пальчиками малыш ухватился за Ликиного дрозда. Чтобы освободить украшение, женщина осторожно погладила маленький, но крепкий кулачок ребенка, попробовала разжать пальчики. Они тут же ухватились за её указательный палец, крепко сдавили его. Лика почувствовала прилив нежности к этому крохотному существу, оставшемуся без мамы чуть ли не в первую же минуту своего появления на свет. Женщина вспомнила рассказ Селимы и поцеловала мальчика в лобик, прижала его к груди, как самое дорогое и самое хрупкое, что только может быть на свете.

Темный, пасмурный день, с утра обливающийся слезами дождя. Друзья засиделись в библиотеке, а потом, спускаясь на первый этаж, завели непростой разговор о жизни. Обсуждая судьбу Оливера Твиста и то, как нелегко ему приходилось без родителей. Они увлеклись и совсем забыли о Косте, а он вдруг замедлил ход и совсем остановился в пролете между этажами.

— Конан, ты чего? Идем! — обернулся к нему Шут, а потом и Лика с Люком.

— Мамка умерла, а папка без нее много пил, потом попал в аварию…, - почти прошептал Костя, каждое слово давалось ему будто с усилием, — а меня в дет. дом отдали. Бабка старенькая сильно, не разрешили с ней меня оставить, — рассказывал Костя ребятам, будто вскрывал больной мозоль. Со слезами в глазах и с сжатыми кулаками, делился о том, как остался без родителей, впервые раскрывал перед друзьями свою беду.

Лику и тогда поразила его боль, и сейчас вспоминая об этом, той же болью пронзало душу. Неужели и этот малыш вырастет без материнского тепла и заботы, как Костя?

Алексей, позволит ли он ей остаться рядом с ним и его сыном? А она? Сможет ли полюбить чужого ребенка, как своего собственного? — думая об этом Лика совсем не заметила, что в хижине они уже не одни.

***

Горний Доктор спешил повидаться с сыном. Во дворе он встретил Хасана. Тот медленно прохаживался, потягивался и жмурился на солнце.

— Антон, спит? — спросил Доктор, сам не понимая, отчего так сильно волнуется, до дрожи в руках.

— Наверное.

— Кто с ним? — въехал Горний во двор, повернулся к входу в хижину.

— Твой сын громко кричал, никак не хотел успокаиваться, а потом пришла женщина…

— К-какая женщина? — Доктор сжал подлокотники кресла с такой силой, что побелели костяшки на его руках.

— Такая маленькая, белая. Она его успокоила…

Дальше Алексей не стал слушать Хасана, а устремился к сыну и замер на пороге. В первое мгновение он опешил от уведенной сцены, и какое-то время не знал, куда себя деть. Анжелика держала на руках его сына, и нежно прижимая к груди, укачивала малыша, как родная мать. Они очень хорошо смотрелись вместе. В первый миг Алексей хотел убраться восвояси, но от себя не убежишь. И сколько можно уже бегать? Пора все прояснить и поставить все точки на свои места. Но эту идиллию, он не хотел прерывать. Лика, его Лика сейчас была здесь так близко и в то же время так далеко. Сможет ли простить она его малодушие, трусость и, наконец, измену?

Он так стремился избежать этой встречи, но Анжелика сама пришла в его дом, и теперь отступать было уже поздно. Алексей откровенно любовался женщиной, той, о которой мечтал каждую минуту своей жизни. В белой широкой футболке и синих джинсах, с мокрыми завитками светлых волос и легкой улыбкой — такая же, как раньше, до разлуки — была сейчас здесь, с ним. Вдруг она, будто что-то почувствовала, медленно повернулась к нему и замерла, как неживая. Точно сон, или видение. Алексей даже зажмурился, а потом тряхнул головой, но Лика никуда не исчезла. Она смотрела на него глазами полными слез. И было в них столько всего — отчаяние, надежда, боль и недоверие и… прощение.

Алексей видел и чувствовал, что она готова простить ему всё. Если он только сам это ей позволит. Он боялся стать для Лики обузой, но оттолкнуть её сейчас от себя — не смог бы. Это все равно, что воткнуть себе в сердце нож и повернуть его там. Боль была бы равнозначной, а рана — смертельной. Он это знал, а она, наверное, догадывалась, поэтому боялась делать первой шаг навстречу, не хотела быть его болью. Так и смотрели друг другу в глаза — умоляя и прощая все и навсегда.

— Что же ты стоишь, любовь моя… — нарушил он первым молчание и отвел взгляд, — Или такой я тебе… не нужен?

У Лики все внутри оборвалось от его слов. Голос такой родной и такой далекий, как будто во сне, она видела своего Алексея почти прежним, но все-таки другим. В потертых серых брюках, помятых старых туфлях, темно-зеленой рубахе с закатанными рукавами, весь заросший щетиной — в таком виде он меньше всего напоминал её мужа. Не стриженые лохмы его волос топорщились и скатывались по широким плечам, но глаза…, его глаза она не спутала бы, ни с чьими другими.

— Алешенька…, - сделала несмелый шаг и кинулась к нему, упала на колени, прижимая малыша к груди, — Я так искала тебя, так искала… Любимый мой!

— Тсс! Тише, тише, тише, — поднял он её и усадил к себе на колени, — Все будет хорошо, не плачь…, сына разбудишь.

— Алешенька, живой! Любимый мой, живой… — шептала она, целуя его в небритые, колючие щеки, веря и не веря себе. Своему нереальному счастью.

Каждый из них эту встречу продумывал сотни, тысячи раз, подбирал слова, думал о том, что скажет супруг или как ответит, но эмоции захлестнули обоих. Им так много нужно было сказать друг другу. Столько всего…

Поэтому Антона они оставили снова на Хасана, а сами пошли подальше от поселка, чтобы никто не мог помешать им насладиться общением друг с другом.

Тропинка вывела к реке, а там перебравшись через мостик, они снова оказались у той, утренней осинки. За время пути не проронили ни слова. Каждый из Вешняковых был погружен в собственные мысли и чувства.

— Вот, пришли, — сказал Алексей и после некоторого молчания, посмотрел на Анжелику.

— Я была сегодня здесь утром, видела тебя, но не посмела разбудить, — произнесла Лика первое, что пришло на ум.

— Странно, — почесал он за ухом указательным пальцем.

Очень знакомый жест, от которого у Лики защемило сердце. Она вновь узнавала мужа и постепенно начинала верить в происходящее. Все еще немного ошеломленная от встречи с ним, постепенно осознавала — её любимый — жив!

— Что? Что странно? — она поправила рукой прическу. Её волосы почти высохли, завернулись в тугие светлые кольца, в которых теперь путался ветер.

— Мне показалось, что ты сидишь рядом, а когда я проснулся, никого не увидел… Знаешь, раньше я здесь видел только Дариду. Это её… могила, — последнее слово далось ему нелегко, а потом его словно прорвало, потянуло выговориться, — Я не смог её спасти. Она истекала кровью, а я ничего не мог сделать… Ничего! — он удалил кулаком по коляске, словно та виновата в том, что случилось.

Анжелика подумала, что, наверное, Лешка в чем-то прав. Будь у него здоровые ноги, шанс на спасение у Дариды, наверняка, имелся бы.

Она дотронулась до его непослушных волос, нежно провела рукой, спросила то, что мучило её все эти дни: