Затем сеанс. Да, призналась она, она испытывала некоторое возбуждение из-за того, что двое молчаливых мужчин (Мак-Брайд пришел позже) пожирали ее глазами, когда она раздевалась, и позировала, и надевала предоставленное ей прозрачное женское белье, и лежала на кровати в распахнутой ночной рубашке или сексуальном неглиже. Майтон фиксировал ее позы грубыми подбадриваниями: "Господи, как замечательно! Да-а! Да-да! Так держать, детка! Положи руку под сиську и как бы, да, как бы подтолкни ее ко мне!" Такая манера обращения возбудила ее, и, если быть честной перед собой, она испытала нечто вроде оргазма сексуального тщеславия.
Потом, когда она и Майтон остались одни, она попросила его сделать несколько кадров ее собственным фотоаппаратом – на память, и он с готовностью их отщелкал. Он не прикасался к ней физически, еще не прикасался, но спросил, куда она направляется, и предложил подбросить на своем автомобиле, который стоял у входа, в любое метро. Перед уходом Мак-Брайд дал ей сто фунтов, всю сумму десятками, которые она положила в кошелек. Затем Майтон отвез ее к началу Бенбери-роуд. Она сказала ему, что собирается пойти на благотворительный концерт поп-музыки в Бленхэйме следующим вечером 8 июля, и затем – внезапно, – когда они проезжали мимо "Котсволд-Хауз", попросила его остановиться: теперь она могла поселиться здесь. Но табличка "СВОБОДНЫХ МЕСТ НЕТ" белела на двери, и хозяйка печально подтвердила, что последний номер только что заняли. Когда она садилась в автомобиль, ей показалось, что к большим деревьям прилетел ястреб-перепелятник. Она остановилась и попыталась сфокусировать свой бинокль на нем. Фатальный момент! Майтон спросил ее, интересуется ли она птицами, и она показала ему свой список птиц, которых надеялась выследить. Ну, он точно знает, где можно найти пестрого дятла, а может быть, все виды дятлов. В Витхэме! Он сам интересуется птицами, состоит в Обществе любителей птиц (позднее это оказалось неправдой) и имеет разрешение на посещения Витхэмского леса (что тоже оказалось неправдой).
Так и начались все ее несчастья.
Отправившись от стоянки автомобилей, расположенной перед Великим лесом, они прошли по диагонали через поле, затем вошли по усыпанной листвой тропинке в густой лес, где, она помнит, хрустели под ногами сухие ветки. А затем руки Майтона оказались на ее теле. Сначала она, может быть, и была готова немножко поласкаться в разумных пределах, но очень скоро он стал груб и настойчив, сказал ей, что хочет ее – немедленно. И возьмет ее! Он сумел стянуть с нее блузку и повалил на землю, но она сильная и была полна решимости отбиться. Карман рюкзака, в котором лежали бинокль и нож, был открыт, она вывернулась и, выхватив нож, открыла лезвие – и воткнула в него... Лезвие вошло в тело так легко, как в мягкий сыр, сказала она, но на ее полуобнаженное тело брызнул фонтан крови. А сам он лежал недвижимо, совершенно неподвижно – глаза широко открыты, остекленевший взгляд устремлен на нее.
Она отшвырнула нож в сторону, подхватила свой красный рюкзак и побежала от этого места. В панике выскочив на какую-то прогалину, она, задыхаясь и бормоча, плача и подвывая, бежала и бежала – не знает как долго и как далеко. Потом упала и ничего больше не помнит, до тех пор, пока не увидела собаку, черно-белую уэльскую колли, стоявшую над ней, и плотного, бородатого мужчину. Его лицо было озабоченным и добрым, и он смотрел на нее. В нескольких ярдах за ними стоял "лендровер".
В своем коттедже Дэвид Майклс сначала никак не мог заставить себя поверить в то невероятное происшествие, которое случилось с молодой женщиной. Все это казалось ужасным ночным кошмаром: отчаянная борьба и внезапная смерть, если это была смерть. Может быть, человек лежит в смертельной агонии где-то там, в лесу. Конечно, это, должно быть, просто кошмарный сон – если бы не кровь, запекшаяся на ее теле! Упоминание о полиции вызвало ее истерические слезы, в ужас приводила мысль об автомобиле – автомобиле, который Майклс мог видеть прямо из коттеджа, он стоял напротив через дорогу. Но он все уладит, он обещал ей – не зная, что, собственно, обещает. Она рассказала ему о вилле «Секхэм», и он принял решение. Он отнес ее в ванну, потом заставил проглотить несколько таблеток дисприна, и очень скоро, почти как в сказке, она заснула, совершенно обнаженная, между белоснежными простынями его двуспальной кровати. А он осознал в этот момент, что он столь же испорчен, как и все остальные, потому что желал ее, желал точно так же, как другие мужчины в этот день.
На вилле "Секхэм" Майклс застал троих, они все еще были там: Мак-Брайд, Далей и Хардиндж. Здесь он начал осознавать всю сложность ситуации, в которую они все, включая самого Майклса, попали. В итоге бы разработан план. И позднее приведен в исполнение. Только одна деталь в нем была новой. Предполагаемый визит Карин в Бленхэйм на концерт поп-музыки был использован в качестве отвлекающего маневра, поскольку рюкзак и другие личные вещи, найденные около Бленхэйма через день после концерта, направили бы всех на ложный след: навели на подозрение, что пропавшая молодая леди, скорее всего мертвая, несомненно стала жертвой одурманенного наркотиками, сексуально агрессивного молодого парня, с которым познакомилась на концерте. Страх разоблачения и финансовый крах оказались более чем достаточным мотивом для Мак-Брайда, страх перед разоблачением и скандалом – более чем достаточным мотивом для Хардинджа, и чек (ни Карин, ни Дэвид Майклс не знали, на какую сумму) – достаточным аргументом, чтобы обеспечить молчание жадного Далея.
В ту ночь в коттедже на опушке леса Карин вела себя как обезумевшая, он спал с ней, потому что она так пожелала, она искала всю ночь забвения в его объятиях, умиротворения в его любви, и он радостно, страстно удовлетворил ее желания.
Это был ее план, просьба, чтобы она поехала в Уэльс – бежать, бежать куда-нибудь, куда угодно. И на следующее утро, стартовав около шести часов из Витхэма, он отвез ее туда и оставил у доброй женщины, которая должна скоро (он это чувствовал) узнать о том, что произошло. Из своего рюкзака она взяла только шестьдесят фунтов – оставив остальные в кошельке. Деньги в рюкзаке казались им убедительной деталью.
Из Уэльса она часто звонила Дэвиду – иногда по нескольку раз за вечер. Именно она, Карин, позвонила своей матери и составила вместе с ней и сестрами следующую часть плана: подмену своего утраченного теперь паспорта паспортом Катарины, который был послан Карин в обычном конверте из Барселоны.
Наконец состоялось и возвращение в Оксфорд, к Дэвиду Майклсу, человеку, которого она любила все больше и чья забота о ней теперь уже не знала границ. Изменив прическу, выкрасив волосы в черный цвет, надев очки в черной оправе, она жила в коттедже в состоянии идиллического счастья вместе с Дэвидом и Бобби – постепенно снова возвращаясь к жизни: стаканчик в местном пабе, партия в бадминтон в деревенском клубе, членство в местном оперном обществе. И замужество! Странно, конечно, что она могла жить столь счастливо в непосредственной близости от места убийства. Но она могла. Кошмар охватил ее и кончился. Как будто возникла стена, точнее, густая сетка между ней и всей ее прошлой жизнью до встречи с Дэвидом – такая же сетка, как густое переплетение сухих веток в том месте, где на нее брызнул поток крови.
Первые шесть месяцев Дэвид надеялся, что со дня на день найдет тело, особенно когда деревья сбросили листву, или кто-нибудь случайно обнаружит его, поскольку лес был наводнен любителями птиц, барсуков, лисиц, белок, оленей... Но нет. И когда Морс спросил его, где бы он сам спрятал тело, ему не пришло в голову, что Карин могла убежать так далеко от Барсучьей Глуши вдоль Певчей аллеи.
Еще одно. В отличие от большинства шведов, семья Эрикссонов исповедует римско-католическую веру (что заподозрил Льюис, когда увидел два креста, но, к сожалению, не сказал об этом Морсу). Карин обнаружила маленькую церковь на Вудсток-роуд. Она сдала экзамен на права в начале года и приобрела привычку ездить на мессу в воскресенье утром, когда Дэвиду не нужен был его "лендровер". Когда же был нужен, то он ждал ее после службы у церкви. Обычно дважды в месяц. Теперь об исповеди, о которой она не сказала своему мужу всего и не поделилась с ним медленно растущим страхом, что отсутствие раскаяния в грехе убийства Майтона есть еще больший грех, чем само убийство; страхом, что она может убить снова, убить зверски и не рассуждая, если кто-нибудь будет угрожать счастью ее и Дэвида. Одновременно с этим у нее начало появляться странное, противоречивое желание – желание, чтобы кто-нибудь раскрыл правду о содеянном ею, чтобы кто-нибудь разгласил эту правду...
